Бендер (в смысле — Ильф и Петров) описывает Михельсона так: «Сорока восьми лет, беспартийный, холост, член союза с 1921 года, в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется, друг детей».
Но точно такая же сценка есть и в «Зойкиной квартире». Там обаятельный жулик Аметистов (в образе явно прослеживается родство с Жоржем Милославским) одаряет графа Обольянинова документами своего знакомого: «И скончался у меня в комнате приятель мой Чемоданов Карл Петрович, светлая личность, партийный» (в произведениях Ильфа и Петрова партия не упоминается, как будто её и нет вовсе, а пиво — только членам профсоюза).
Имя Карл в то время воспринималось строго определённым образом — в мастерской Зои Пельц на стене висит портрет Маркса…
Сходство двух произведений, разумеется, этим не ограничивается. Во всяком случае, близкородственные отношения Бендера-Воробьянинова с одной стороны и Аметистова-Обольянинова с другой вполне очевидны.
Бендер и Аметистов — жулики, которые, однако, чтут Уголовный кодекс. Во всяком случае, это декларируется и очевидной уголовщины за ними не замечено. Правда, в ранней редакции «Зойкиной квартиры» Фиолетов (будущий Аметистов) фигурирует в картотеке МУРа в связи с обвинением в «краже белья с чердака редактора газеты Исполнительного комитета ВЦИК "Известия"»…
Ильф и Петров этой версии могли не знать. Зато они прекрасно знали брата поэта Анатолия Фиолетова — Осипа Шора, одного из главных прототипов Остапа Бендера. Булгаков Шора знал из их рассказов.
Появление Аметистова, старого знакомого Зои Пельц, было для неё полнейшей неожиданностью — она его считала умершим. Аметистов отвечает: «Если меня расстреляли в Баку, я, значит, уж и в Москву не могу приехать? Хорошенькое дело. Меня по ошибке расстреляли совершенно невинно».
Тут текст совершенно автобиографический.
Начнём с того, что исходной точкой похождений Аметистова был Владикавказ, в котором он был актёром (кстати, а вы помните, что Бендер среди прочего — «знаменитый бомбейский брамин-йог, любимец Рабиндраната Тагора»?), но этот же город стал исходной точкой драматурга Булгакова… Аметистов ещё и заведовал подотделом искусств в Чернигове.
Из Владикавказа в Тбилиси Булгаков ехал через Баку (это отражено в рассказе «Богема» и упоминается в воспоминаниях Татьяны Лаппа), правда, в Баку его, кажется, не расстреливали. Расстреливали во Владикавказе Юрия Слёзкина, с которым Булгаков работал в подотделе искусств — во всяком случае, так сообщили в прессе (Зоя Пельц о гибели Аметистова тоже из газет узнала). Впрочем, вполне вероятно, что Булгаков сидел со Слёзкиным в одном расстрельном подвале. И, разумеется, совершенно невинно — ни Слёзкин, ни даже Булгаков против советской власти не воевали.
Бендер, как известно, был зарезан в Москве, что совершенно не помешало ему позже появиться в Черноморске. Александр Иванович Корейко совершенно не был этому рад. Впрочем, Зоя Пельц тоже в первую очередь пытается каким-то образом избавиться от Аметистова.
Оба отлично умеют приспосабливаться к идеологическим особенностям момента.
Бендер создаёт подпольную монархическую организацию с «полной тайной вклада», но с не меньшим воодушевлением выступает на митингах во время автопробега. Аметистов, разговаривая с управдомом Аллилуйей, в качестве доказательства своей благонадёжности демонстрирует свою красную рубаху, а когда Обольянинов начинает механически наигрывать «Боже, царя храни» (привет «Дням Турбиных»!), усаживается на рояль и изображает из себя всадника на параде (Алле Вадимовне он рассказывает, что был кирасиром, хотя никаким кирасиром он не был). Кстати, обе сцены в пьесе отсутствуют — это импровизация Рубена Симонова, одобренная драматургом.
Опять же, мечта Аметистова: «Ах, Ницца, Ницца!.. Лазурное море, и я на берегу его — в белых брюках!» Ну, вы помните: «Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах». Это уже Бендер про Рио-де Жанейро.
