Крохотные взрослые. Как живется самым маленьким обитателям донбасского прифронта
06:45 06.02.2023 (обновлено: 13:00 06.02.2023)
Тысячи детей продолжают жить в прифронтовых районах Донецка и других населенных пунктов ДНР. Как и чем они живут? Что держит там их родителей? Что пережили, о чем думают и мечтают маленькие дончане, живущие у края войны?
«Подвиньтесь же вы, елочки-палочки! Я стройный, но не настолько!» — притворно ворчу я, забираясь на заднее сиденье «классики», которая, быть может, станет белой, если хорошенько отмыть. С другой стороны, фронтовой транспорт настолько изношен, что лишь на грязи и держится.
Пятое колесо
Девчонки на заднем сидении быстро сгребают рюкзаки, пакеты, бронежилеты и каски, освобождая немножечко места. Садимся. Спутники — моя коллега-телевизионщица Ольга, волонтер из Подмосковья Екатерина Скорикова и два бойца в сопровождении.
Солдаты молчаливые и слегка раздраженные. Оно и понятно. Можно было всю дорогу флиртовать с девчонками, а тут я — пятое колесо в этой гуманитарной повозке. Не без ехидства улыбаюсь. Поехали!
След в след за нами крадется «Тигр» — грозная боевая машина и железное доказательство неравнодушия военных. Выдать эдакую диковинку под гуманитарные нужды — это вам не сахарные петушки на палочках. Кто бы что ни говорил, а машинка статусная.
— Вы же на джипе хотели поехать, нет?
— На нем и поехали. Гуманитаркой загрузили под крышу. Нам «Урал» предлагали, но мы же умные — решили, что влезет. Надо было соглашаться.
Петровский район максимально удален от центра города. От Донецка его отделяют мост и обширная лесопосадка. В институтские годы многие однокурсники удивлялись, когда выяснялось, что за мостом на окраине Кировского района имеется еще один полноценный район. А потом началась война и уютная Петровка стала попадать в сводки так часто, что место ее расположения узнали даже малые дети.
Сегодня мы едем в сторону поселка Трудовские — на окраину окраины. В отличие от большинства граждан ДНР, получавших время от времени короткую передышку, жители прифронтовых окраин не знали ни затишья, ни перемирия. Для них обстрелы начались в 2014-м и продолжаются по сей день. Какое-какое перемирие, говорите? «Хлебное» или «школьное»? Ах, оставьте!
© Игорь Гомольский
Островок победившей депрессии
«Сейчас едем к женщине, которая мне звонила. К тете Свете. Она там главная и покажет дорогу. Дальше — по семьям. Тут близко. Справимся быстро», — делится планами Катя. Тем временем мы с коллегой выступаем единым фронтом супротив навигатора. Мобильная связь в районе «гуляет», а мобильного интернета здесь и в более спокойные годы не видели, а на фоне постоянных обстрелов подстанций и вышек пациент скорее мертв, нежели жив.
Частный сектор Петровки раскрывается ближе к июню, когда покрывается зеленью и благоухает абрикосами. В первых же числах февраля — это серые деревья на фоне серого неба и серых домов, залитых серым дождем. И только жужалка под ногами ярко красная. Людей почти нет, а машин и того меньше. Островок победившей депрессии, над которым издевательски рокочет украинская артиллерия. Не пугает, но скорее раздражает монотонностью. Так, наверное, работает китайская пытка водой, но вместо капель тут 152-е и 155-е снаряды.
— Здесь?
— А шут знает! Если это третий дом, то этот вот — пятый. Логично?
— Тогда выходим!
У бежевого домика с ярко красной дверью нас ожидаемо никто не встречает. Бесцеремонно заходим во двор и стучим-кричим. Хорошо, что собаки здесь нет.
Появляется Светлана Николаевна — громогласная женщина в платке еще более красном, чем ею же приоткрытая дверь. Молниеносно вникнув в суть вопроса, она тут же предпринимает отчаянную попытку перехватить инициативу — начинает командовать.
— Сперва едем вон на ту улицу!
— Нет, погодите. Сперва едем туда, где больше маленьких детей.
— Но туда ближе!
— Замечательно, что туда ближе, но у нас машина загружена под крышу, а ближе всего лежат вещи для малышей. Нам ведь и вас куда-то посадить нужно.
Тут беспечность играет со мной злую шутку, ибо с рюкзаком, видеокамерой и в защите акробатикой не займешься, а свободно лишь заднее сиденье «Тигра», а голосистая старушка даже на подножку не вскочит. Желаю идти пешком, но спутники непреклонны: вместе приехали и перемещаемся тоже вместе. Эх, где наша не пропадала! Запутавшись в собственных ногах, падаю на груду мешков и коробок.
В джипе еще двое: сонный оператор Серега и бородатый южанин Ваня из 103-го полка. Серега тычет пальцем в загадочные ручки да кнопочки чудо-машины, а Ваня терпеливо объясняет, что тут зачем нужно.
