Джон Харрингтон, английский поэт елизаветинской эпохи, написал: «Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе».
Определиться с оценкой самого ГКЧП и чем он был, оказалось необычайно сложно. После того, как незадачливый комитет сдал захваченную власть, толком ей не воспользовавшись, он вошел в историю как «правый антиконституционный путч», а все, что происходило тогда в стране, рассматривалось как героическое противостояние «сил демократии и свободы силам реакции».
В центре этой героической картины стоял Борис Ельцин, недавно избранный президентом Российской Федерации (непризнанной международным сообществом республики СССР) и мужественно бросавший с высоты танка вызов гигантской машине переворота.
Неясной была роль президента СССР Михаила Горбачева: что он замышлял накануне путча, настигла ли его в Форосе «дипломатическая болезнь» или все же он был арестован заговорщиками? По возвращении в Москву Горбачев рассказал, что он пережил, но заметил, что «никогда не расскажет всего».
Споры вокруг ГКЧП: лавры и тернии
Споры вокруг ГКЧП со временем приняли характер борьбы за контроль над исторической памятью. Приняли в ней участие Ельцин и Горбачев: «отец перестройки» и «отец российской демократии» явно не могли поделить ни лавры, ни тернии.
Российский президент незадолго до смерти назвал Михаила Сергеевича оппортунистом, выжидавшим в Крыму, кто победит в Москве. Горбачев в ответ назвал Ельцина «лжецом».
В России еще сохранились люди (их не больше десяти процентов), считающие, что 19 августа 1991 года произошел государственный переворот, подготовленный мастодонтами советской номенклатуры против молодой демократии. По этой версии, героическое поведение президента РСФСР Бориса Ельцина, массовая поддержка москвичей и ленинградцев вынудили заговорщиков отступить и сдаться.
Но уже в 1992 году начался и быстро состоялся «реванш проигравших»: участники ГКЧП были «амнистированы», им начали сочувствовать в обществе, и, в конечном счете, они появились на телеэкране в роли обвинителей Ельцина и Горбачева.
Заговорщики стали героями, патриотами, которые хотели спасти советскую державу от горе-демократов, небескорыстно поддержанных Западом.
Ветераны ГКЧП с видимой убежденностью твердили о том, что Горбачев и Ельцин были «национал-предателями», которые способствовали разрушению СССР. Нынешний президент России охарактеризовал это событие как «главную геополитическую катастрофу» конца века.
Сегодня уже почти никто не осмеливается в российском медиа-пространстве утверждать, что «СССР нужно было уничтожить». Большинство участников этой драмы, прежде всего Горбачев, говорят, что хотели «сохранить Союз».
Парадокс в том, что почти на все противоречащие друг другу версии можно ответить словами известной притчи о Насреддине: «и ты прав».
Дотошный разбор фактов и событий того времени, в частности, в недавней книге немецкого историка-кинодокументалиста Игнаца Лозо «Августовский путч 1991 года. Как это было», показывает калейдоскоп мотивов и событий, где вместо героев с принципиальной позицией действуют ловкие политики, оппортунизм можно найти по обе стороны баррикад, а «проверенные» факты оказываются на поверку слухами и мифами.
Перед нашими глазами двадцать пять лет спустя встает фантасмагорическая картина разрушения советского Левиафана, и главными его разрушителями стали его собственные правители.
В воображении возникает метафора: прохудившийся воздушный шар падает в пропасть, но корзина с пассажирами зацепилась за трухлявый сучок. Пассажиры, расталкивая друг друга, пытаются указать путь к спасению, но тем вернее и быстрее корзина срывается вниз…
Предпосылки заговора
Горбачев, безусловно, нес ответственность за создание тех условий, которые подготовили августовский заговор. При его правлении произошел быстрый, сокрушительный развал экономики и финансов страны…
Вместо оживления существующей «плановой» экономики, горбачевские реформы стимулировали ее коллапс. Причем до самого конца СССР ни Горбачев, ни его помощники, ни окружавшие его экономисты не понимали подлинных причин развала, и не смогли принять меры (монетарные, налоговые, бюджетные и прочие) для того, чтобы его остановить.
