В этом исчезновении все пошло не так с самого начала. 5 августа фотокор МИА «Россия сегодня» Андрей Стенин в последний раз передал свои снимки в редакцию. И уехал на съемку. О том, куда он направился, Андрей редакцию не предупредил. Он вообще любил свободное плавание. Когда ничего не давит сверху, когда к одному месту не приковывает чемодан, когда не надо ждать большой пул разномастных журналистов, как это бывает в пресс-турах. Он очень любил свою работу, и любил делать ее хорошо.
— Он вообще женат?— спрашивали мы друг друга после его пропажи.
— Ага, на своей работе.
Обычно, когда на юго-востоке Украины пропадали российские журналисты, находились хоть какие-то свидетели, которые видели задержание или обстрел. Водители, коллеги, ополченцы… В этом случае никто не знал ровным счетом ничего. Известно было лишь, что уехал он вместе с военкорами «Информационного корпуса» ополчения Сергеем Коренченковым и Андреем Вячало.
С ними он работал уже несколько недель, ребята сделали вместе не один репортаж из самого пекла. Но и об этих фронтовых репортерах после злосчастного выезда никто ничего не слышал. Друзья журналисты знали примерный район, куда ребята могли отправиться. Все последние недели в этом районе шли бои, но попыток найти пропавших репортеров друзья не оставляли.
Мы из Москвы наводили неформальные справки среди крупных чинов Нацгвардии. Пытались хоть что-то узнать через знакомых офицеров СБУ, которые помогали нам информацией еще во времена Майдана. Однако никто не мог 100-процентно подтвердить задержание журналистов.
Мы писали смс и звонили на работавший иногда мобильный телефон Стенина. Пару раз на том проводе даже ответили, сказав, что трубка попала к ним через третьи руки. Через ополченцев из Луганска мы прорабатывали вариант обмена на интересующих украинскую сторону пленных. Но переговоры всякий раз заходили в тупик — Андрея не было! В конце концов, мы отправились на Донбасс.
На границе нас встретили друзья из Lifenews — Семен Пегов, Миша Фомичев, Серега Голяндин… Все знают Стенина, все считают его своим другом. Ребята уже две недели помимо основной работы рыли носом землю в поисках боевого товарища.
— Я начал выяснять их возможный маршрут, — вспоминает сегодня Семен Пегов. — Обстановка в приграничье была очень сложная. Я пытался найти людей, которые видели Стенина в тот день, когда он пропал. Мне называли разные города, в конце концов, круг поиска сузился — Снежное. На тот момент я узнал, что уже больше недели в окружении находится отряд ополченцев. Это приграничные села Дмитровка, Кожевня и Красная Заря. У них не было связи, к ним не могли пробиться посыльные. Это был отряд командира с позывным «Поэт», мы все его хорошо знали по боям под Славянском.
Я знал, как «Поэт» и его люди бережно относятся к журналистам, и даже успокоился на какое-то время. Думал — пересидят, потом их деблокируют. Я каждый день ездил в Снежное, за новостями. Наконец, обстановка изменилась на фронте, и один из командиров ополченцев сказал, что ребят у них не было, их никто не видел.
Когда я назвал день, когда они пропали, у него голос изменился! Командир сказал, что в тот день на дороге к Дмитровке украинская армия расстреливала машины с гражданскими. И с ополченцами — потеряли много бойцов. В Кожевне наш знакомый командир с позывным «Тор» их тоже не видел. Они туда не доехали.
Параллельно развивалась история с телефоном Андрея — он включался, с него кто-то заходил в аккаунт в Фейсбуке. Но если бы он был в плену, его бы давно показали! Я понял, что нужно искать машину, это серьезная зацепка. Тем более был понятен район, где ребята пропали. Я по мере возможности осматривал все дороги. Осмотрел больше сотни расстрелянных и сожженых машин — «Рено» Логан не было.
По пути от границы мы уже вместе заехали к «Поэту»: «Я вам нашел семь «Логанов». Проверяйте».
По проселочной дороге вдоль лесопосадки мы выехали за Дмитровку. Брошенные позиции украинцев, новые позиции ополченцев. Срубленный пополам снарядом памятник солдату Великой Отечественной. Под постаментом — венки, засыпанные цементной крошкой и хлопьями краски-серебрянки. От этого зрелища стало муторно на душе — 70 лет назад здесь уже били фашистов, но, видать не добили…
Поднялись на пригорок и, перевалив его, ужаснулись: поле было заставлено сгоревшими машинами. Легковушки, грузовички, легкая броня… Над полем стоял приторный трупный запах… Мы медленно ехали вдоль этого скорбного кладбища, пока кто-то из нас вдруг не вскрикнул, «Стой! Это «Логан». У моего отца такой».
В выгоревшем остове действительно угадывался силуэт самого распространенного «Рено». Вокруг него — воронки от разрывов ракет «Градов». Но сама машина изрешечена автоматными и пулеметными очередями. В выгоревших внутренностях мы сразу разглядели человеческие останки. Один на пассажирском сидении, один на водительском и один — сзади. В багажнике мы обнаружили еще одну страшную находку — два сожранных огнем профессиональных объектива и россыпь линз, вывалившихся из оптики… В куче пепла нашли и фирменный значок «Рено» и задний шильдик «Logan».
— В районе шли зачистки, украинская армия вырывалась из котлов. Думаю, они наткнулись на такую колонну, развернулись на трассе, и тут по ним стали стрелять, — считает Семен Пегов. Под «ними» он имеет ввиду все сожженные машины вокруг. — На «Логане» следы от легкого стрелкового оружия. Водитель и пассажиры были убиты очередями, машина съехала с трассы в поле. Военные осмотрели ее — забрали телефон, как минимум. Машина сгорела позже, после того как этот квадрат был накрыт «Градами». Иначе не было бы запаха разложения.
