Я уехал из Киева в десятых числах февраля, перед этим побывав на Евромайдане. Настроения казались самыми решительными, если ни сказать, радикальными. Украинский Вавилон Януковича должен был пасть. Власть нивелировала себя, её жаждали казнить, не сходя с площади. Как написали бы в классических романах, в сгустившемся воздухе витал запах крови. Уже были убитые, раненые, сожжённые, как со стороны революционеров, так и со стороны правоохранителей, но ситуация, точно безумный тиран, требовала новых жертв.
В Крыму, куда я вернулся, на происходящее смотрели презрительно, сочувствующе, агрессивно — дефиниции могут быть разными, но из всего широкого спектра эмоций я бы выделил главную — непонимание: почему никто не останавливает всё это кровавое брожение. И всякий раз, делясь мнениями, планами, крымчане сходились на том, что разогнать Евромайдан ещё можно. Вопрос — в средствах и мерах, в степени их гуманности.
«Почему он медлит, почему не действует?» — вопрошали люди в Крыму и на Донбассе, в России и Украине, говоря, конечно, о Викторе Януковиче. Те люди, которые изначально не поддерживали Евромайдан или постепенно разочаровались в нём, не в силах принять то, во что всё это вылилось, переросло. Мирный протест по борьбе с чудовищами ожидаемо превратился в само чудовище; видоизменился, мутировал.
С одной стороны, по отработанному сценарию происходила его активная инспирация, демонизация извне, когда в протестующую массу внедрялись профессиональные революционеры, боевые единицы, не сочувствующие или сопереживающие, а выполняющие привычную работу. А, с другой, толпа радикализировалась за счёт внутренних червоточин и комплексов — так называемый «эффект Люцифера», исследованный и описанный, в частности, Филипом Зимбардо в рамках Стэмфордского эксперимента.
Бесы вырвались наружу и нашли рядом с собой таких же бесов, при этом казавшихся друг другу — это искажение точно формулирует Сведенборг в своих мистических трактатах — прекрасными созданиями, ангелами, окружёнными нимбами справедливости, чистоты и веры.
Семена зла легли в удобренную русофобией инфернальную почву, где агрессивно настроенным украинцам (я говорю не обо всех украинцах, а именно об агрессивной, деформированной их части) представился чудный шанс отомстить за все свои неприятности и беды. Найти объект, приложить вектор атаки.
Я бы не стал закладывать в основу революционного храма именно камень ненависти к России, к русскому, оперируя главным образом политическим контекстом. Всё несколько, а, может, и значительно шире, масштабнее. И в базисе освободительного движения, коим, безусловно, предстал Евромайдан, лежали как рационалистические, так и чисто эмоциональные мотивы. У украинцев, действительно, накопилась масса справедливых претензий к русским, поступавших по отношению к ним подчас некорректно, бесчестно, высокомерно, но вместе с тем застоялось целое болото комплексов и фобий, в основе своей ничего общего с объективной реальностью не имеющих.
Заскорузлая обида превратилась в апокалипсический гнев, а чувство собственной нереализованности и подчас неполноценности в желание доминировать, самоутверждаться. Сначала за счёт возвеличивания себя, а после за счёт уничижения других. Латентная русофобия, теплившаяся в украинском организме, окрепла, разрослась и стала главной движущей силой.
Безусловно, это не была и не есть сущность, наполнение всей Украины и украинцев. Речь идёт о части, возможно, относительно небольшой её части. Однако революционное время во многом чудовищно именно важностью мелочей, властью меньшинства, зарабатываемой через избыток агрессии и безапелляционности как следствия снятия механизмов защиты.
В тот момент, когда радикальный фактор примешался к эссенции Евромайдана, и его участники не воспротивились ему, а покорно и даже радостно приняли, Украина в прежнем её виде кончилась. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Евромайдан дал право решать любые вопросы, прежде всего, силовыми методами. Разрешил устанавливать свой порядок и свою истину через полную ликвидацию альтернативной точки зрения. Зло разрослось, аккумулируя в себе те негативные факторы, настроения, энергию, что существовали вокруг, и стало Абсолютом.
Остановить бунт тогда, в феврале, конечно, уже было нельзя. Евромайдан стал живым организмом, существующим на крови. Превратился в вампирское божество, требующее жертв. Ими стали сожжённые милиционеры и расстрелянные протестующие. Жертвоприношение состоялось.
Тогда, за день или два до расстрелов, мне позвонил киевский приятель. Он был такой же, как я, присутствующий на Евромайдане в качестве наблюдателя.
— Подогнали водомёты, стянули бойцов, — рапортовал он по телефону. — Объявили антитеррористическую операцию. Разгонять будут.
— Нет, не будут, — ответил я. — Теперь всё……
Да, Евромайдан блокировали, обложили. Стянули ударные силы. Но блокаду эту решительно прорывали. Обстреляны милицейские блокпосты, захвачен склад с оружием — одно сообщение шло за другим. Эффективнее же всех действовали простые люди, уверовавшие в чудо искупления, очищения Евромайданом: через кордоны они несли революционерам лекарства, шины, продукты.
