— Все эти процессы начались давно. Собственно, мы знаем, как преследовали русские движения в Казахстане еще в начале 90-х, как начали ограничивать русский язык на Украине в конце 80-х даже. Эти процессы начались и продолжаются с разными темпами и разным ускорением практически во всех республиках постсоветского пространства.
И да, к сожалению, в 90-е годы, да и в начале нулевых годов Россия на это, прямо скажем, внимания не обращала. Мы помним: «возьмите себе суверенитета, сколько хотите». То есть эти движения происходили и в различных автономных и национальных образованиях самой Российской Федерации: и там ограничивались русские школы и прочее.
Так что да, конечно, Россия внесла значительный вклад в то, что эта тенденция не была остановлена в самом начале. Да, к сожалению, в России существовало такое убеждение наивное, что если мы будем выстраивать экономические связи с этими или другими республиками, то все остальное приложится само собой. Не приложилось, как видите.
В итоге, Россия вкладывала значительные средства в те или иные республики в виде дешевых энергоресурсов, нефти, газа и прочего-прочего, а те выстраивали откровенную антироссийскую, порой даже русофобскую политику. Привяжи в свое время, скажем, цену на газ к принятию законов по языку на Украине, и все могло бы сложиться иначе. Но даже сами российские политики разводили руками и говорили: нет, это ж разные вещи, как мы можем смешивать вещи разноплановые.
А вот Америка, Европа так поступают: они ставят какие-то экономические выгоды, пусть даже небольшие, для каких-то республик, а взамен требуют принятия законов, выгодных Западу. Вот как нужно было, конечно, строить политику изначально.
- В этом же большую роль играет умение применять «мягкую силу». Насколько у России вообще это направление развито?
— Выражение soft power — «мягкая сила» — было очень популярно в МИДе российском еще десятилетие назад, и часто его повторяли. Единственное, что под «мягкой силой» зачастую понимали какой-нибудь уголок в какой-нибудь библиотеке в университете, где ставили томики Толстого и Достоевского на языке той или иной страны.
Конечно, этим не должно ограничиваться. Конечно, «мягкая сила» должна проявляться не только в концертах, выставках, что, конечно, тоже надо, но просто проведением какой-нибудь выставки памятников [Зураба] Церетели или концерта девушек в кокошниках нельзя ограничиваться.
«Мягкая сила» подразумевает под собой открытие и постоянно действующих идеологических центров. Посмотрите, как работают американские так называемые культурные центры в той же России или в странах постсоветского пространства, когда они вроде бы под соусом исторической лекции в общем-то навязывают свой нарратив истории, толкования нынешних политических тенденций. Да, это и поддержка местных медиа, и воспитание местных идеологических, медийных кадров, чем, к сожалению большому, Россия никогда не занималась.
- Что нужно сделать, чтобы российская «мягкая сила» стала более эффективной?
— Нужно изменить свой подход к этой «мягкой силе». Я, например, вспоминаю, как в 2005 году, после "оранжевого" Майдана на Украине, Россия впервые выделила какие-то средства на работу с зарубежными соотечественниками. И вдруг появились какие-то непонятные фондики, которые начали выделять деньги на неких журналистов на Украине. Помню, «Зеркало недели» написало, как и ему предлагали… То есть без разбору давали кому ни попадя. Некоторые взяли, некоторые посмеялись над этим. А потом эти фондики испарились. То есть гранты потратили неведомо куда, неизвестно на кого, и вот она вся «мягкая сила».
- Говоря о финансировании, следует ли, в частности, провести какой-то экономический аудит всех выделяемых средств, которые вот так «неведомо куда» уходят?
— Если вы посмотрите отчетность некоторых западных фондов по работе в России, в частности, особенно после того, как здесь было введено понятие иностранных агентов, то вы тоже удивитесь, насколько порой непрозрачно расходуются эти средства. То есть они маскируются, переводятся через десятые руки на какие-то определенные цели. Вот посмотрите, как под обсуждение изменений в Конституцию России вдруг пошли американские деньги через третьи руки немцев, итальянцев.
Так что в этом смысле тоже надо учиться у Запада, как вроде бы и прозрачно и в то же время не прямолинейно выделять средства, чтобы потом не дать возможности обвинить тех, с кем мы работаем на Западе, в работе на Россию. Тут тоже нужно диверсифицировать свои подходы и действовать аккуратно.
Но опять-таки надо понимать, что томик Толстого в углу какой-то библиотеки не достигает той цели, которая ставится перед нами. Нужно во многом делать кальку с того, что делает Запад на территориях, которые он считает вражескими.
- Как Россия может бороться с западной «мягкой силой»? Путем запретительных мер или контрмер гуманитарного порядка?
— Я считаю, что нужно делать кальку западных методов в России, и при этом мы должны понять… Вот смотрите на этот русский доклад пресловутый в Британии, как там кричат «Ату! Ату!» против любых деятелей, которые любым образом засветились в работе с русскими, которые уже сами давно могут быть не российскими и разыскиваться в России, но это уже никого не волнует.
А потом делать кальку с их контрмер, с их фондов и иностранных агентов, которые работают в России под видом якобы независимых журналистов, неких расследователей и так далее. В конце концов, на дело [Марии] Бутиной [в США] можно было ответить десятью аналогичными делами против тех иностранных агентов, которые работают в России или на российском направлении.
