Кононов — человек небольшого роста, с простым округлым лицом, совершенно не военного типа. До войны Владимир Петрович был старшим тренером Донецкой области по дзюдо среди молодежи. Мечтал об этом с девятого класса. Но в одиннадцатом получил травму и вместо института физкультуры пошел в Славянский авиационно-технический колледж гражданской авиации. Там Кононов и получил первое воинское звание лейтенанта. После отучился в Славянском педагогическом на преподавателя физкультуры, осел в Славянске, завел семью.
- Расскажите немного о жизни в независимой Украине в годы вашей молодости.
— Происходило постепенное «переобувание» людей, рожденных и воспитанных в СССР. Росла роль Западной Украины, начинались разговоры о том, что они все на себе тащат, а мы здесь якобы паразиты. К 2013 году нам это сильно надоело. Мы катились к тому, что националистические организации вроде ОУН станут образцами для подражания. В 2013 году я намеревался переехать с семьей в Россию. Вся эта история была не для нас.
— Как получилось, что вы приняли решение участвовать в боевых действиях?
— В Донецке была уже провозглашена республика, и 12 апреля, когда поднялся Славянск, вопрос для меня не стоял. Городская община Славянска была к этому готова, простых людей очень все достало. Зайди Стрелков или нет, все равно что-то произошло бы. Нужен был вожак, который поднимет знамя. Им стал Стрелков. 12 апреля я был в Донецке на соревнованиях, и узнал, что в Славянске взяты под контроль городской совет, СБУ, линейное и районное МВД. Я приехал, набрал своего брата Андрея, спросил, где он. Брат ответил — я там, где должен быть. Так с 13 апреля я оказался в ополчении.
— Как формировалось ополчение в Славянске?
— Никакой формальной записи не было. Приходишь, говоришь — я с вами, и все. Назначались старшие, распределялись зоны ответственности. В первые пару дней мы стояли с кусками арматуры. Но после того, как Турчинов бросил против нас регулярные войска, мы достали оружие, изъятое у сотрудников МВД. Выдавалось оно поначалу тем, кто умел им владеть. Точкой невозврата для меня стало 17 апреля, так называемый «бой у самолета». Там произошла попытка прорыва украинских военных, мы отсекали подразделение, которое шло на бронетехнике с десантом. Я отвечал за баррикаду, мы прикрывали боевую группу. Тогда я впервые нажал на спусковой крючок.
- Какая была дисциплина у Стрелкова?
— Дисциплина в Славянске была жесткой. Те, кто воевал раньше, сразу взяли это под контроль. Была система посыльных, потому что известно было, что телефоны слушают. Местами, конечно, жутко было. Едет, например, джип, и непонятно — свои или нет. Мы включали аварийку как опознавательный знак, но ведь так же мог и противник делать.
- Почему ополчение заявило о себе именно на Донбассе?
— Донбасс — это регион, который нельзя долго сгибать. Да, Донбасс умеет терпеть и ждать, но Донбасс не прощает обмана и унижений. Рано или поздно эта пружина распрямляется и бьет очень больно. Как вы думаете, на тысячу метров спуститься под землю и работать — нужна для этого смелость? У меня отец инвалидом стал в шахте, бабушка и дед в шахте работали.
У меня в роте разные были люди: и обычные рабочие, и люди с двумя высшими образованиями. Не все могли и хотели стрелять, но полезными хотели быть все. Говорили: командир, автомат я в руки не возьму, не хочу, но я могу технику чинить или еще что. При этом они понимали, что погибнуть могли точно так же, как и люди с автоматом.
- Стрелков очень лестно отзывался о вас как о командире роты и затем батальона. Но вы все же не военный. Как вы справлялись?