Их пропускали. Во много потому, что не было чёткого, внятного приказа сверху. Командиры молчали и ждали директив. Подчинённые нервничали. Страна бурлила, разрывалась. А власть застыла в нерешительности, ожидании. Каплями крови отсчитывалось время до гибели той Украины, которую мы знали.
Главный приказ так и не был отдан. Водомёты заработали только для того, чтобы тушить горящие шины. А через несколько дней президент, спасаясь, покинул страну.
И началась новая эра — отчаяния и обездоленности.
Разверзлась пылающая напалмом, грохочущая «Градами» бездна, которая со временем, как чёрная дыра, поглощая пространство вокруг, увеличилась в масштабах, перекинувшись на соседние страны. Безумие стало нормой, и ненависть, жажда отмщения двумя алыми шторками задёрнулись на когда-то зрячих глазах. Слепота обманутых людей Евромайдана, поверивших и согрешивших, точно редкая вирусная инфекция, перекинулась на других; слепец идёт и слепцом погоняет, чтобы вместе отправиться на войну с другими слепцами.
Много говорят о политической компоненте Евромайдана. Оливер Стоун, встретившись с Виктором Януковичем, планирует снимать фильм о государственном перевороте в Киеве. Журналисты BBC озвучивают свидетельства того, что первыми начали стрельбу протестующие Евромайдана. Да, подобные развенчивающие революционную святость факты будут появляться, всплывать, отдавая смрадом, снова и снова, один за другим; история будет переписываться, но это не главное, не ключевое.
Куда важнее психологическая, метафизическая составляющая Евромайдана как революции, бунта новой формации, и вот через неё люди предстают рабами, чьё рабство, вспоминая определение тоталитарного общества будущего, данное Олдосом Хаксли, приемлют и даже любят своё рабство. В таком случае протест, сопротивление есть, прежде всего, канал, подобный канализационному, через который сбрасываются ментальные нечистоты. И выход ярости, обиды, разочарования, иных сжирающих тело страстей даёт временное облегчение, ведущее, согласно известному тезису Монтеня, к ещё большим страданиям.
Евромайдан разорвал привычную ткань бытия, сдёрнул покровы, сдвинул надгробия на кладбище истории, и полезли монстры, уродливые, голодные, дикие, неприглядные. Они протянули когтистые лапища к каждому человеку, чтобы пожрать его либо физически, либо морально.
Произошло — и Евромайдан стал здесь отправной точкой — искривление всего общества, трансформация (или правильнее — мутация) человеческого сознания. Намеченная февральскими событиями разделительная линия между добром и злом, о которой писал Солженицын, расколола сердца и души напополам, а осколки, щепки использовались как топливо для разжигания пламени войны.
Эти февральские жертвы были зря. Ни одна из целей Евромайдана достигнута не была. Стало лишь хуже. Коллапс отныне — нормальная среда обитания. Борьба за идентичность, борьба за разум, борьба за выживание — повседневные заботы, от которых не спрятаться, не откреститься. Экономически, политически, социально Украина скатились на зачаточное состояние, вынужденные опять строить царство относительного приемлемого существования, где без терпения, настойчивости, а лучше подлости, беспринципности не выжить.
Февральские жертвы Евромайдана не стали уроком и в понятийной плане. Озверение, ожесточение, отупление с каждым днём, с каждой пулей, с каждым комментарием лишь нарастают; показатели давления на сатанинском котле критические. Люди жаждут хлебать горе дальше. Хотя бы ради того, чтобы доказать свою правоту, отомстить противнику. Лучше погибнут сто невиновных, чем один виновный избежит кары. Уничтожить мир в борьбе за себя.
Таков их выбор. Их приговор. Он, как я уже писал, не подлежит обжалованию. Идущие на смерть приветствуют друг друга, и на лицах у них — то ли гримаса боли, то ли ухмылка радости.
«Тот, кто говорит, тот не знает; тот, кто знает, не говорит». Здравых либо устранили, либо они самоустранились сами, не готовые наблюдать, выносить ту вакханалию глупости, безрассудства, жестокости, что стала обыденностью и способом действия большинства. Поэтому даже сейчас, в условиях официального перемирия, нет идей, мыслей, как остановить маховик безумия, маховик войны.
На Евромайдане погибли сотни. В Донбассе погибли тысячи. Дальше погибнут сотни тысяч и, может быть, миллионы. Это вопрос времени, zeitgeist которого нечист и злобен. Те, кто кричал «волки, волки», сами окажутся без пасти. Их клыкастые головы выставят на ярмарке тщеславия. Овец пустят на убой первыми. Пастух вздёрнется на суку засохшего дерева жизни. Ещё чуть-чуть. И мы отпразднуем новую годовщину. Собственной глупости, собственного братоубийства. Осталось чуть-чуть. Мы сделали свой выбор. Чтобы в очередной раз доказать бессмысленность не только человеческой жизни, но и смерти.