В 1990 году экономисты-рыночники (Николай Петраков, Станислав Шаталин, Григорий Явлинский, а позже Егор Гайдар и его группа) говорили и писали, что ускоренная приватизация малых предприятий, жилья и необработанной земли могла дать выход экономике и финансов из тупика. Но Горбачев оказался слишком привержен «социалистическому выбору» и категорически отказывался от радикального скачка к рыночной экономике. Близким людям президент СССР признавался, что не хочет навязывать народу шоковую терапию, своего рода «коллективизацию» наоборот.
Эти помыслы были гуманны, но экономика и финансы катились в тартарары и к лету 1991 года Горбачев с его длинными путаными речами надоел людям «хуже горькой редьки». Росло число тех, кто начал тосковать по «твердой руке», говорить о необходимости установить в стране чрезвычайное положение, диктатуру.
Горбачев всерьез надеялся на финансовую помощь Запада, но в этом он просчитался.
За месяц августовских событий он поехал на встречу «Семерки» в Лондон, рассчитывая, что западные страны, хотя бы на будущее, обещают Советскому Союзу новый «план Маршалла», чтобы облегчить его рыночную трансформацию.
Но до этого Горбачев уже получил десятки миллиардов от Западной Германии и Южной Кореи. Все эти деньги ушли в песок, так что и сам президент не знал, как это объяснить. В стране нужно было наводить административно-политический порядок. Но вместо этого нарастал политический хаос.
Все республики СССР, прежде всего Российская Федерация, уже провозгласили «суверенитет», начали требовать самостоятельности, не желали платить налоги и подчиняться командам из Центра.
В этой обстановке, несмотря на желание видеть у власти Горбачева, администрация США приняла решение, что никакой западной финансовой помощи Советскому Союзу не будет. Западные союзники подчинились мнению американцев. Президент СССР вернулся домой с пустыми руками.
Ельцин, напротив, верил, что «будущее — за Россией». Он и его советники настаивали на конфедерации по модели североамериканских штатов в 1776 году, со слабым номинальным президентом или вообще без него. В такой комбинации неизбежно доминировала бы Россия, а Горбачеву была уготовлена роль свадебного генерала на международных встречах.
Ельцин настаивал на немедленной независимости для Прибалтики. Вместе с тем он считал, что Украина останется в «Союзе» с Россией.
В ходе переговоров с Горбачевым Ельцин получил почти все, что он хотел. Финальная версия Союзного договора давала России «независимость», хотя и оставляла Горбачеву его пост. Но Ельцин настаивал на большем: он хотел роспуска союзного правительства и Верховного Совета СССР. 30 июля 1991 года он потребовал, чтобы Горбачев отправил в отставку премьер-министра Валентина Павлова, главу КГБ Владимира Крючкова, министра МВД Бориса Пуго и министра обороны Дмитрия Язова. Ельцина поддержал Назарбаев. Горбачев согласился.
По сути, речь шла об отказе президента СССР от реальной власти, от единоличного контроля над вооруженными силами, КГБ, МВД, от управления финансами и экономикой. Эта власть по договору переходила лидерам республик, прежде всего Ельцину. Впоследствии некоторые члены ГКЧП назвали эту договоренность Горбачева, Ельцина и Назарбаева «антиконституционным заговором».
В дальнейшем Ельцин и Горбачев утверждали, что разговор был подслушан КГБ, попал на стол заговорщикам, и стал спусковым крючком заговора.
Лозо в своей книге опровергает это утверждение. На самом деле, заговорщикам вовсе не нужна была «прослушка», чтобы убедиться: СССР доживает последние дни. Федеральное демократическое государство, которое обещал построить Горбачев, оказалось замком из песка, или лучше сказать миражом в пустыне: без единой финансовой системы и с перспективой «черного передела» общесоюзной собственности.