— У меня в семье дед был сапером, пошел на войну, приписав себе год, служил с 1943-го по 53-й. Прапрадед воевал в первую мировую, был награжден двумя Георгиями. По семейной легенде, кто-то из предков был даже сотником на Куликовом поле. Мои корни из Белгородской и Курской областей, исконно русские земли. Да и эта земля русская. Она никогда не была Украиной, подарена была в 1922 году Лениным, которого они так ненавидят. И когда пришлось руководить боевыми подразделениями, как будто что-то внутри открылось, генетическая что ли память. Конечно, я учился у ребят, которые прошли Афган, Чечню. Я горжусь, что из Славянска моя рота вышла в полном составе, с вооружением, ранение было только у меня, и один человек сломал ногу, из КамАЗа выпал. Еще жена моя была ранена, пришлось ее оставить в Славянске у добрых людей.
— Как происходил выход из Славянска? Почему пришлось оставить семью?
— На выезде снаряд разорвался перед машиной, где мы с женой находились. Взрывной волной нас выбросило в кювет. Мы выскочили, залегли перед машиной, и в этот момент 82-я мина попадает в танк, который был рядом. Нас с женой ранило одним осколком: мне пропороло бок, а ей он на излете вошел в ногу. Отнесли жену вместе с дочерью в подвал к одним добрым людям, безмерно им благодарен. Ребенку сразу дали успокоительное, чтобы она заснула. Жене я сказал — если не получится тебя вскоре вывезти, вали все на меня. Мне же надо было людей выводить. Потом в Краматорске я дозвонился до таксиста знакомого и уговорил съездить из Славянска в Донецк за три цены. Он привез жену и дочь.
Перед отходом мы по приказу Стрелкова заминировали позиции. Тогда я был командиром роты и дал приказ колонне начать движение. Когда мы выходили, из некоторых домов нас подсвечивали маркерами, и тут же по нам начинала работать артиллерия. Тогда мы пошли по параллельной улице. Я-то местный, знал все въезды-выезды. Я дал бойцам разрешение забрать семьи, потому что было понятно — зайдут украинцы, и начнутся репрессии.
- Была ли необходимость оставить Славянск?
— Вероятно, да. Во-первых, мы тогда не знали, смогут ли «Оплот» с «Востоком» прорваться к нам на помощь и поддержать бронегруппой. Во-вторых, и в главных — по городу с такой интенсивностью била артиллерия, что еще пара дней — и Славянск бы просто стерли с лица земли. А боеприпасов у нас оставалось еще недели на две боев. Мы думали, выйдем из Славянска, закрепимся в Краматорске, нарастим силы и выбьем противника с Карачуна и из Славянска. Почему так не сделали — это не ко мне вопрос.
- В Донецке на момент вашего прибытия какая была обстановка?
— После Славянска нам было как-то жутко: тишина, люди гуляют, нет стрельбы! Поначалу не совсем понимали, где находимся. Но в тот же день я получил приказ в новой должности комбата взять под контроль Моспино и Иловайск. Дальше пошло — Горбачево — Михайловка, Ларино, Моспино, Иловайск, Харцызск. Когда я вступил в должность министра обороны, мой батальон насчитывал почти тысячу сто человек. Позиции мы нигде не сдали.
— Как складывались отношения «стрелковцев» с ополчением в Донецке?
— Не сразу все было идеально, но постепенно мы нашли точки соприкосновения с Безлером, Ходаковским и Захарченко. Каждый командир пытался сохранить позиции и сберечь людей, но делить нам было нечего, воевать надо было.
- Как развивалась история обороны Иловайска группой Гиви?
