27 июля 2014 года в 14.00 со стороны Дзержинска по Горловке без предупреждения ударила украинская артиллерия, десятки снарядов, выпущенные из установок залпового огня «Град» легли на улицы ничего не подозревающего города и унесли жизни 22 человек. Этот день навсегда вошёл в историю города, как «кровавое воскресенье». Одновременно с артобстрелом Горловки Национальная гвардия Украины пошла на штурм соседнего Шахтёрска, туда с двух сторон вошли колонны бронетехники.
Снимки, которые облетели после того дня весь мир, мёртвая женщина с мёртвым младенцем на руках — 23-летняя горловчанка Кристина Жук и её 10-месячная дочь Кира. Они были названы «Горловская Мадонна», их растиражированность в сети причинила немало страданий матери Кристины. Молодая мёртвая женщина в чёрной футболке с надписью Paris прижимает к себе мёртвую крошечную девочку в залитом кровью платьице.
Совсем недавно русский писатель Захар Прилепин встречался с Ксенией Собчак на канале «Дождь». Я бы хотела на одной из фраз Захара заостриться: «Вот это ваше выставление человека субъектом, вокруг которого надо водить хороводы, вызывает у меня полное презрение».
Человек, вокруг которого не стоит водить хоровод, человек, который меньше, чем Бог, чем Родина, чем семья, чем дети. Кто он, этот человек? Статистический материал, попавший между молотом и молотом, мука на жерновах истории? На Донбассе на сегодняшний день около 8000 погибших мирных жителей и более 200 детей.
Мне бы хотелось «водить хоровод» вокруг каждого из этих людей, но прав Захар, не хороводы водить надо, а остановить убийства. Я не могу спокойно печатать эти цифры, когда я печатаю их, я плачу и представляю себе, что это убито не восемь тысяч неизвестных или известных мне людей, а восемь тысяч меня. И это ломает. Мы же всегда относимся к собственной личности по-особому, по отношению к себе мы исключительны, снисходительны, жалостливы. Это о себе мы думаем, что с нами ничего не случится; думаю, что не ошибусь, если скажу, что горловчанка Кристина Жук, скорее всего, думала также.
В моей семье мне с детства внушался тезис о том, что человек — это вселенная. Мой отец был коммунистом и атеистом, он не настаивал на человеческом подобии Господу, но он был уверен в том, что один человек — это уже огромный мир. С любовью и ненавистью, с ежедневными битвами и поражениями. Но всякого ли человека мы способны воспринимать, как некую замкнутую глобальную систему, поддержание жизни в которой имеет первостепенное значение для мира внешнего? Почему жизнь одних почти ничего не стоит, а жизнь других бесценна? Почему трагедия в редакции газеты «Шарли Эбдо» (7 января 2015 года), унесшая жизни 17 человек, была на устах у всего мира, в то время, как Донбасс в тот же период являл собою одну огромную мишень, по которой без устали работала украинская артиллерия? Чем дончанин или горловчанин хуже парижанина? В контексте вселенной, безусловно. Один и тот же шарик в глубинах космоса, а отношение разное к представителям одного и того же биологического вида. Это огромная несправедливость, которую я никак не могу преодолеть внутри себя. Мы что лицом не вышли? Нет, не лицом, а происхождением.
За несколько месяцев до войны я была в Горловке. Горловка — это родина моего литературного редактора, мы посетили Гольму (посёлок городского типа, находится на расстоянии 21 километра от центра города). Гольма тогда и Гольма сейчас — это два разных мира. Медлительная уютная зелёная Гольма до войны и артобстрелянная распятая Гольма сегодня. Мы стояли под огромным тополем во дворе отчего дома литературного редактора и смотрели в небо над Гольмой, мой спутник вспоминал время, когда он был мальчишкой, вспоминал мамочку и отца, свои школьные годы. После той поездки я написала стихотворение о неисчерпаемом небе прекрасной Горловки. Разве мы могли тогда предположить, что совсем скоро начнётся война?
Иногда пространство не выдерживает и рвётся,
обнажая слои и заброшенные колодцы
посреди дворов, где сирень и яблони,
где высокий ты остаёшься маленьким…
Навсегда. Там пахнет книгами и прочитанным,
пахнет крепко, вышколенно, мучительно.
Стой под яблоней и гляди на решётки в окнах,
стой, покуда в горле не станет сохнуть…
Слово за слово, мы вернёмся, на кальке детства
абрис каждого обрисован, кто по соседству
заливался смехом, судачил, бельё вывешивал.
Твоя мама смотрела сны зачастую вещие.
Иногда в рулетке времени и пространства
вдруг случается сбой, как на той подстанции,
по которой ты узнаешь дорогое место, —
красный дом внутри прожито́го детства.
Узкий вход в подъезд, беседка и сизый тополь.
Он всегда был здесь, и всегда галопом
вы носились по двору — оголтелые!
А теперь ты впаян в иное тело,
оно жёстче, суше, что, впрочем, кажется.
«Я читаю души…» «Прочти, пожалуйста!» —
ты стоишь навытяжку, просишь взглядом.
И я вижу небо!.. Его громада,
если черпать, так же неисчерпаема,
как и эта горловская окраина.
А всего через несколько месяцев мир дрогнул и я начала писать совершенно другие стихи, страшные военные тексты, не о любви, а о том, как отчаянно хочется жить, о непонимании войны и её убийственных технологий. Я намеренно в самом начале статьи указала, на, казалось бы, ненужную деталь, на надпись на футболке, в которую была одета в момент смерти горловчанка Кристина Жук. Париж. В последние годы мы много говорим о глобализации, о её экономическом и политическом контекстах, мы говорим о стандартизации законодательств и технологических процессов, но забываем поговорить о глобализации духа. О том, что жизнь любого человека бесценна, без поправок на происхождение и паспортные данные. И пока наш мир будет раздираем условностями сословий и гражданств, пока жизнь одних будет дорогостоящей, а других грошовой, он будет вспыхивать новыми и новыми горячими точками.
И никому не будет дела до этих точек, кроме тех, кто в них живёт, как нет дела вот уже четыре года до нас и наших детей.
Мои волосы пахнут гарью,
мои руки в масляно-чёрном.
Я устала быть божьей тварью
среди заживо подожжённых.
Моя кожа пропахла дымом,
моё платье в цветах и саже.
Я немного святой Гарсиа,
только кто это им докажет?
Под ногами асфальт и щебень,
под подушкой словарик матов.
Кто-то должен был этот жребий
разыграть из людских приматов.
Пусть так вышло, накрой водою
с головою меня солёной.
Сухопутных утешит море,
поцелуи спасут влюблённых.
Только волосы будут пахнуть
ещё долго смертельным ветром,
смесью горечи с аммиаком,
нашим первым военным летом.
(г. Донецк, лето 2014 года)