О роли дачных кооперативов в истории
Толчком к заговору стала объявленная по телевидению 1 августа новость о том, что подписание Союзного договора произойдет 20 августа, а не в октябре, как это предполагалось ранее. Такая спешка была еще одним результатом соглашения трех президентов. В результате защитники СССР оказались в ситуации цейтнота.
Разговоры о введении чрезвычайного положения в окружении Горбачева велись давно и с его участием. С апреля 1990 года существовал подписанный президентом закон о чрезвычайном положении, где прописывались механизмы его приведения в действие. Главной задачей заговорщиков было не отстранение Горбачева от власти, а склонение его к введению президентской диктатуры.
Главными «толкачами» были председатель КГБ Крючков и руководитель президентского аппарата Валерий Болдин. С поздней осени 1990 года они «подкладывали» президенту информацию о происках внутренних врагов (прежде всего, Ельцина и деятелей «Демократической России»), а также «определенных сил на Западе», которые были заинтересованы в разрушении Советского Союза.
Будущие организаторы ГКЧП Крючков, Болдин, и секретарь ЦК КПСС по оборонной промышленности Олег Бакланов состояли в одном дачном кооперативе ("получили кредит для строительства на 10 лет" — говорил на допросе Бакланов). Это дало им возможность общаться вне службы, и в какой-то момент выработать общий подход к катастрофической ситуации в стране.
Павлов, Крючков, Язов, и Пуго еще в июне 1991 года пытались поставить Горбачева перед «свершившимся фактом»: на закрытом заседании Верховного Совета СССР они потребовали (и не получили) чрезвычайных полномочий.
Когда Горбачев узнал об этом, он явился в Верховный Совет сам и «поставил на место» депутатов. В разговоре со своим помощником Анатолием Черняевым он называл заговорщиков последними словами, но продолжал держать их в своей команде. Горбачев считал, что те, от кого он решил избавиться в решающий момент политической сделки с Ельциным, не способны на самостоятельные действия.
Но Крючкову, которого Горбачев считал бюрократической крысой, и Валерию Болдину, которого он в сердцах назвал идиотом (употребляя менее литературное слово), хватило инициативы на то, чтобы пустить в ход авантюрный план, который они искренне считали последним шансом сохранить распадающийся на куски СССР.
4 августа Горбачев, после крайне напряженного политического и международного марафона (встречи с лидерами «Семерки» в Лондоне, саммита с президентом США Джорджем Бушем в Москве, Пленумом ЦК КПСС, переговорами с "девяткой" в Ново-Огарево), приехал на свою любимую президентскую дачу («объект Заря»), в нескольких километрах западнее поселка Форос.
После двухнедельного отдыха он рассчитывал вернуться в Москву, чтобы 20 августа подписать Союзный договор, но лишь с лидерами пяти республик (Украина, в частности, еще колебалась).
Отсутствие президента стало главным стимулом для заговорщиков. Через два дня после отъезда президента СССР Крючков убедил министра обороны Язова поддержать ГКЧП и поручил своим сотрудникам в КГБ составить «стратегический прогноз» того, как страна отреагирует на введение чрезвычайного положения. Прогноз оказался негативным, но Крючков решил не отступать.
Нехватка времени и крайняя секретность сделали невозможным сколь-нибудь основательную подготовку к заговору. Обсуждение конкретных «мероприятий» между Крючковым и Баклановым состоялось лишь 14 августа, и за день до «дня икс» в секретном особняке КГБ встретились все участники будущего ГКЧП.
Крючкову удалось оставить врагов в неведении: американская разведка, например, была застигнута врасплох. Но то же самое относилось и к подавляющему большинству тех, кто должен был наводить в стране «порядок».
В результате исполнители заговора в армии, и даже в КГБ не были психологически готовы к введению чрезвычайного положения, прежде всего в столице. Будущий глава ГКЧП Геннадий Янаев узнал о своей ключевой роли за три часа до «часа икс», приехав на совещание с подмосковной дачи. Он согласился участвовать в заговоре только по слабости характера, когда на него оказали давление.
