Шляхта как проблема и ресурс
Первые проекты выселения «проблемных» поляков появились ещё при Екатерине II, когда Валериан Зубов после восстания 1794-го и последующего присоединения большей части Речи Посполитой к России предложил начать многотысячные депортации шляхты с территории новых украинских губерний в земли Новороссии.
Проект был очень перспективным, поскольку фактически созданные с нуля огромные территории юга требовали большого количества колонистов и работников для освоения и развития — новых жителей европейского происхождения и христианской культуры туда приходилось заманивать различными льготами, а огромные массы «недобровольных» переселенцев из числа поляков были бы для руководства новых территорий настоящим подарком.
Однако после прихода к власти Павла I от проекта отказались, хотя иногда им и пугали нелояльных шляхтичей.
Последних, впрочем, набиралось очень много (в Правобережье на момент присоединения шляхты было чуть меньше 10% населения), и они были основным двигателем всех антирусских движений и восстаний. Со шляхтой боролись путём численного сокращения при помощи комитетов, которым шляхтичи были вынуждены доказывать факт наличия дворянства.
Это был не только достаточно многочисленный, но и весьма мобильный и активный класс, который очень сложно было поставить на учёт. В указе от 19 октября 1831-го, посвящённом как раз вопросу сокращения шляхты, царское правительство так и обосновывало свои подозрения в отношении этого сословия: «люди сии по недостатку оседлости и собственности и по образу жизни многих из них наиболее склонны были к восстанию и к преступным действиям против законной власти».
После восстания 1830 года вместе с очередной волной лишения шляхетского статуса царские власти решили также расселить проблемные элементы по территории империи, а точнее отправить беспокойных поляков туда, где они, с одной стороны, не смогут влиять на общественно-политическую жизнь на своей малой родине, а с другой — чтобы они были «при деле» и помогали укрощать и цивилизовать самые дикие и неразвитые уголки империи.
Стоит помнить о том, что в XIX веке люди более-менее европейской культуры, даже нелояльные, были очень важным ресурсом для развития государств и реализации поставленных ими задач: например, Англия «утилизовывала» огромное нелояльное ирландское население в армии и на фабриках; Америка импортировала в массовом порядке нищих эмигрантов из Ирландии и Восточной Европы на протяжении XIX века, предпочитая их небелым мигрантам (которым через какое-то время вообще запретили натурализоваться в США).
Поэтому логично, что одновременно с купированием влияния шляхты на Правобережной Украине царское правительство пыталось найти применение высылаемым полякам, какими бы проблемными они ни были.
Шляхтичи и абреки
Кроме бескрайних просторов Сибири русское правительство старалось усилить поселения европейских колонистов на Кавказе, где на тот момент шла большая война с масштабными войсковыми операциями, и переизбытка христианских колонистов не наблюдалось. Поэтому мятежников из числа польских офицеров, восставших в 1830 году, первым делом направили на самые горячие участки Кавказа, чтобы они сложили свои буйные головы, воюя за царя, а не против него.
Так, в период 1831-1843 гг. одних только солдат-поляков из числа мятежников в регионе оказалось свыше 10 тыс. человек, и численность их постоянно пополнялась высылаемыми из Польши и Украины заговорщиками-поляками, которых царские силовики интенсивно отлавливали уже после подавления вооружённого восстания.
Что можно сказать о польских солдатах на Кавказе?
Конечно, в процентном соотношении дезертиров среди них было куда больше, чем среди русских рекрутов, и это понятно: многие из них ранее принадлежали к шляхетскому сословию, из которого царские власти их исключили (лишив всяких привилегий и навесив кучу повинностей), а на Кавказ в подавляющем большинстве их отправляли с понижением в армейском звании — так, бывший унтер-офицер и будущий ставропольский статистик Иосиф Бентковский стал на Кавказе простым солдатом. Неудивительно, что находилось достаточно много дезертиров из числа поляков, бросавших службу и уходивших к горцам.
Точных обобщённых цифр по кавказским полякам-дезертирам нет, поскольку собирать и анализировать их было не в интересах русских властей (хотя известно, что только из ставропольского гарнизона в 1830-х гг. перебежало к горцам аж 90 поляков). Но в 1834 году генерал Марцелин Ольшевский (сам польский дворянин из Каменец-Подольской губернии) признавал, что во время очередной экспедиции к горцам присоединилось множество военнослужащих-поляков. Так что проблема бегства поляков была достаточно заметной.
