Три орешка для радости. Проверенный способ создать новогоднее волшебство

…Гадать, надеяться, играть в лотерею сама с собой, терпеть долгую преамбулу, пока тетя Валя перебирает с аппетитным шуршанием рисунки и поделки девочек и мальчиков со всех концов страны, дожидаться первых титров, сразу понятно, что нет, не сразу понятно, что нет, потому что чешские титры, а, нет, опять нет. Но если да — то внутри что-то замирает и дрожит от предвкушения счастья, вот эти начинаются колокольчики, музыка, снег, уже наизусть знаешь, что будет, но все равно замираешь и заново переживаешь каждый момент.

Собственно, «Три орешка» — единственный фильм, по-прежнему способный создать для меня пресловутое «новогоднее настроение», которого уже много лет не хватает, а в этом году прямо совсем нет.

За что я это люблю?

— За отношения папы-короля, мамы-королевы и сына-принца, например. Уникальные, ни в одном другом фильме-сказке, кажется, так не показанные. За то, как папа пререкается с сыном, а сын ему дерзит, за то, как мама этим забавляется, за то, как мама периодически с усталой иронией рекомендует папе вспомнить себя в юности — и сразу можно себе насочинять, как, соответственно, вся любовь случилась у них, в их родительской сказке. Их пикировками я наслаждаюсь, всеми этими «пойдешь лес валить» (почти буквально) и «мам, он что, серьезно?» Нормальной крепкой семейной взаимной любовью — и точно прописанными характерами нормальных хороших людей.

— За друзей принца, за эту маленькую компашку мажоров, смешных, дерзких, вечных старшеклассников, классических «умных шалопаев» в терминологии советской учительницы-демократки. За то, как они сбегают с уроков, за то, как троллят друг друга, за то, как ржут над принцем, схваченным и скрученным на балу мощной задорной дамой в красном (эту даму люблю отдельно — и с детства помылила у нее клевую ужимку: когда, проплывая мимо танцующих принца и мачехиной дочки, она громогласно презрительно хмыкает так «ххха!»). И за то, что мне их немножко жалко, потому что принц уходит во взрослую жизнь с первой своей любовью, а они смотрят со стороны и чуть-чуть, наверное, тоскливо завидуют и мечтают, что у них, может, тоже что-то такое чудесное случится, но и страшно боятся, что теперь кончится все веселое, легкое, беззаботное и предприимчивое, что было до его любви.

— За то, что — нет, мальчики, не бойтесь, ничего не кончилось, вы просто получаете четвертого мушкетера в компанию, она будет с вами носиться по лесам, охотиться, дурачиться, и вы все в нее немножко (или множко) влюбитесь, и это будет замечательная дружба на всю жизнь, и своих избранниц вы будете сравнивать с ней, но ни одна так и не сравнится; и даже когда вы все станете взрослыми, как папа-король и мама-королева, этот тон юного подтрунивания сохранится.

— За учителя, проклинающего все, бестолково и бесполезно пытающегося догнать и вбить хоть немного премудрости — и отдельно за то, что в самом конце он таки ковыляет по снегу следом, так что любовь любовью, но в класс он теперь будет загонять всех четверых, и Золушка тоже, значит, будет с ними учиться.

— За дурака-поваренка, немножко влюбленного в Золушку, и за то, как он шутовски переодевается и тоже сует ногу в туфельку, стоя в ряду служанок на «поверке», а мать дает ему подзатыльник, и это тоже хорошая семья нормальных хороших людей.

— За то, что у принца и Золушки все будет хорошо. Собственно, из-за них мне так нравятся истории Филиппа и Летисии, а также Гарри и Мэган. Нравятся, несмотря на присущее мне, вообще-то, придирчивое уважение разночинца к традициям и правилам аристократов в духе «я лучше знаю, что вам можно, а что нельзя, и будьте любезны отвечать моим требованиям и ожиданиям» (здесь, на всякий случай, смайл). За то, какой у Золушки характер — за то, что она умная, находчивая, дерзкая, выносливая, остроумная и при этом не лишенная застенчивости и вполне способная растеряться и погрустить. За то, как она раз за разом «делает» принца — любимый мой паттерн, любимая моя линия поведения, и любо-дорого смотреть, как нахальный мажор (при этом очень славный, просто избалованный) заинтересовывается, обижается и тут же влипает в любопытство-интерес-влюбленность все сильнее.