Заговорщики рассчитывали, что Горбачев, поставленный перед фактом введения чрезвычайного положения, займет обычную, как им казалось, позицию «ни нашим, ни вашим».
Своим поведением в январе-апреле 1991 года Горбачев дал некоторые основания для такого расчета. Под давлением генералитета, сторонников «закона и порядка» и собственных министров Горбачев несколько раз подходил вплотную к введению чрезвычайного положения, хотя каждый раз отказывался от применения силы и отступал, но сторонников силового подхода не сдавал.
Заговор становится реальностью
18 августа на «объект Заря» явилась группа людей, среди которых был глава президентского аппарат Болдин, секретари ЦК КПСС Олег Шенин и Олег Бакланов и начальник сухопутных сил Валентин Варенников. Личная охрана пропустила их к президенту, поскольку с ними был их непосредственный начальник, генерал КГБ.
Заговорщики поставили Горбачева перед выбором: либо он подписывает декрет о чрезвычайном положении и становится сам во главе Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), либо временно передает полномочия своему вице-президенту Геннадию Янаеву «по состоянию здоровья».
Позже на допросе и в воспоминаниях члены делегации говорили, что вовсе не собирались арестовывать Горбачева, и отключили его связь только потому, что не хотели, чтобы он выдал их намерения. Горбачев в своих показаниях, ответах прессе и позже воспоминаниях говорил, что ему предлагали либо передать полномочия Янаеву и согласиться с введением чрезвычайного положения, либо уйти в отставку.
Но вместо обычной уклончивости, Горбачев резко отверг план введения диктаторского режима, обругал заговорщиков «по-русски» и отказался что-либо подписывать.
Позже некоторые заговорщики утверждали, что Горбачев на прощание сказал им: «Черт с вами, действуйте!» На деле, Горбачев был отстранен заговорщиками от власти и оставлен в полной изоляции. Об этом говорит отключение всех каналов его связи (позднее заговорщики в своих показаниях пытались это опровергнуть) и то, что у президента СССР отобрали «ядерный чемоданчик».
Этот «скипетр сверхдержавы» охранялся офицерами связи, которые доселе неотступно сопровождали президента СССР даже на отдыхе. 18 августа, после провала «переговоров» в Форосе, и чемоданчик, и офицеры улетели из Крыма в Москву, в Генеральный штаб.
Незадачливая «делегация» вернулась в Москву, где их ждали Крючков, Язов, Пуго, и другие заговорщики. Некоторые колебались, в том числе Председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов, хитрый политический оппортунист. Но Крючков, Бакланов и Болдин настаивали, что отступать некуда. Заговор становился реальностью.
На исторической дистанции и по существующим документам и свидетельствам видно, почему ГКЧП был обречен на неудачу. Главной причиной была нерешительность и половинчатость заговорщиков, их неспособность ни начать переговоры с Ельциным на своих условиях, ни «нейтрализовать» президента Российской Федерации.
Отказ Горбачева сотрудничать с заговорщиками и его заточение в Форосе стали еще одним мощным ударом по планам заговорщиков. У них оставался лишь один — и самый жалкий — ресурс политической легитимности, вице-президент Янаев. Но все в стране знали, что это политический «никто». Его трясущиеся руки на пресс-конференции выдавали отсутствие уверенности и воли.
Звездный час Ельцина
По контрасту, Ельцин вел себя мужественно и решительно. Наступил его «звездный час»: 19 августа он стоял на танке в окружении лишь трех-четырех телохранителей и обращался ко всему миру своим немного гнусавящим, но сильным голосом, с призывом оказать гражданское сопротивление «путчу».
Именно в этот момент в глазах Запада Ельцин стал героем и затмил невероятно популярного Горбачева.
Помимо этих очевидных обстоятельств, были и другие, которые не сразу бросаются в глаза.
Первое, это отсутствие настоящей политической силы и сильной идеи, которая была бы ветром в паруса заговора. Аппаратный подход к организации чрезвычайного положения уже не работал в Москве и других больших городах, которые радикально изменились за годы горбачевской «либерализации».
