— Александр Алексеевич, как «коронакризис» и выход из карантина отразятся на странах Центральной Азии? Приведет ли это к дестабилизации политических процессов в регионе?
— Страны Центральной Азии очень разные, поэтому и ситуация, связанная с эпидемией и ограничениями, по-разному воспринимается в каждой из пяти республик. При этом совершенно очевидно, что правящие политические элиты максимально используют эту ситуацию в совершенно не антиэпидемических интересах, а с точки зрения своих текущих политических и экономических целей и задач.
Наименее понятна, пожалуй, Туркмения, поскольку она отличается традиционной информационной закрытостью. Понятно, что там не все так благополучно, как пытается представить руководство республики. Есть предположение, что значительная часть населения переболела вирусом еще до того, как начался общий алармизм в соседних странах.
Власти Туркмении, не признают наличие вируса в республике, но жестко ограничивают любую активность граждан, что лишает людей возможности обеспечивать простейшие жизненные потребности. Сокращение внешних связей резко усугубило продовольственный кризис в стране, в том числе запретом на импорт из ряда других стран.
Кроме того в стране есть проблемы связанные с дефицитом наличных денег и плохой работой безналичных расчетов. Известны прецеденты протестов, связанных с критической социально-экономической ситуацией. Суммируя все это, можно говорить, что там очень серьезно накапливается протестный потенциал.
Поскольку в Туркмении по определению отсутствует какая-либо системная оппозиция, какие-то политические лидеры, партии, движения, высока опасность, что возможные социальные протесты могут быть очень хаотичны и их может возглавить кто угодно, соответственно, и их последствия будут абсолютно непредсказуемы. И со стороны руководства республики не видно каких-либо адекватных действий на этот счет.
Пожалуй, наиболее адекватна реакция на эту ситуацию со стороны государства в Узбекистане, где принимаются меры, как по поддержке субъектов экономики, так и по социальной поддержке населения. Наверное, там каких-то серьезных потрясений ожидать трудно. Конечно, как и везде, это ударяет по экономике, но есть понимание этой ситуации и какие-то попытки действий по преодолению кризиса.
Очень плохо в Таджикистане, поскольку в силу сугубо клановых эгоистичных интересов правящей элиты Таджикистан долго не признавал у себя наличие инфицированных. Это делалось, в первую очередь для того, чтобы реализовать некоторые этапы предстоящего транзита власти в отдаленной перспективе. Сегодня руководство Таджикистана признало наличие инфекции, но есть такое ощущение, что половина республики, как и в Туркмении, давно переболела и получила иммунитет.
Но на фоне слабости системы здравоохранения, недоверия к государственным органам, в обществе формируется болезненная морально-психологическая атмосфера. Если посмотреть с точки зрения социальной психологии, там идут очень серьезные процессы, в городах паника среди населения имеет массовый характер.
Со стороны государства необходимых антиэпидемических и социальных мер не видно, не говоря уже об экономической составляющей. Вряд ли кто-то просчитывает и проблемы ближайшего времени, связанные с неизбежным сокращением трудовой миграции и, соответственно, средств к существованию для доброй половины населения.
— А как складывается ситуация в Киргизии и Казахстане?
— В Киргизии не очень хорошая ситуация, поскольку там, так же как и в Туркмении, можно увидеть рост социального протеста против нелогичных и жестких ограничений жизнедеятельности со стороны государства.
При этом в Киргизии важное значение имеет возросшая роль религиозного фактора, поскольку большинство разносчиков инфекции — это участники религиозного паломничества за пределами страны. Это обстоятельство актуализировало вопрос о связях Сооронбая Жээнбекова с религиозными кругами в арабских странах и деятельностью движения «Таблиги Джамаат»*, распространенного в Пакистане, Бангладеш, Индии.
В Казахстане весь этот кризисный процесс можно назвать относительно спокойным. Понятно, что местная элита тоже использовала его, в частности, чтобы ускорить в контексте чрезвычайных мер идущий транзит власти. За эти месяцы достаточно серьезно укрепились позиции президента Касым-Жомарта Токаева. Но и там возникают проблемы социально-экономического характера, в том числе — в силу слабости всех вертикалей государственного аппарата. Ресурсы для восстановления жизнедеятельности у Казахстана есть, хотя они и не так велики, как могли бы быть у нефтедобывающей страны.
— В недавнем интервью нашему изданию вы назвали политику России в Центральной Азии «перманентно недостаточной». Поясните, пожалуйста, в каких направлениях, на ваш взгляд, Москва может усилить свое присутствие в среднеазиатском регионе?