Такие дезертиры были для русских войск большой проблемой, поскольку бежавшие поляки были квалифицированными военными специалистами с опытом ведения большой войны в Европе и потому существенно обогащали тактику горцев-инсургентов. С другой стороны, надолго среди горцев осталась только небольшая часть поляков. Для подавляющего большинства польских дезертиров земли непокорных горцев были лишь временной остановкой перед броском в Османскую империю (где существовала большая диаспора польских политэмигрантов, оставившая след в истории Турции) или хотя бы в Персию.
Хотя польские дезертиры являются статистически значимой группой, численностью они во много раз уступают польским офицерам и рядовым, честно отслужившим в русской армии. Собственно, донесения русских командующих эпохи Кавказской войны в том, что касалось поляков, разделяются на две половины: критика/опасения по поводу состоявшихся и потенциальных дезертиров (проблему которых мы уже рассмотрели) и похвала в адрес служащих поляков, которые на русской службе показывали отличные результаты.
Здесь полезно вспомнить об условиях того времени: несмотря на романтический образ того конфликта, созданный в произведениях Лермонтова, в целом это была достаточно мрачная и жестокая колониальная война вроде французского завоевания Алжира в то же самое время — с партизанщиной, огромными потерями от болезней (тот же Сочи в пригодное для проживания больших масс людей место был превращён только огромными усилиями большевиков уже в 1930-х гг.) и пр.
В этой ситуации прибытие солдат с уровнем образования и военной выучки выше среднего уже был подарком судьбы для местных командиров. Опять-таки для подавляющего большинства поляков при всём неприятии ими политики русского царизма выгоды от союза с кавказскими горцами были совсем неочевидны — всё-таки русские для поляков были ближе как христиане и европейцы.
Так что военные поляки на Кавказе, пусть и с оговорками, показали себя отлично. Например, генерал Петрусевич, отметившийся в войнах на Кавказе и в Средней Азии, родился как раз в семье сосланного на Кавказ участника польского восстания. А иногда мятежные поляки приносили пользу империи, даже оставаясь нелояльными глубоко в душе: так, уроженец Житомира и видный польский революционер Ярослав Домбровский в 1850-х успел отметиться на службе русского колониализма на Кавказе, поучаствовав в основании новых казачьих крепостей.
С гражданскими поселенцами ситуация обстояла проще. Хотя массовых депортаций бывшей шляхты с территории Правобережной Украины в приказном порядке так и не произошло (этому процессу не дали хода русские губернаторы, опасавшиеся нового восстания), центральные власти пусть и косвенно, но подталкивали поляков к эмиграции на Кавказ. Лишение десятков тысяч поляков шляхетского достоинства снижало для них привлекательность жизни на сельской Украине (поскольку новые повинности и налоги приближали их к сословиям, над которыми они раньше доминировали, а пригодная для земледелия территория уже была поделена), а вот на Кавказе было много свободной земли, и можно было жить замкнутыми общинами под защитой русской администрации (которая поощряла переселенцев деньгами и земельными наделами). Так начался исход бывшей шляхетских семейств на Кавказ.
Точных цифр ни у кого нет (некоторые польские историки говорят о десятках тысяч насильно высланных туда семей), но их явно было достаточно много, поскольку в донесениях о жизни на Кавказе нередко мелькают сообщения о жизни польских колонистов.
Изначально они пытались наладить контакты с немирными горцами, но вскоре жизнь внесла свои коррективы: местные древние обычаи разбоя и похищения людей привели к тому, что уже в первые годы после основания новых польских колоний счёт невольников-поляков на территориях горцев пошёл на сотни. Поляки, умерив свой гонор, встали, как это говорится, «на путь исправления и, возможно, сотрудничества с администрацией», заняв ту же проправительственную позицию, которую занимали русские, немецкие и другие колонисты европейского происхождения на Кавказе.
Холодный полонез
Кавказ тогда был классическим фронтиром вроде американского Дикого Запада: при общей неустроенности жизни и высоком градусе насилия в повседневной жизни само обитание там было не лишено приятности по причине достаточно теплого климата и относительной свободы нравов. Сибирь тоже была фронтиром, но то был аналог не прерий американского запада, а скорее другой планеты (причём максимально недружественной к представителям человеческого вида).
Участники восстания 1830 года не были первыми поляками, депортированными в Сибирь (так, в конце XVIII века туда выслали несколько тысяч участников восстания Костюшко), но это была первая массовая волна — почти 20 тыс. человек недобровольно пополнили ряды жителей Сибири. Позднее, после восстания 1863 года ещё 17 тыс. польских ссыльных осчастливили своим прибытием сибирские города, а в промежутках между обоими восстаниями туда этапировали сотни высокопоставленных заговорщиков-шляхтичей.