— За три момента, когда Золушка бросает орешки. Особенно — первый. И за то, что последовательность, видимо, невозможно перепутать, все равно свадебное платье выпадет последним. В эти моменты (сова встревоженно гулит, конь вскидывает голову, всё замирает) у меня щекочет внутри от ощущения чуда и твердого понимания, что «все будет хорошо, я узнавала».

— За снег. Ох, как же за снег! За жемчужно-серый мерцающий зимний свет. За снежный лес, за вот эти моменты, когда Золушка скачет на лошади, и это диагональная такая съемка, то слева, то справа. За снежный лес, когда кучер спит, а орешки падают ему в буквальном смысле на голову. За сильнейшее ощущение присутствия — холод снега, запах снега, ноги проваливаются в снег, как трудно по снегу бежать и каким горячим становится все тело, и как чувствуешь себя, когда после этого возвращаешься в натопленный дом, а щеки и руки горят.

— За замок и за мачехину усадьбу — за толстые стены, узкие окна, камины, котлы, мощные столы и гобелены. За таинственный добротный уют европейской сказочной старины.

— За то, какая Золушка красивая. Вот как она мне казалась в детстве невероятной красавицей, так и по сей день кажется.

— За то, какой принц красивый. Тоже до сих пор. Пусть приоритеты в этом смысле у меня давно сменились, но по сей день, глядя на принца, я думаю, какой же он красивый. Тоже той самой красотой старшеклассника или первокурсника, еще не проявленной до конца, еще очень юной, переходной от красивого ребенка к красивому мужчине.

— За бал. Который — тот самый триумф, когда замирает сердце и от предвкушения, и от проживания победы. За то, как Золушка робко идет, дрожа (и эта дрожь передается через экран), а ей вслед оборачиваются стражники и пажи, и лакей роняет поднос, и музыканты один за другим перестают играть и свешиваются с балкона. За то, как принц, приняв папин вызов, злобно чешет к выходу, минует Золушку, останавливается и возвращается. За дурацкие загадки, которые она ему загадывает. За точно переданное чувство — рубеж, когда вот только что было еще непонятно, взаимно оно или нет, а теперь уже понятно, но даже не верится, потому что это слишком большое счастье, не может же быть, чтоб.

— За мачеху с дочкой даже, потому что роскошные типажи, совершенно живые. И за то, как принц вытаскивал-вытаскивал замаскированную дуру из полыньи, а потом такой — чегооо?! да пошла ты! — и преспокойно выдергивает руку, и дура валится обратно. Без вот этих самых. Я люблю, когда плохие получают по заслугам.

— За умные диалоги, полные юмора. За музыку, полную романтики.

— За тайные мучения страстей, за горечь слез, отраву поцелуя (есть, есть этот тонкий флер чувственности, не нарушенный ни одним поцелуем, ни одним касанием — и при этом цепляет сильнее десятиминутных горячих экранных страстей нового несказочного времени). За то, что не стареет и не устаревает. За ощущение грусти, когда фильм заканчивается, и для тебя уже ничего там не будет, а у них все только начинается, и они поскакали себе дальше, за снежный горизонт, а ты сиди тут в своей обычной жизни, в которой нет позвякивающих колокольчиков и волшебных орешков — и нет предстоящей сказки. За ощущение радости, когда снова начальные титры — и все это впереди.

…Так люблю и такое спасибо тем, кто это сделал, всем-всем. Еще не Новый год, и снега нет, но у меня есть коньяк, мандарины, чай "кристмас мистери", огоньки за окном, ноутбук, подушки и рыжий плед на диване, и еще один бежевый в клетку плед, сейчас-сейчас, уже сейчас начнется, хотя именно теперь, кто бы мог предположить триста лет тому назад, мне не хватает тети Вали, предваряющей, томительно оттягивающей начало счастья этими поделками, рисунками и размеренным своим голосом профессиональной сказочницы.