— Можете вспомнить, как всё произошло? Что, на ваш взгляд, оказалось самым значительным?
— Самое значительное, на мой взгляд, то, что 23 февраля 2014 года после митинга в Севастополе ребята из «Беркута» уехали защищать Чогнар. И, по сути, три дня, кроме севастопольского «Беркута», которого было всего лишь 56 человек — штатная численность — никого там не было. Потом, на третий день, начали подходить казачки. И только потом уже, на четвертый день, появились «вежливые люди». А до этого там стоял только севастопольский «Беркут».
Симферопольский «Беркут», который ушел на переформирование (их было около трехсот человек), сидел у себя в казарме в Симферополе и никуда не выезжал. Поэтому, когда возникают вопросы, кто и что делал — то не хотелось бы, чтобы историю отлакировали. Потому что может быть, что чем дальше от события, тем больше людей несло бревно с Ильичом на первом субботнике в Москве в 1920 году. Это как-то не совсем, наверное, правильно.
На второй-третий день выходили люди без оружия, вообще без чего-либо. Моей задачей было принимать участие в вопросе подготовки к референдуму, потому что севастопольские организаторы считали, что они сами по себе будут делать свой референдум, отдельно от Крыма. И даже на определенном этапе не хотели вместе определяться с крымчанами.
Я в этой части работал, опираясь на Крым, потому что было понятно, что Севастополь как анклав никогда не выстоит, и единственный подобный прецедент — Калининград. Но это результат итогов Второй Мировой войны и международных отношений. Севастополю такое бы никто, конечно, не позволил. Значит, всё делать нужно было вместе с крымчанами. И когда крымчане на первом этапе пытались вернуть себе конституцию АР Крым 1992 года, они много что забыли. А я был в первой конституционной комиссии Верховного Совета еще в 1992 году. И всё время убеждал коллег, что в конституции нужно постоянно упоминать вопрос Крыма и Севастополя.
Даже с точки зрения международного права, когда мы провели референдум, то столкнулись со сложностями… Если крымчане имели статус республики и хоть какие-то возможности и полномочия местной власти, то у Севастополя их не было. Потому что полномочия Севастополя могли определяться законом Украины об этом городе, но закона ведь не было. Поэтому урегулировать нужно было очень деликатные вопросы. Но, слава Богу, здравый смысл восторжествовал — на последнем этапе и севастопольцы, и крымчане провели референдум единообразно, они огласили одни и те же вопросы.
Конечно, меня возмущало огромное количество представителей СМИ из Европы и Америки. Я на них потратил огромное количество своего времени. Мы вместе ездили по блок-постам, журналисты искали российские вооруженные части и очень разочаровывались, когда встречали мирное население, а не российских военнослужащих. И ночью, и днем, и утром встречали людей, которые даже оружия не имели, но были очень жестко настроены.
И, самое интересное, когда мы общались с журналистами, то на каком бы редакционном задании они не были, они говорили: «Да, это всё, конечно, интересно, но политика нашей редакции такая, что мы, скорее всего, эти материалы не покажем». И было обидно смотреть на то, как реагировали мировые СМИ, абсолютно игнорируя реалии, происходившие в жизни Крыма и Севастополя. Это раздражало и возмущало — но я уже к этому привык. И в свете работы еще и украинской прессы — это было как бы само собой разумеющееся.
Естественно, самое большое напряжение было в день приближения референдума. На этом фоне, особенно в Севастополе, была очень сложная ситуация с украинскими частями. А «горячие головы» в руководстве Севастополя вели переговорный процесс по типу: «Не хотят!? Ну, так придут черноморцы и всех их перестреляют!» Сложно было этим людям из руководства объяснить, что они не правы — ведь украинские военные принимали присягу. И для того, чтобы они что-то сделали, нужно было дать им возможность сохранить лицо.
И при этом переговорный процесс с украинскими воинскими частями вело большое число жителей Севастополя, ранее воевавших или служивших в армии. Любой нормальный разумный человек прекрасно понимал, что у этих людей казармы и квартиры в Севастополе и в Крыму, их семьи — тоже здесь в Крыму. Естественно, что они стрелять не будут. Но у людей была присяга, и им были нужны какие-то компромиссы, им нужна была какая-то формальная сторона, по которой они должны были выйти из частей либо закрыть «оружейки» и уйти.
Поэтому, такие «горячие головы» нужно было остужать. К счастью, это удалось сделать, не выполняя их распоряжения. В Севастополе обошлись без единого выстрела. Потому что при любой революции важны люди, их судьбы, судьбы их семей, детей и близких. Это тонкости, на которые общественность не обращала внимания, ей это было не интересно, но данная работа была кропотливой и важной. И её было необходимо делать. Итог показал, что переговорный процесс и понимание людей действительно сохранили мир на Крымском полуострове и в Севастополе и дали возможность людям сделать свой обоснованный выбор.
Конечно, подготовка к самому референдуму была очень напряженной — мы всё время ждали какой-нибудь провокации. Мы все допускали, что нам не дадут провести референдум — поэтому дважды сокращали сроки его проведения и меняли вопросы. В конечном итоге выбрали именно ту формулировку, за которую 16 марта проголосовали крымчане и севастопольцы. И когда стало понятно, что референдум состоялся, я с чистой совестью написал в Верховный Совет Украины, что слагаю с себя полномочия народного депутата Украины, в связи с тем, что мои избиратели приняли подавляющим большинством голосов решение быть в составе Российской Федерации. Вот что, по сути, запомнилось из событий, произошедших в марте прошлого года.