Исход в Сибирь такой массы поляков стал большой удачей для руководства края по двум причинам.
Во-первых, регион представлял собою дикую пустыню, в которой отчаянно не хватало специалистов и просто культурных людей. Первый университет за Уралом открылся только в конце 1880-х гг. — понятно, что в таких условиях местная интеллектуальная жизнь находилась на очень невысоком уровне, и любые, даже невольные, образованные «гости» из европейской части страны ценились там на вес золота. Достаточно сказать, что первый оркестровый концерт в Кяхте провели ссыльные поляки из наполеоновской армии.
Ссыльные поляки сильно подняли местный уровень культуры и образованности, причём они выделялись на фоне местного населения и гораздо позже, после распространения грамотности в империи. Уже в 1908 году в Западной Сибири процент грамотности среди католиков (на 96% это были поляки) составлял высокие 38,5% — конечно, меньше, чем 69% среди протестантов (в основном немцы), но гораздо больше, чем среди православных (10%).
Львиная доля ссыльных поляков, в отличие от каторжан-уголовников или даже вольных крестьян-переселенцев, обладала высоким уровнем образования и квалификации. Поэтому многие поляки после прибытия начали устраиваться в качестве врачей, учителей, ремесленников и пр. специалистов, избытка которых в регионе не наблюдалось.
Достаточно высокий уровень общего образования позволял некоторым из них занимать управленческие должности даже при отсутствии узкоспециальных навыков. Например, проблемный политический ссыльный Томаш Булгак в Сибири стал управляющим стекольного завода. Кстати, ссыльные поляки-медики могли рассчитывать на заключение в Сибири более выгодных браков, чем они могли бы рассчитывать в Польше: в отличие от относительно развитых территорий запада империи, в Сибири врачей отчаянно не хватало, и многие из них поправили своё материальное состояние через хорошую женитьбу.
Во-вторых, в отличие от Кавказа, властям не требовалось тратить хоть какие-то усилия для слежки за ссыльными: суровый климат, огромные расстояния между населенными пунктами (путь из Томска в Омск при хороших погодных условиях зимой занимал целую неделю на лошадях), помноженные на отсутствующие коммуникации (первая железная дорога в Сибири появилась гораздо позже), не давали ссыльным простора для ведения подрывной деятельности и не позволяли им никуда сбежать.
В итоге ссыльным полякам волей-неволей приходилось как-то участвовать в облагораживании территорий, на которых им теперь приходилось жить без права уехать. Так, например, житомирский ксендз Валериан Громадский первые годы сибирской ссылки пытался играть в политику вместе с другими ссыльными, но в итоге ему пришлось заниматься благотворительностью.
Некоторые высокопоставленные мятежники получали шанс на построение новой карьеры в Сибири: так, бывший подольский губернский секретарь Александр-Иосиф Бурчинский после обвинений в участии в восстании 1863 года был уволен со службы и фактически добровольно отправился в Сибирь, где со временем стал земским заседателем.
Заключение (простите за каламбур)
Конечно, в истории развития кавказских и сибирских окраин империи было очень много и тех поляков, которые выехали с Украины добровольно или по назначению сверху, но они уже показали свою лояльность, а нас интересует именно опыт применения русскими властями нелояльных элементов. И, надо признать, опыт получился отличный!
Польские ссыльные и «недобровольные добровольцы» были поставлены в условия, где они, с одной стороны, не могли причинить властям столько же проблем, как в своей родной Польше, а с другой — были поставлены в условия совершенно диких мест, в которых у них практически не оставалось иных альтернатив, кроме как воспроизводить привычные европейские стандарты культуры и быта, к которым они привыкли у себя, таким образом, поднимая общий невысокий уровень развития этих территорий.
Конечно, далеко не только поляки помогли цивилизовать Кавказ и Сибирь, но их вклад заслуживает внимания. Самым близким аналогом этой ситуации была ссылка декабристов в Сибирь, которая стала благом для региона: не имея возможности вернуться к старой жизни в Петербург, они обустраивали Томск и другие провинциальные сибирские города.
Самый очевидный вывод из всей этой истории — «люди — это наше главное богатство». Действительно, даже нелояльный элемент может принести большую пользу, будучи определенным на подходящее место.
На данный момент как в России (республики Северного Кавказа и Зауралья), так и на постсоветском пространстве (Средняя Азия) есть много регионов, в которых при некоторых усилиях можно создать отличные условия для приложения талантов многочисленных противников реинтеграции России, Украины и Белоруссии.