КПСС, некогда могущественная партия, стремительно разваливалась на куски, ее руководители и рядовые члены бежали кто куда, в том числе в теневой и кооперативный бизнес, в коммерческие банки.
В КГБ и в органах милиции, в обществе в целом было много людей, которых «достал Горбачев», и они были готовы поддержать силы «закона и порядка». Но в июне 1991 года многие из них уже отдали голоса Ельцину. За ним по опросам общественного мнения шли три четверти жителей РСФСР.
Заговорщиков, подвело и то, что они вывели на сцену войска и танки. Это был «перебор», который оскорбил москвичей, и сразу настроил молодежь на сопротивление ГКЧП. Нигде не было видно на улицах даже тени народной поддержки злополучному комитету. Не было еще и той «красно-коричневой» массы людей, которая появилась после 1992 года и была расстреляна ельцинскими танками в октябре 1993 года.
В дни ГКЧП еще мало кому известный Егор Гайдар с товарищами выступили против «путча» под лозунгом: «Экономическая программа хунты — путь к краху, голоду, развалу отечественной экономики».
Это заявление было первой ступенькой к стремительному превращению «гайдаровской команды» из теоретиков в практиков экономической власти.
Правильна ли точка зрения, что заговорщики не имели экономической программы? Не совсем. Мало кто помнит (и вспоминал в дни ГКЧП), что программой заговорщиков была антикризисная программа кабинета министров Валентина Павлова. Эту программу Горбачев и Павлов обсуждали и дорабатывали в мае-июле с Ельциным, республиканскими лидерами, экономистами разных мастей (среди них был Евгений Ясин). С этой программой Горбачев ездил на саммит «Семерки» в Лондоне.
Антикризисная программа предполагала последовательное движение советской экономики к рынку, но под государственным присмотром, при сохранении центрального регулятивного государственного аппарата.
Рядом своих положений она была близка к «китайской модели». Роковой недостаток этой программы был в том, что она не была составлена по лекалам Международного валютного фонда, по безразмерной модели «Вашингтонского консенсуса», которая применялась для реформирования провальных экономик в странах Латинской Америки, а затем в Польше («реформа Бальцеровича»).
Именно ее через несколько месяцев после путча возьмут на вооружение Гайдар и Ельцин. Вот почему западные экономисты, западные правительства, а также российская либеральная оппозиция объявили программу Павлова неработающей и «путем к краху».
Стилистические особенности ГКЧП
Обращение к народу, зачитанное 19 августа по телевидению, напоминало о брежневских временах, когда живой русский язык превратился в «суконно-пламенный» суржик. ГКЧП обещал восстановить «порядок» в стране, призывал к трудовой дисциплине и экономии ресурсов.
В обращении были два пункта, которые могли затронуть народное сознание — обещание бороться с «теневиками» в экономике и решение наделить всех городских жителей «земельными участками для садово-огородных работ» в размере пятнадцати соток. Но это было все.
Ясно одно — у ГКЧП не было ни времени, ни языка, ни ораторов, чтобы объяснить народу, что диктаторская власть будет делать с экономикой и откуда возьмутся отсутствующие в магазинах товары. Сам Павлов, один из членов ГКЧП, находился в состоянии стресса и перебрал либо таблеток, либо алкоголя. На второй день событий он «заболел» и выбыл из игры. К тому же, любому, кто бы его ни сменил, Горбачев оставлял ужасное экономическое наследство.
Централизованная экономика фактически распадалась, превратилась в бартерную. Запасы продовольствия и товаров исчезли в недрах «теневой экономики» и ГКЧП даже не мог «выбросить» хлеба, мяса, и водки для популистского подкупа москвичей и ленинградцев. Государственный аппарат превратился в ковчег без руля и без ветрил, где министры и чиновники разруливали каждый день катастрофические ситуации со снабжением, в сельском хозяйстве и в розничной торговле.
