Настоящее имя этого человека было Самуил Гинзберг. Он родился в приграничном городке Подволочиск, на самой границе Австро-Венгрии (ныне Тернопольская область Украины) в 1899 году. Его ровесником, другом детства и впоследствии коллегой, сыгравшим ключевую роль в его жизни, был Игнатий Рейсс.
В годы крушения Австро-Венгрии и начавшейся в России гражданской войны оба увлеклись коммунистическими идеями и вступили в партию. Гинзберг имел достаточно интеллигентную внешность, знал языки, поэтому был оставлен большевиками на Украине, где он выдавал себя за австрийца\немца и собирал сведения о деятельности белых. Тогда же Самуил Гинзберг превратился в Вальтера Кривицкого. Эти именем он пользовался в повседневной жизни в СССР (за границей, разумеется, жил под разными именами) вплоть до самого бегства из страны.
В период советско-польской войны Кривицкий опять же под личиной австрийца был заброшен в Польшу для получения разведывательных сведений для РККА. Правда, вскоре после неудачного завершения военной кампании он был отозван.
После окончания гражданской войны Кривицкий так и продолжил работать в разведке. В разные годы он жил в Чехословакии, Польше, Австрии, Германии, Голландии.
В начале 1930-х годов он стал одной из ключевых фигур Разведупра. В советских источниках о деятельности Кривицкого по понятным причинам практически ничего не упоминалось, да и в российских почти ничего нет. Между тем, в англоязычных материалах Кривицкий предстает едва ли не советским Джеймсом Бондом.
Например, существует версия, что агентом Кривицкого была, не много ни мало, «мадам Лупеску», она же — принцесса Елена Румынская — супруга бывшего румынского монарха Кароля II.
Со слов самого Кривицкого также известно, что он утвердил кандидатуру Китти Харрис для агентурной работы в Западной Европе. Мадам Харрис был связной Дональда Маклейна и заодно бывшей женой американского коммунистического лидера Эрла Браудера — чей внук в нулевые годы долго враждовал с Россией.
Кривицкий в периоды пребывания в СССР работал в связке с ОГПУ\НКВД, поэтому был знаком со многими видными чекистами и позднее в своих разоблачительных мемуарах приводил любопытные свидетельства. Например, по поводу несостоявшегося в середине 30-х дела над предводителем Червонного казачества Примаковым:
«Показателен разговор, который был у меня в то время с Кедровым, одним из самых опытных следователей ОГПУ. Я встретил его в нашей столовой, и мы разговорились о генерале Примакове, делом которого он занимался. В 1934 году этот генерал, член высшего командования армии, был арестован и отдан в руки Кедрову. Последний приступил к обработке своей жертвы с помощью всех тех методов, какие тогда были в ходу. Сам он говорил о них с признаками смущения.
— Но знаете, что случилось, — неожиданно заявил он. — Только он начал раскалываться, и мы знали, что пройдет немного дней или недель — и мы получим его полное признание, как он был вдруг освобожден по требованию Ворошилова!»
Разумеется, Кривицкий не мог не замечать наметившейся в 30-е годы тенденции в СССР. Если с ужасами коллективизации и раскулачивания Кривицкий мирился, объясняя себе, что нового мира не построить без чудовищного насилия над старым, то бойню в коммунистической партии спокойно воспринимать не мог.
Правда, до поры мирился и с ней, убеждая себя, что «сталины приходят и уходят, а Советский Союз остается». В своих мемуарах он писал, что с начала 1930-х годов неоднократно подумывал о разрыве со сталинизмом, но из-за того, что к власти в Германии пришел Гитлер, казавшийся ему бесконечно большим злом, он продолжал исправно и на совесть работать, успокаивая себя тем, что это нужно для светлого будущего.
Ключевым моментом, окончательно надломившим Кривицкого, стала судьба его друга детства, старого товарища и коллеги Игнатия Рейсса.
В июле 1937 года Рейсс опубликовал заявление с отречением от сталинизма и с семьей бежал в Швейцарию. Незадолго до этого Рейсс лично встречался с Кривицким и пытался объяснить ему свои мотивы и предлагал бежать вместе с ним. Кривицкий не решился, а чуть позже получил письмо от беглеца, в котором он еще раз объяснял свои мотивы разрыва с СССР.
Теперь в опасности оказался уже Кривицкий. Всем было хорошо известно, что их с Рейссом связывала давняя дружба. Тем не менее, тот факт, что Кривицкий не бежал вместе с Рейссом был известен советским спецслужбам и на какое-то время стал для него временной индульгенцией.
Вскоре в Европу прибыл Сергей Шпигельглас, что не сулило ничего хорошего. Осведомленные люди знали, что он лично курировал все особые операции, типа убийств, покушений и похищений. Шпигельглас побеседовал с Кривицким и намекнул ему, что лучшим доказательством его верности и лояльности будет его личное участие в уничтожении отступника Рейсса.
От столь неприятной миссии Кривицкий устранился, а вскоре Рейсс был убит. Все эти события окончательно подтолкнули Кривицкого к бегству во имя спасения своей жизни.
Осенью 1937 года он был отозван в Москву, но вместо этого на перекладных добрался до Франции с женой и сыном, где при посредничестве старого меньшевика Федора Дана запросил политического убежища.
Он также опубликовал в левой прессе несколько статей, в которых объяснял свои мотивы разрыва со Сталиным, обвиняя его в намерении заключить договор с Гитлером, а также в жестокой расправе над старыми членами партии, которая не имеет никакого политического смысла.
Во Франции Кривицкий несколько раз обнаружил за собой слежку и в итоге решил перебраться в США. Там ему были не слишком рады и у Кривицкого возникли проблемы с легализацией в стране. Тем не менее, ему удалось быстро написать и получить немалый гонорар за книгу «Я был агентом Сталина».
Материалы книги в основном были посвящены тонкостям советского репрессивного механизма и попыткам понять сталинскую логику. О себе Кривицкий вообще ничего не рассказывал. Впрочем, понятно, что книга была продиктована требованиями момента, а тогда на весь мир шумели громкие Московские процессы, на которых старые большевики признавались в чудовищных и немыслимых вещах.
С началом второй мировой большой интерес к Кривицкому стали проявлять англичане, несколько раз собеседовавшие его на предмет агентов Германии и СССР в их стране. Хотя несколько мелких он выдал, о самых крупных Кривицкий все же умолчал.
Вопросы к нему появились и у американцев. Кривицкий мечтал на вырученные от продажи книги средства купить ферму и жить вдали от мирское суеты, а вместо этого ему приходилось давать показания перед сенатскими комиссиями.
10 февраля 1941 года перед очередным выступлением Кривицкий был обнаружен застреленным в кровати одного из вашингтонских отелей. Следователи хотя и обнаружили некоторые странные детали, тем не менее, официально объявили его гибель самоубийством, сославшись на несколько сумбурных предсмертных записок, найденных рядом.
Однако социалисты-эмигранты, помогавшие Кривицкому во Франции и США, были уверены, что он убит. Они указывали на то, что на лежавшем рядом с ним пистолетом не были обнаружены отпечатки пальцев. А кроме того, пистолет был без глушителя, а значит выстрел должны были слышать многочисленные постояльцы отеля и персонал. Однако никто ничего не слышал. Они не исключали, что в деле присутствовала большая политика: Рузвельт, симпатизировавший Сталину, явно не желал ухудшения отношений в столь непростое время.
В СССР, однако, традиционно отрицали причастность к гибели Кривицкого, утверждая, что он покончил с собой, «разочаровавшись в свободном мире».
