Россиянин Андрей Соколов меньше всего подходит на кандидатуру «пророссийского» активиста. Еще в девяностых годах он дважды сидел в российской тюрьме по политическим статьям. При этом Андрей никогда не был замечен в антиукраинской риторике — его детство прошло именно на Украине, откуда Соколов уехал в Москву, к сестре, в начале голодных девяностых годов.
Бедственное положение его семьи подтолкнуло Андрея к левому радикализму. Он закончил ПТУ и по 12-16 часов работал в частной пекарне — при этом, их семья перебивалась с хлеба на кашу. Соколов вступил в Революционный коммунистический союз молодежи (большевиков) и в апреле 1997 года вместе с товарищами организовал акцию «Гена, стань красным!», забросав помидорами Геннадия Зюганова, которого обвинили в предательстве коммунистических идеалов.
Тогда он первый раз попал за решетку, а уже вскоре молодого комсомольца арестовали по обвинению в вандализации мемориальной плиты царской династии Романовых, а также в уничтожении памятника Николаю Второму и попытке уничтожить монумент Петру Первому. О «пекаре-террористе», который написал около памятного знака монархам «Зарплату — рабочим!», снимали передачи на НТВ и писали в «Московском комсомольце». В итоге он был осужден на четыре года тюрьмы, а после освобождения вскоре вновь оказался в местах заключения — якобы за незаконное хранение оружия.
После этого Соколов ушел из активной политики, сосредоточившись на работе в токарной мастерской — во многом из-за того, что серьезно подорвал в тюрьме зрение. Однако российские правоохранители и в последующие годы не оставляли его без внимания, а сам он в декабре 2011 года принимал участие в массовых митингах на Болотной площади.
Донбасский вояж
В конце 2014 года коммунист приехал в Донбасс. По словам самого Соколова, он хотел помочь местным жителям, и ему было важно самому разобраться в том, что происходит в охваченном войной регионе, где обещали возможность поучаствовать в работе национализированных предприятий. Соколов не вступал в ополчение и не брал в руки оружие, однако всего через двенадцать дней, когда он ехал на собственной машине из Донецка в Горловку, россиянин по ошибке заехал на блокпост украинских войск, где был немедленно арестован. С этого момента давний оппонент российской власти находился в украинской тюрьме, хотя обвинений по существу ему предъявить не могли. По словам адвоката Соколова Валерия Довженко, у следствия не было улик для осуждения Соколова, а все немногочисленные доказательства были получены с нарушением норм и требований УПК.
Несмотря на это, Соколова держали в тюрьме полтора года — пока он не согласился на сделку со следствием, получив приговор в виде лишения свободы на срок 2 года и 7 месяцев. Согласно «закону Надежды Савченко» ему засчитали этот срок по формуле «день за два», и немедленно освободили в зале бердянского суда. Однако на волю Андрей тогда так и не попал — неизвестные люди в штатском похитили его прямо после судебного заседания. И следующие полгода — с апреля по октябрь 2016 года — он незаконно удерживался в одной из печально знаменитых тайных тюрем, не имея связи ни с юристами, ни с родными.
- Андрей, расскажи, куда отвезли тебя после похищения?
— Я находился в подвальных помещениях здания СБУ города Мариуполя (ул. Георгиевская 77). Одно из них было стрелковым тиром, и использовалось не только для содержания незаконно задержанных граждан Украины и России, но и для пыток — водой, током, избиением. Летом, когда я уже там находился, туда привели других арестованных. Их клали на скамьи, садились на них сверху, закрывали тряпками лица, и заливали их водой, создавая эффект утопления. Эта пытка широко применяется сейчас во всем мире, например, в американской тюрьме Гуантанамо, о чем есть многочисленные свидетельства и даже документальные фильмы разных правозащитных групп. Она не оставляет следов насилия, а человек практически не может ее вынести, и обычно соглашается дать любые показания, выдать пароли от своих почтовых аккаунтов, от своих страниц в социальных сетях. Все, что им надо.
Иногда это были просто невинные люди, которых вынуждали себя оговорить, хотя они могли просто приехать из Донецка за пенсиями, к примеру, не ожидая, что их схватят где-то на блокпосте. Я потом видел эти влажные тряпки, которые использовали для пыток, лужи от воды, хотя на время допросов меня, конечно, переводили в соседнее помещение.