Запад — против, Каддафи и Хусейн — за
Некоторые считают, что позиция Запада обрекла «путч» на изоляцию и поражение. Один только ливийский диктатор Каддафи и иракский властитель Саддам Хусейн поддержали ГКЧП. К этой компании присоединился Кастро. Вместе с тем роль международного фактора была громадной, но не столь однозначной. Заговорщики хотели, чтобы министр иностранных дел Александр Бессмертных вошел в состав ГКЧП.
Замысел был очевиден: министр, которого в администрации Буша называли «Сашей», должен был убедить западных лидеров, что хунта будет соблюдать все внешнеполитические обязательства Советского Союза, все соглашения, достигнутые с Горбачевым и Эдуардом Шеварднадзе.
Вызванный в Кремль 18 августа, Бессмертных отказался войти в состав ГКЧП, но участвовал в чрезвычайном заседании Кабинета министров СССР 19 августа, и лишь потом «заболел».
Руководителям всех западных стран было направлено письмо ГКЧП за подписью Янаева, где говорилось о том, что новое руководство будет соблюдать все международные обязательства и «продолжать реформы».
Расчет на то, что с Западом можно будет договориться, первоначально не казался иллюзорным. В течение 19 августа и даже утром 20 августа, позиция руководителей США и других стран НАТО была неопределенной, скорее выжидательной. Буш очень беспокоился за судьбу своего «друга Михаила» и хотел звонить Янаеву. Президент США и его ближайшие советники Брент Скоукрофт и Джеймс Бейкер полагали, что нужно «подождать» и не делать публичных заявлений с поддержкой Ельцина.
Если заговор победит, считали они, то США придется иметь дело с новым режимом, чтобы обеспечить претворение в жизнь международных договоров, прежде всего отвода советских войск из Восточной Германии и стран Восточной Европы, сокращения обычных вооружений в Европе, и договора по сокращению стратегических наступательных вооружений (СНВ), подписанному в Москве буквально за три недели до заговора.
Совету «подождать» последовали германский канцлер Гельмут Коль и британский премьер Джон Мейджор. Последний в интервью прессе дал понять, что время Горбачева прошло, и выразил надежду, что новое руководство будет выполнять международные обязательства. Британские политики, выступавшие 19 и 20 августа на Би-би-си, говорили о том, что «не нам говорить, кто должен править Советским Союзом».
Оказавшиеся во время событий на Западе российский министр иностранных дел Андрей Козырев и Галина Старовойтова призывали западных лидеров бойкотировать ГКЧП и немедленно признать независимость Прибалтики.
Западные политики, однако, были готовы только на словесное осуждение и были внутренне готовы продолжать realpolitik с СССР, кто бы там ни победил.
В то же время западные масс-медиа сыграли большую роль в первый день ГКЧП, который определил дальнейшее. Телекомпания Си-Эн-Эн передала выступление Ельцина на танке по всему миру, и это мгновенно сделало его героем в глазах западного общественного мнения.
С этого момента события в Москве обрели четкую и понятную для западного, особенно американского сознания, бинарную парадигму: «свобода против тирании, демократия против реакционного путча».
ГКЧП окончательно провалился в глазах западного мнения после пресс-конференции 19 августа для иностранных и советских журналистов. Янаев выглядел жалким, не уверенным в себе временщиком.
Итальянские журналисты, к примеру, издевательски спрашивали его о состоянии здоровья и о том, советовался ли он с Пиночетом. 24-летняя журналистка «Независимой газеты« Татьяна Малкина поставила вопрос ребром: «Понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот?»
Заявление Ельцина о том, что он будет добиваться возвращения Горбачева в Москву, окончательно изменило отношение Буша к происходящему. Он позвонил Ельцину с выражением поддержки «всего американского народа». «Вы делаете правильное дело», заключил он.
Этот разговор наверняка был прочитан в КГБ и самим Крючковым. После этого Буш начал говорить публично об «антиконституционном путче», что не сулило ГКЧП ничего хорошего.
Никто не хотел крови
Существует немало версий того, почему Крючков и другие заговорщики не применили силу, не разогнали народ перед Белым Домом и не арестовали Ельцина. Некоторые писали о том, что армейские командиры, а также группа спецназа «Альфа» не получили четкого приказа на применение силы.