— Я бы не хотел касаться политической составляющей, о ней можно говорить отдельно, это большой вопрос. Сейчас для всех важен выход, по возможности безболезненный, с минимизацией последствий, из ситуации с разрывом экономических цепочек, экспортно-импортных взаимодействий и так далее, все, что касается внешнеэкономической сферы.
Поэтому сегодня, понимая, что и для России это серьезный удар по экономике, наверно, было бы правильно с российской стороны, пересмотреть часть своей внешнеэкономической деятельности в пользу стран, которые для России являются жизненно необходимыми партнерами. Не буду говорить общеизвестные вещи о важности этого региона в сфере безопасности для России и так далее.
Поэтому сейчас должны быть созданы условия для более активного проникновения России в среднеазиатский регион. И не нужно заниматься — или, во всяком случае, сильно увлекаться — какой-либо гуманитарной помощью в широком смысле этого понятия. Используя известное выражение: нужно помогать рыболовным инвентарем, а не поставками рыбы…
Нужно инвестировать в местный бизнес, агрессивнее входить в местные экономики и вовсе не обязательно это относится к государственным секторам местных экономик. Причем, большой бизнес, думаю, меньше всего пострадает в этой ситуации, а вот для малого и среднего было бы важно предоставить какие-то стимулы, какие-то преференции для повышения активности в странах региона.
Жить, основываясь на инерции отношения к России, еще слегка действующей с советского времени, спустя треть века после СССР, было бы не совсем правильно. Сейчас многие внешние экономические связи региона с Китаем, другими странами, законсервированы, некоторые разорваны, то есть появились ниши для активности, которые надо занять. Может быть, исправив ошибки, недостатки прежней политики в предыдущие десятилетия, начиная со времени распада СССР.
— В истории человечества страны часто искали выход из кризисов через военные конфликты. Как бы вы оценили возможность военного конфликта в настоящее время?
— Перетекание финансово-экономического кризиса в большую войну — не догма, тем более в сегодняшнем мире, который живет уже другими стратагемами и в других измерениях, а не теми, которые существовали в XX веке.
Сегодня все говорят о китайско-амерканских противоречиях, но я думаю, что на этом уровне будут искать какие-то другие выходы из конфликта. Вряд ли это дойдет до фронтального военного противодействия. Потому что это чревато уничтожением для всех. В Вашингтоне, Пекине. Москве, Тегеране, Стамбуле это должны понимать.
А вот что касается большой сети локальных конфликтов, которые могут повлечь передел сфер влияния, рынков, ресурсных источников, изменения трансграничных коммуникаций, то такого рода реакции исключать нельзя.
Поэтому есть высокая вероятность, что обойдется без серьезных катаклизмов и уж тем более без больших войн. В этом регионе сейчас многие противоречия находятся в стадии если не решения, то в состоянии консервации: например, водно-энергетические. Для них нет ни у кого решений, которые устроили бы все заинтересованные стороны, вот, эти решения и отложены до лучших времен.
Есть, конечно, исключения, таджикско-киргизские пограничные вопросы, например. Но военные действия между пограничниками двух стран в обозримой перспективе в межгосударственную войну между Киргизией и Таджикистаном не перерастут.
— А чем это объясняется? Военной слабостью двух стран?
— Обе страны не готовы к таким вещам, но и есть же еще и внешние акторы. В таком сценарии не заинтересован никто из глобальных игроков международной политики, которые влияют на регион. Остаются достаточно высокими роль и влияние России на Душанбе и Бишкек. Кроме того, обе страны участвуют в ОДКБ. В конфликте никоим образом не заинтересован и Китай. Еще один инструмент влияния — это Шанхайская организация сотрудничества (ШОС).
Я не вижу прямой заинтересованности и в лице США. Это может оставаться пролонгированной во времени цепочкой локальных военных конфликтов, а причин для каких-то больших региональных войн я не вижу.
— А афганский конфликт?
— Афганский конфликт имеет внутриафганский характер и это площадка пересечения ряда внешних интересов, но он никогда особенно не угрожал центральноазиатскому региону прямым военным образом, сейчас эта вероятность еще меньше.
В массовом сознании чрезвычайно часто формируются представления о тех или иных угрозах, которые в реальности являются во многом лишь сконструированными образами угроз. Естественно, что существует масса акторов — отдельные государства, отдельные ведомства отдельных государств и так далее, которые заинтересованы в том, чтобы массовым сознанием манипулировать для достижения вполне практических целей.
*Организация запрещена в России
