Уже через год после пережитых событий Булгаков попытался придать своим впечатлениям законченную художественную форму. Тогда он жил во Владикавказе, исполнял обязанности заведующего литературной секцией подотдела искусств и, как начальник, имел прямой доступ к репертуару местного полупрофессионального театра. Там, во Владикавказе, и была впервые поставлена пьеса Булгакова «Братья Турбины». Все в этой пьесе сразу же было автобиографичным. Прежде всего фамилия главных героев: Турбиной звалась бабушка Булгакова по матери. Чтобы снизить политическую остроту, Булгаков перенес драму семейства Турбиных из 18-19 годов в 1905-й, но пьеса, по собственному признанию автора, не удалась и осталась «сырой».
Следующая итерация революционно-биографического сюжета началась в 1923 году. Это уже была не пьеса, а роман под новым названием «Белая гвардия». Как только первая часть романа была опубликована в журнале "Россия" в 1925 году, один из режиссеров МХТ пригласил Булгакова в театр. Там-то ему и сделали предложение, от которого было невозможно отказаться, — написать пьесу по мотивам романа.
Булгаков писал пьесу быстро, если не сказать стремительно. Начав в июле 1925 года, он уже в сентябре прочитал в театре первую редакцию драмы. С этого момента начались мучительные и часто болезненные приключения драматического текста. Формально говоря, пьесу писал сам Булгаков, но одинок в этом непростом деле он отнюдь не был. Водили его рукой многие. И лично Станиславский, под чьим неусыпным надзором создавалась пьеса, и Главрепертком, и чуть позже доблестный герой революции товарищ Авель Енукидзе. Процесс написания пьесы больше всего напоминал басню Крылова «Лебедь, рак и щука». Действительно, каждый из участников тянул одеяло на себя и преследовал собственные интересы. Станиславский требовал от Булгакова, во-первых, драматизма, а во-вторых, драматизма специфического, близкого к чеховской традиции. Главрепертком следил за идеологической составляющей и старательно изымал из пьесы места, которые могли бы слишком скомпрометировать красных или обелить белых.
Считается, что существует три редакции «Дней Турбиных». Первая, самая длинная, включала в себя пять действий и фактически повторяла сюжетную канву романа. Главным героем повествования был скромный доктор Турбин, фактически автопортрет Булгакова, очень близкий по типажу главному персонажу серии рассказов «Записки юного врача». Доктор Турбин был склонен к пассивной рефлексии и острой наблюдательности, что хорошо для писателя, но не очень актуально для драмы Гражданской войны. По ходу пьесы доктор Турбин оставался в живых и вполне благополучно переживал все неурядицы военного времени. В пьесе было много дублирующих друг друга персонажей, например полковники Малышев и Най-Турс. Именно им, а не старшему Турбину было суждено погибнуть при обороне гимназии, прикрывая отход юнкеров. Финал пьесы был совершенно другой. Тальберг уходил к красным, а Мышлаевский — к белым. Последнее вполне соответствовало тому, как события в семье Булгаковых разворачивались на самом деле: муж сестры писателя, прототип неприятного Тальберга, оказывался на службе большевиков, а друг семьи, прототип Мышлаевского, уходил к белым.
Станиславскому и всему театральному ареопагу этот вариант пьесы не понравился категорически. Булгакову было велено все сократить, убрать лишних героев и сделать действие более динамичным.
Главрепертком в свою очередь пришел в ужас от идеологически неверного финала. Нетрудно догадаться, что чувствовал Булгаков, которого заставляли резать текст буквально по живому. Он-то мечтал стать в драматургии, да и в литературе вообще, своеобразным мистическим реалистом, у которого фантасмагорическая явь переплетается с не менее фантасмагорическими сновидениями. Но подлинного Булгакова-драматурга публика увидит только в следующей пьесе «Бег», где будут и страшные сны, и чудовищные пробуждения. А пока, сцепив зубы, Булгакову приходилось править и править.
Во второй редакции пьесы, которую Булгаков прочитал в театре уже в октябре 1925 года, исчез Най-Турс, но остался Малышев. Доктор Турбин по-прежнему был главным героем. К январю 1926 года из текста исчез и Малышев, а доктор Турбин был смиренно переписан в полковника Турбина, которого автору пришлось погубить при героических обстоятельствах. Но последние переделки были внесены в текст Главреперткомом уже перед самой премьерой, после генеральной репетиции в конце сентября 1926-го.
Судьба пьесы висела на волоске до последнего момента. Естественно, за Булгаковым тщательно следило ОГПУ, а сам он постоянно вызывался на допросы. Текст пьесы вызывал такие сомнения у всех разрешительных органов, что каждое слово рассматривалось чуть ли не под лупой. «Вся интеллигенция Москвы говорит о «Днях Турбиных» и о Булгакове, — докладывал осведомитель ОГПУ в начале октября, сразу после того, как прошла премьера спектакля. — От интеллигенции злоба дня перекинулась к обывателям и даже рабочим… Лицам, бывшим на генеральной репетиции и потом вместе ужинавшим, автор Булгаков в интимной беседе жаловался на «объективные условия», выявившие контрреволюционность пьесы, в таких примерно выражениях: «Реперткому не нравится такая-то фраза, слишком обидная по содержанию. Она, конечно, немедленно выбрасывается… В конце концов целое место становится «примитивом», обнаженным до лозунга, — и пьеса получает характер однобокий, контрреволюционный».