- А в остальное время ты находился в тайной тюрьме один?
— Да, обычно я был в полной изоляции. Мне не давали возможности связаться с адвокатом или родственниками. Ведь мое похищение было совершенно незаконным с точки зрения украинского законодательства и международного права. Украинские правоохранители вообще делали в это время вид, что они меня старательно ищут. Психологически это было очень тяжело, потому что за мою жизнь никто не отвечал. Меня как бы не существовало. И не было гарантий, что от меня просто не избавятся, и никто так толком и не узнает, что со мной произошло.
Поэтому я совершил попытку побега, разобрав ночью вентиляционную систему, но был схвачен охранником-автоматчиком. Меня побили и перевели на более строгий режим содержания, в оружейку — закрытое помещение с железной двойной дверью, где все время горел электрический свет, так что не было ощущения смены ночи и дня, а в углу под потолком стояла видеокамера. Вдобавок, там не хватало воздуха, на стенах — плесень. Питание было плохим — два раза в неделю мне покупали гривен на двести продуктов, самых простых. И я сам, как мог, готовил из них еду — был кипятильник и нагревательный тэн на полу. Правда, у меня было маленькое радио, которое я взял с собой из тюрьмы. Оно здорово выручало в подвале. В радио был разъем под флешку, и я мог слушать любимую музыку — Цоя, Адаптацию, Электрических Партизан, Границу. Но у меня скоро и флешку отобрали.
Через какое-то время, в начале сентября, меня перевезли на частную квартиру, которую охранял солдат и сотрудник спецслужб. Меня держали в комнате и выпускали только в туалет, два раза в день. Дело в том, что с 5 по 7 сентября на Украине, в Мариуполе, как раз работала международная комиссия Организации Объединенных Наций, которая требовала допуска в эти тайные тюрьмы. Вначале им отказали, и этой вызвало большой международный скандал — представители ООН устроили демарш и уехали из страны.
Поэтому через два месяца наблюдателей пустили, но заключенных, конечно же, перевели на это время в другие места. И когда через некоторое время меня вернули в СБУ Мариуполя, я сразу увидел, что в этой оружейной комнате старательно затерли металлической щеткой все мои надписи, выкинули мои личные вещи, превратили комнаты в склад старой компьютерной техники. Короче, сделали вид, что в этом помещении никогда не было таких людей, как я.
- Как ты вышел в итоге из тюрьмы?
— В октябре мне сказали, что меня везут на обмен. Но к этому времени в отношении факта моего похищения завели уголовное дело — об этом я знаю из заявления моего адвоката Довженко. И они, по-видимому, решили, что будет лучше меня освободить, чтобы не усугублять международный скандал. В Мариуполе я стал для украинской спецслужбы слишком неудобным заключенным — да и не было у них ничего против меня в общем-то. Я же не воевал и вообще находился в Донбассе до задержания меньше двух недель, просто осматривал производство на заводах. Кроме того, я хоть и гражданин РФ, но не ГРУшник или военный, скорее наоборот, — оппозиционер.
Меня повезли на границу с Крымом, чтобы переправить в Россию там, но украинские пограничники меня не выпустили, потребовав специальное разрешение. Поэтому меня отвезли обратно в Донбасс, на КПП Гнутово, заплатили таксисту, купили билет на автобус «Донецк-Москва». Ни отобранную у меня при аресте машину, ни фотоаппарат, ни два моих телефона так и не вернули — дали какой-то другой старый телефон. Узаконенный грабеж такой.
- Ты описал свою историю западным правозащитникам, которых в последнее время интересует тема секретных тюрем?
— Да, я дал свидетельства международным правозащитным организациям и готовлю обращение в Европейский суд по правам человека. Для меня важно, чтобы информация о таких местах получила как можно более широкую, массовую огласку, и людей не держали годами в таких помещениях, незаконно лишая их свободы, создавая угрозу их жизни и калеча узников в физическом и психологическом плане. Эти преступления не должны остаться безнаказанными — чтобы они не продолжались и дальше.