На следующее утро, на место трагедии приехали донецкие криминалисты и следователи. С собой они взяли представителей миссии ОБСЕ. Находка простреленного пулей кольца от солнцезащитного фильтра фотобъектива, еврочиновников ни в чем не убедила. В своем коммюнике они сообщили, что побывали на месте гибели нескольких человек, но доказательств, что среди них был фотограф Андрей Стенин «правительство ДНР экспертам ОБСЕ не предоставило».
Была надежда, что под останками найдутся какие-то предметы, по которым мы опознаем погибших. Но все сгорело дотла, от ключей осталось только стальное кольцо на связке и длинная игла из потекшего металла. Пока у «Логана» работали эксперты, мы осмотрели сожженную машину рядом. Левая водительская дверь в пулевых дырках. Останки водителя на переднем сиденье, на заднем — обуглившиеся коробки с овощами, багажник забит сгнившей картошкой. Пробка бензобака аккуратно снята и лежит на багажнике. Возможно, машины подожгли значительно позже. И скорее всего, это сделали люди, которые по ним стреляли.
Вниз по склону из-за деревьев виднелись крыши маленькой деревни Пересыпь. Склон из крайних домов — как на ладони. Вдруг кто-то что-то нам расскажет.
По грунтовой дороге двигаемся к Пересыпи. Склон, как нам говорили много раз, минирован. Возможно, заминировано и предполье, этого требует логика войны. Один из нас шагает по степной дороге, вглядываясь в колеи. Наша машина ползет сзади, включив аварийку.
Первая улица в деревне пуста. Единственная жительница — старуха, которая не может толком ничего рассказать. Контуженный цепной пес лежит у будки, никак не реагируя на наш визит. Бабушка всю войну просидела в подвале, после того, как шальной снаряд развалил хозблок на краю огорода. На другой улице, в крайнем доме к нам выходит немолодой мужчина. По словам Николая Лучинского, в первых числах августа позиции на холме заняли украинцы:
— И к нам в деревню пришли. Вон, у меня перед домом броневик поставили. Сказали нам, чтобы сидели в подвалах и не высовывались. Я им говорю: «А есть мы что будем»? А они: «Будете дохнуть с голоду, жрите траву, но чтобы из подвала не высовывались». В хаты они не заходили. Стояли здесь и расстреливали все машины, которые шли по дороге.
— Вы сами видели это?
— Видел. Ко мне вечером со склона приползла женщина, Мария…Маша. Ее ранили в ногу. Она с мужем ехала в Снежное, везли родственникам овощи, перцы, помидоры, картошку. Их начали расстреливать, мужа убили, а она до нас доползла. Рана сквозная была, мы ее обработали. Неделю у нас жила, ее вчера родственники забрали.
Маша говорила, что за ними следом мчалась еще одна машина, когда по ней стали стрелять, оттуда выпали два мужчины, на ходу… А внутри осталась женщина и кричала, что у нее ребенок. Здесь вообще было много машин побитых, несколько десятков. Те, что не сгорели, утащили в ремонт или еще куда. У меня даже в огороде была иномарка, автобус сожгли с людьми.
Этот разговор состоялся еще 20 августа. Мы до последнего надеялись, что обгоревшие находки — череда чудовищных совпадений. Однако экспертиза ДНК подтвердила самые страшные опасения.
ВОПРОС ДНЯ
Стоит ли рисковать жизнью ради выполнения профессионального долга?
Алексей УХВАТОВ, майор Российской армии, Герой России:
— Однозначно да, это вопрос мужской чести и достоинства, каждый выбирает свой путь, его профессиональная деятельность целиком и полностью зависит от этого выбора, и если ты уже встал на свою тропу, то ты пойдешь по ней до конца.
Владимир КЕРХАНАДЖЕВ, кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны II степени:
— Долг — понятие, которое нельзя применять избирательно. Мы в аду под Сталинградом понимали это… Светлая память Андрею.
Юнус-Бек ЕВКУРОВ, глава Ингушетии, Герой России:
— Обязательно надо. Жизнь так построена, что всегда в ней есть место подвигу. Кто-то уходит в небытие, и про него не вспоминают, а такие, как Андрей, — про него будут всегда помнить, и на его примере будет воспитываться огромное количество честных, правду пишущих журналистов.
Борис КОЛЯДА, капитан 1 ранга, старший офицер экипажа подлодки «Комсомолец»:
— Я так воспитан, что приказ командования, долг перед флотом, Родиной должен быть выполнен. На подводной лодке, которой я командовал, перед походом обнаружили неисправность. Но лодка вышла в море, никто из экипажа от участия в походе не отказался. Конечно, мы соблюдали необходимые меры предосторожности. Но слово «надо» было главным.
Франц КЛИНЦЕВИЧ, зампред Комитета Госдумы по обороне:
— На мой взгляд, для любого солдата или офицера чувство профессионального долга превыше собственной жизни. В Афганистане я два года выполнял задачи в тылу противника. Рядом со мной в 345-м отдельном парашютно-десантном полку служили настоящие профессионалы. И для меня было самой страшной мыслью — не оправдать доверие этих людей.
Евгений ПОДДУБНЫЙ, специальный корреспондент телеканала «Россия»:
— Военная журналистика сопряжена, как и многие другие военные или гражданские профессии, с риском для жизни. Лично я всегда стараюсь свести риск к минимуму, но бывают ситуации, когда от тебя ничего не зависит.
Жанна, слушательница Радио «КП» (97,2 FM):
— Если человек рискует ради дела своей жизни, то вопрос «стоит — не стоит» не возникает. Это его жизнь. Он не может иначе.
Статью подготовили: Александр Коц и Дмитрий Стешин