— Миша Толстых тогда был командиром двух «Нон» (артиллерийская самоходка. — Ред). Когда меня назначили командиром БТГр в Шахтерск, я с Иловайска снял семьдесят человек, оставил там около сотни. Я подозвал Мишу, он был местный, и говорю: «Ты хорошо себя зарекомендовал, командовал «Нонами», взводом. Назначаю тебя командиром роты». Он мне: «Батя, я не справлюсь». Я ему: «Справишься, куда тебе деваться». Так Гиви стал командиром иловайской роты, которая позже стала группой, а затем батальоном «Сомали». В Шахтерске мы познакомились с Захарченко и сошлись на том, что надо создавать единый штаб, чтобы не было неразберихи. В Шахтерске были «Оплот», «Кальмиус» и часть Шахтерской дивизии. Тогда мы уже умели воевать, хотя в первые дни у нас даже военных карт не было. Противник в Шахтерске вел себя странно, думаю, они были под веществами какими-то. Их бээмдэшки (боевая машина десанта. — Ред.) пошли на прорыв прямо через центр, три машины мы взяли в плен, одну уничтожили вместе с десантом. Эта операция вошла чуть ли не в учебники как пример боевых действий в городе в гибридной войне.
— Насколько широкой поддержкой мирного населения вы пользовались?
— Как бой заканчивался — сразу выносили горячую еду. Спрашивали, не нужна ли помощь раненым. Мы старались этих бабушек сами кормить… Но нет, они тащат нам кастрюльки.
— Почему после отставки Стрелкова с поста министра обороны выбор пал на вас?
— Я не знаю ответа на этот вопрос. Ко мне в Шахтерске подошел Захарченко и сказал — ты будешь министром обороны. Я был сильно удивлен. Сказал ему — ты меня знаешь без году неделя, здесь есть люди с образованием, с опытом военным. Он мне: это неважно. Я спрашиваю: у меня есть выбор? Он говорит, нет. Вот и все.
— С какими сложностями вы столкнулись?
— Самое сложное было объединить командиров. Все яркие, с амбициями. Первоначальное ополчение напоминало партизанские отряды, и создать из них единый кулак было непросто. Затем вся эта бюрократия, армейская номенклатура. Создание материальной базы, полигонов, где можно обучать взаимодействию пехоты, бронетехники, артиллерии, корректировка огня при использовании беспилотников. Самому все это приходилось учить. Процесс становления вооруженных сил был очень непростым. И все же мы справились и прекрасно общаемся с Ходаковским и Безлером. Я за свое кресло не держался, говорил — если кто хочет взять на себя ответственность — пожалуйста. Сутки министра обороны длятся 28 часов, дома тебя не видят, телефоны не затыкаются.
Народ шел служить добровольно. Все записывались либо в разведчики, либо в снайпера. Начинаешь проверять этого снайпера, а он со ста метров в ростовую мишень не попадает. Но дух присутствует. Говорит: я хочу! Хотеть можно мороженку. А служить надо там, где ты действительно можешь быть полезен.
- Что сейчас происходит с «Законом о социальной защите ветеранов войны», который пока не заработал на практике?
— Основная проблема в том, что люди по этому закону должны получать определенные льготы, а денег в бюджете на это пока нет. Это вопрос не политический. Приняли же нормативные акты о выслуге лет. Вообще этот закон тянет за собой целую систему актов, которая в свое время должна заработать. Система эта создается, но сейчас просто нет возможностей ее запустить. Вспомните Великую Отечественную — первой льготой для участников боевых действий было подстричься в парикмахерской без очереди. Льготы пошли в 1953-м, выплаты — в 56—57-м. А у нас и война-то еще не закончилась!
— «Люди четырнадцатого» постепенно отходят на второй план…
— Это естественный процесс. У многих просто послевоенный синдром, для выведения из которого нужны профессиональные психологи. Такой практики у нас пока нет. Поэтому выпивка, уход в веру. Никто не ожидал, что завтра в твой дом придет война и тебе придется привыкать уже к тому, что вокруг не стреляют.
— Как вы видите перспективу?
— Насчет режима боеготовности и ответного огня, который недавно ввели, — это давно должно было произойти. Я говорил, что народ Донбасса долго терпит. Но все подошло к точке, где уже невозможно. Так что Денис Владимирович [Пушилин] и Пасечник все правильно сделали. Я сомневаюсь, что это вразумит неприятеля, хотя бы потому что украинская власть этого не желает. Но Украина уже потеряла Донбасс — это к бабке не ходи.