Почему? Одна из версий была выдвинута на Би-би-си в первые часы «путча» Олегом Гордиевским, офицером КГБ, который работал на британскую разведку и был переправлен в Великобританию. Гордиевский предположил, что заговорщики хотят действовать поэтапно, и не хотят антагонизировать граждан Российской Федерации, которые отдали свои голоса за Ельцина. В последующем, предположил Гордиевский, когда люди привыкнут к «чрезвычайному положению», могут быть приняты более жесткие меры против Ельцина и лидеров демократической оппозиции.
На деле Крючков и другие заговорщики так и не смогли решить, что делать с Ельциным. Его не лишили связи, и, видимо, надеялись договориться с ним на почве его нелюбви к Горбачеву. Есть убедительные данные о том, что военные по приказу Язова послали шесть танков для охраны Белого дома (от кого?). Разворот Ельцина и его громогласная поддержка Горбачева застали членов ГКЧП врасплох — можно сказать загнали их в политический тупик.
После его речи и поддержке его Бушем и другими западными лидерами, западной общественностью, уже поздно было и думать о «нейтрализации» лидера России. Ни Янаев, ни Язов, ни даже Крючков, не были готовы играть роль «реакционной хунты», опирающейся на голую силу.
Члены ГКЧП были не стервятниками (которыми их изображали российские либералы и западные средства массовой информации), а индюками, которые до последнего сидели на своих «шестках» и не были способны ни к большому полету, ни к пикированию на жертву.
Вооруженные силы и военные формирования КГБ и МВД уже не были надежным инструментом для «наведения порядка» любой ценой. Не менее сорока процентов младшего офицерского состава голосовало за Ельцина. Немало полковников и даже молодых генералов, среди них афганские ветераны Борис Громов и Александр Лебедь, считали, что надо избавиться от Горбачева, но не хотели играть роль «палачей» в схватке с невооруженными москвичами. Так же считал и министр обороны Язов, который согласился («сдуру», как он потом признал) ввести танки в Москву, но только без боекомплектов и со строжайшим запретом на использование боевых средств против жителей.
В результате произошло то, что могло произойти в Москве и раньше, в марте, когда оппозиция выводила москвичей на митинги, а власть вводила в столицу войска. Разгоряченные призывами Ельцина и оппозиции москвичи, прежде всего молодежь, начали нападать на солдат, пытаться поджечь бронетехнику "коктейлями Молотова". В результате спровоцированных этим потасовок погибли три молодых москвича.
«Первая кровь» произвела огромное впечатление на всех военных, особенно на Язова. Ранним утром 21 августа министр обороны созвал коллегию и объявил, что выходит из ГКЧП и выводит войска из столицы. Разумеется, Ельцин и лидеры российского руководства не могли предвидеть, как отреагируют военные на кровь. Но они знали настроения в армии и в КГБ. Ельцин, в частности, вел регулярные переговоры с Крючковым и военным командованием.
Они прекрасно понимали, что лучший способ повлиять на «силовиков» — это вывести массы людей на площади и улицы Москвы и Ленинграда.
Около шестидесяти тысяч москвичей защищали Белый дом, место, где заседал Верховный Совет РСФСР. Более ста тысяч ленинградцев пришли на Дворцовую площадь по призыву Анатолия Собчака и скандировали «Фашизму нет! Путч не пройдет!»
Способность оппозиции вывести людей на улицы стала важным, может быть, самым важным фактором поражения ГКЧП. Борьбу за умы и сердца людей заговорщики проиграли вчистую. Оказалось, что кроме нескольких написанных суконным языком указов, у ГКЧП не нашлось ничего, что можно было противопоставить «языку демократии и свободы».
Заговорщики контролировали телевидение, но не знали, чем заполнить телеэфир. Бесконечное повторение «Лебединого озера» запомнилось современникам как семантический провал в недавнее прошлое, куда в тот момент никому не хотелось возвращаться (ностальгии по советскому еще не было).