После генеральной репетиции сложилось двусмысленная ситуация, которая, естественно, грозила Булгакову чудовищными неприятностями, а пьесе закрытием. Наркомпрос во главе с Луначарским пьесу одобрил и разрешил, но ГПУ (главное политуправление — бывшее ЧК) пьеса не понравилась. Однако отменять решение Луначарского все-таки не решились. Сошлись на том, что пьеса должна быть еще больше сокращена. В этот решительный момент Булгакову пришлось пожертвовать сценой в Петлюровском штабе, потому что по своей жестокости она уж слишком напоминала киевские преступления большевиков, заставить Мышлаевского уходить к красным и произнести пафосную речь в их защиту, а в самом финале пустить за сценой мелодию Интернационала.
Впрочем, как бы ни старался Главрепертком, пьеса объективно вызывала человеческое сочувствие ко всем «бывшим», а за одно и к той прекрасной уютной жизни в домах с кремовыми шторами, которую все еще помнили и тайно оплакивали. На первых представлениях «Дней Турбиных» публика заливалась слезами и совершала почти неконтролируемые действия, которые могли бы подвести под монастырь и самих зрителей, и театр, и автора пьесы. «Кажется, в 1929 (на самом деле в 1926-м — ред.) году Московский художественный театр ставил известную тогда пьесу Булгакова «Дни Турбиных», — вспоминал позже публицист Солоневич. — Это было повествование об обманутых белогвардейских офицерах, застрявших в Киеве. Публика Московского художественного театра не была средней публикой… Билеты в театры распределялись профсоюзами, и верхушка интеллигенции, бюрократии и партии получала, конечно, лучшие места и в лучших театрах. В числе этой бюрократии был и я: я работал как раз в том отделе профсоюза, который эти билеты распределял. По ходу пьесы, белогвардейские офицеры пьют водку и поют «Боже, Царя храни!». Это был лучший театр в мире, и на его сцене выступали лучшие артисты мира. И вот — начинается — чуть-чуть вразброд, как и полагается пьяной компании: «Боже, Царя храни»… И вот тут наступает необъяснимое: зал начинает вставать. Голоса артистов крепнут. Артисты поют стоя и зал слушает стоя: рядом со мной сидел мой шеф по культурно-просветительной деятельности — коммунист из рабочих. Он тоже встал. Люди стояли, слушали и плакали. Потом мой коммунист, путаясь и нервничая, пытался мне что-то объяснить что-то совершенно беспомощное. Я ему помог: это массовое внушение. Но это было не только внушением».
Разумеется, сам факт того, что в главном театре страны шла пьеса, где зал стоя пел гимн царской России, вызывал вопросы. В апреле 1929 года пьесу сняли с репертуара, но через три года возобновили снова. Инициатором реинкарнации пьесы выступил сам Сталин, написавший знаменитое письмо писателю Билль-Белоцерковскому, где высказался в том смысле, что от «Дней Турбиных» пользы больше, чем вреда. Политическим толчком к восстановлению булгаковского шедевра стал разгром РАППа. Надо сказать, что именно рапповские критики все три года, пока пьеса шла на подмостках МХАТа, методично и яростно смешивали ее саму и ее автора с грязью.
Уничтожение РАППа логично привело к восстановлению «Дней Турбиных». Но к началу 30-х годов ситуация в стране изменилась и потребовала новых купюр в тексте пьесы. Наблюдал за процессом цензуры лично товарищ Авель Енукидзе, секретарь Центрального исполнительного комитета партии. Теперь уже из пьесы старательно изымалось все, что касалось крестьянства — в разгаре была кампания по коллективизации. В нашем распоряжении оказалось письмо Константина Станиславского Енукидзе, где дословно перечислены внесенные в текст правки:
«Учтя высказанные Вами мысли о необходимости некоторых изменений в тексте и желая, чтоб эти изменения вошли бы органически в пьесу, — Театр обратился к автору «ТУРБИНЫХ» М.А. Булгакову с просьбой представить нужные изменения. М.А. Булгаков предложил следующее.
Стр. 6. Фразу: «А мужички там эти под Трактиром. Вот эти самые богоносцы окаянные сочинения господина Достоевского» —
заменить фразой:
«А там под Трактиром вот эти самые добродушные мужички сочинения графа Льва Толстого».
Стр. 6. Фразу: «Взял я этого богоносного хрена за манишку…»
заменить фразой:
«Взял я этого толстовского хрена за манишку…»
Стр. 30. Фразу: «Чтоб наши богоносцы не заболели бы московской болезнью»
заменить фразой:
«Чтобы наши мужички не заболели бы московской болезнью».
Следующую за этим фразу: «Коего чорта было разводить всю эту мразь с хвостами на головах!» — исключить совсем.
Стр. 43. Фразу «Ни один человек не говорит на языке страны…»
заменить фразой:
«Ни один мой офицер не говорит на языке страны…»
Стр. 44. Фразу: «Слухаю, ваша светлость» — заменить на «Слушаю, ваша светлость».
Следующие затем слова: «временно исполняющий обязанности… я думаю… я думаю… думоваю…» — исключить совсем.
Стр. 96. Фразу: «Теперь пошли дела богоносные» — заменить фразой:
«Теперь пошли дела не наши»».
Результат подобного коллективного творчество об руку с ГПУ, Станиславским и Главреперткомом, вероятно, не вполне устраивал Булгакова, но зато очень устроил зрителей. Начиная с 50-х годов «Дни Турбиных» стали самим репертуарным произведением русского театра.