Некоторые черты сходства имеют биографии героев.
Бендер рассказывает, что его отец был турецкоподданным (обычное для начала прошлого века иносказание для обозначения палестинских евреев), а мать «была графиней и жила нетрудовыми доходами».
У Аметистова прописанной биографии не было, но Симонов писал позже: «У нас с Михаилом Афанасьевичем была игра — рассказывать друг другу биографию Аметистова. На каждом спектакле мы придумывали что-то новое и наконец решили, что Аметистов — незаконнорождённый сын великого князя и кафешантанной певицы».
Аместистов очень напоминает других персонажей Булгакова — не только уже упомянутого Милославского, но также Шервинского из «Белой гвардии» и «Дней Турбиных» (оба всё время врут), а по манере поведения — Коровьева из «Мастера и Маргариты».
Ничуть не менее поразительно сходство Обольянинова и Воробьянинова — хотя бы уже в звучании фамилий. Кстати, Левин указывает, что «через восемь лет после премьеры, когда "Стулья" и "Телёнок" стали известны на Западе, в письме французской переводчице Булгаков просил изменить фамилию своего героя на Абольянинов» («Зойкина квартира» активно ставилась на Западе и, судя по всему, вовсе не для разоблачения каких-то проблем СССР — «квартирный вопрос» был актуален для Парижа ничуть не в меньшей степени, чем для Москвы).
Обольянинов — аристократ, граф. Воробьянинов — уездный предводитель дворянства. Правда, герой Ильфа и Петрова значительно лучше адаптирован к окружающей советской действительности — всё же нашёл себе работу и не стал наркоманом…
Зато оба сохраняют представление о дворянской чести. Обольянинов: «Не могу же я драться на дуэли с каждым, кто предложит мне двугривенный». Воробьянинов: «Никогда Воробьянинов не протягивал руки».
Правда, Обольянинов значительно моложе Воробьянинова — первому 35 лет на момент событий пьесы, второму — 53 года на время начала публикации романа. Левин, впрочем, находит общие черты у Воробьянинова и одного из персонажей «Собачьего сердца», у которого росли «совершенно зелёные волосы, а на затылке они отливали ржавым табачным цветом». Такая же беда постигла Воробьянинова, в обоих случаях виной всему была краска для волос, и оба борются с этим явлением путём бритья (Воробьянинова бреет Бендер, а персонажу «Сердца» советует побриться профессор Преображенский).
Кстати, некоторые литературоведы обращают внимание на то, что само повествование ведётся с точки зрения (именно с точки зрения, а не от имени) Обольянинова как человека, максимально выключенного из актуальной повестки. Такие персонажи являются главными героями многих произведений Булгакова. В какой-то мере это и Алексей Турбин, и делопроизводитель Коротков из «Дьяволиады», и профессор Персиков из «Роковых яиц». В наибольшей же степени — Дон Кихот из инсценировки романа Сервантеса и Феся из нереализованного варианта «Мастера и Маргариты» (сферический в вакууме интеллигент, который мужика видел раз в жизни, причём это оказался граф Лев Толстой).
«Зойкина квартира» появилась раньше «Двенадцати стульев». Ильф и Петров не только были знакомы с автором (вместе работали в «Гудке»), но также знали пьесу и спектакль. Потому путь заимствования прослеживается совершенно отчётливо, хотя, разумеется, ни о каком плагиате речи быть не может.
Кстати, возвращаясь к товарищу Михельсону, точнее к его близкому родственнику Чемоданову: словосочетание «светлая личность» перекочевало в творчество Ильфа и Петрова — так называется их ранняя повесть 1928 года, суматошностью напоминающая скорее «Дьяволиаду», чем «Двенадцать стульев».
P.S. Мы знаем о гипотезе относительно написания «Двенадцати стульев» Булгаковым. Серьёзно дискутировать с ней мы не готовы. Авторы гипотезы, безусловно, остроумны и наблюдательны, но, увы, напрочь лишены литературного вкуса и чувства юмора (или, точнее, хотят внушить читателю, что лишены). Ну и, главное, они делают вид, что не знакомы с творчеством Ильфа и Петрова в период до «Стульев». А такое знакомство снимает очень многие вопросы.