Люди ловили на свои радиоприемники «Эхо Москвы» и «Радио России», а также «Радио Свобода» и Би-би-си. Передачи Си-Эн-Эн также можно было принимать по домашним антеннам и ГКЧП не имел возможности, а может и желания, их «глушить».
Выход Язова и военных из схватки был ключевым моментом для начала развала ГКЧП. Вначале отдельные люди, а затем целые организации, начали менять галс и бежать с тонущего корабля. Среди них были и руководители КПСС, и работники КГБ, и председатель Верховного Совета СССР Лукьянов, и многие-многие другие.
21 августа против ГКЧП выступили Назарбаев и украинский лидер Леонид Кравчук. Наконец, не выдержал главный организатор ГКЧП Крючков. Он связался с Ельциным и предложил вместе лететь в Крым и встретиться с Горбачевым. Ельцин согласился (sic!), но во время понял, что лучше остаться в Москве, в центре событий. Президенту Бушу, который позвонил ему со словами поддержки, он рассказал, что российский парламент "удержал" его в Москве из соображений безопасности.
Крючков вылетел в Крым один, а вслед за ним устремился другой самолет с вице-президентом Руцким, вооруженными полковниками, и делегацией, где были и российские парламентарии, и советники Горбачева, сохранившие ему лояльность. Гонка самолетов завершилась арестом Крючкова в Крыму. Руцкой «освободил» Горбачева и его семью и привез «заключенного номер один» в Москву.
Конец переворота=начало двоевластия
На чрезвычайной сессии российского парламента в Белом доме депутаты еще не знали, то ли праздновать победу, то ли ожидать нового натиска «реакционных сил».
Толпа на Лубянке и Старой площади грозилась пойти на штурм КГБ и ЦК КПСС. Только Ельцин и спикер парламента Руслан Хасбулатов не теряли времени: они организовывали власть.
Провал ГКЧП означал провал всего советского государственного аппарата.
Возник «момент Бастилии», когда, казалось, власть была в руках «восставшего народа». В этот момент Ельцин издал чрезвычайные указы, которые давали ему в руки всю полноту политической и экономической власти не только в России, но и в СССР. В частности, он взял на себя роль Верховного Главнокомандующего всеми вооруженными силами Союза. Ельцин оправдывал такие действия борьбой с антиконституционным режимом. Но власть Горбачеву, когда тот вернулся в Москву, отдавать не торопился. «Эйфория» близкой победы, поддержка москвичей, телефонные разговоры с Бушем, Колем, лидерами Японии и Великобритании окрылили Ельцина.
23 августа стало днем, когда президент СССР, благодаря телевизионной трансляции с заседания российского парламента, предстал перед всей страной как «пешка» в руках торжествующего и мстительного Бориса Николаевича.
На глазах у растерянного, шокированного Горбачева, все еще Генерального секретаря КПСС, Ельцин подписал указ о запрещении Коммунистической партии. Он же вынудил Горбачева отправить весь кабинет министров («преступников и предателей») в отставку.
Горбачев остался президентом без правительства. Двоевластие в Москве было явно в пользу Ельцина, перед волей которого склонились и Горбачев, и армия, и деморализованные органы госбезопасности.
В Вашингтоне Буш смотрел на унижение Горбачева по Си-эн-эн вместе со своим другом Скоукрофтом. Тот сказал: «Все кончено». Президент в ответ заметил: «Боюсь, для него действительно все кончено».
Ельцин действовал как лидер суверенного государства, хотя РФ еще не была признана международным сообществом. Он заявил о готовности признать независимость Прибалтики. Горбачеву ничего не оставалось, как присоединиться к этому решению. Через неделю балтийские республики признали США и их союзники.
Неделя после поражения ГКЧП была временем, когда горбачевский СССР де-факто перестал существовать. Но до его роспуска де-юре президентами России, Украины, и Белорусии должно было пройти еще больше трех месяцев…
Владислав Зубок, профессор Лондонской школы экономики и политических наук
Источник