— А с этим нужно аккуратнее. Это дымовуха.
— Слушайте, ну бабуля — огонь. Танк, а не женщина!
— «Служебный роман» помните? Когда-то ее выдвинули на общественную работу и с тех пор никак не могут задвинуть обратно.
© Игорь Гомольский
Тошнотворная проза жизни
В первом доме нас снова не ждут. Стучим-звоним, а в ответ тишина. Тут Светлана Николаевна вновь берет инициативу в свои руки и барабанит в дверь так, что пещерные тролли, штурмовавшие Минас Тирит в романе Толкина, подали бы в отставку, наблюдая за этим. «На работе вчера не было. Должна быть дома», — комментирует женщина.
Дверь открывается. Из полумрака показывается измученное зеленым змием женское лицо. Ощутимо разит перегаром. «Тебе помощь привезли. Оденься и выходи!» — шипит на даму Светлана Николаевна. Оператор качает головой и опускает камеру.
Быстро выясняем, что мать двух малых детей пребывает в декрете и злоупотребляет горькой пока супруг на войне. Осуждать не беремся. Молча выгружаем продукты, детское питание, игрушки и одежду для малышей. Журналисты и волонтеры — не судьи. Только пуленепробиваемая старушка все ворчит и ворчит, что сама воспитала двоих, помощи ни у кого не просила и до пьянства с горя не опускалась.
«Я громко говорю», — повторяет она то смущенно, то с вызовом, а то и просто констатируя факт. Рассказывает, что раньше квартальной была, а потом стала кем-то вроде общественницы. Она всех знает и ее все знают. Не при должности, но в авторитете.
В январе женщина проводила перепись населения в поселке и выяснила, что на девятнадцати улицах осталось всего триста человек. В основном старики, но и молодежь здесь тоже встречается. Прилетает сюда очень часто, и нервы к концу девятого года войны сдают даже у самых терпеливых. Народ разъезжается.
Мы попали в цветник
«А кто это у нас такой замечательный?!» — воркуют девчонки и машут руками. В заклеенных скотчем окнах мелькают улыбчивые мордашки белокурых ангелочков.
Хозяйку этого дома зовут Настей и на предыдущую она ничем не похожа. Это молодая, энергичная и улыбчивая мама четырех белокурых девочек: Карины, Миланы, Дианы и совсем еще крохотной Виктории.
Старшая — ровесница войны. Будучи беременной ею, Настя попадала под обстрелы, лежала на земле, опасаясь осколков. Такая вот проза донбасского бытия.
Приличный дом. Без изысков, но опрятный. Во дворе, покрывшись ледяной глазурью, замер белый «москвич». Из-под него робко выглядывает сиамская кошка. Пока разгружаем коробки, цепляюсь взглядом за табличку на воротах того дома, что напротив. На ней физиономия немецкой овчарки и надпись: «Я добегу до калитки за три секунды. А ты?» После «я» почему-то стоит запятая.
В предбаннике дома белокурого семейства наблюдаю привычную картину: детские и взрослые велосипеды, бензопила, дрель и прочий инструмент. В уголке примостилась искусственная елочка в коричневом горшке. Война войной, а праздник малышам необходим.
Постеснявшись для порядка, девчонки принимаются за пакеты с игрушками. Радости полны подгузники. Ни детского сада, ни школы они толком не видели. Есть электричество — учатся на удаленке. Нет его — за дело берется мама. Друзей у малышек практически нет — все разъехались. Во дворе подышали — вот и вся прогулка. И для прифронтовых окраин, и для всей ДНР это дело уже привычное. Тут и взрослые на улицу не шибко выходят, а несовершеннолетние и подавно.
Нужно ехать. У ребят из сопровождения появились срочные боевые задачи. Прощаемся. На выходе со двора ждут две собаки: рыжая и серая. Хвостатым здесь тоже несладко.
1 из 4
© Игорь Гомольский
2 из 4
© Игорь Гомольский
3 из 4
© Игорь Гомольский
4 из 4
© Игорь Гомольский
1 из 4
© Игорь Гомольский
2 из 4
© Игорь Гомольский
3 из 4
© Игорь Гомольский
4 из 4
© Игорь Гомольский
Причины всё те же
Отъезд военных путает карты. Мест в транспорте на всех не хватает, да и Светлану Николаевну в «Тигр» не посадишь. От ее услуг штурмана приходится отказаться. Благо что немалую часть помощи уже выгрузили и можем хоть как-то рассесться на ящиках.
Дальше — адреса-адреса-адреса. Истории у всех до боли знакомые. Кто-то не может оставить пожилых родителей, кто-то ждет мужа с войны, а кому-то попросту некуда ехать. Раньше ведь с детками в центр перебраться стремились, а нынче и там неспокойно. Здесь хотя бы свой угол, за который не надо платить. Иные верят, что нужно еще совсем немножко потерпеть, но Марьинка еще не зачищена, а впереди Красногоровка и окрестные села, откуда ВСУ с удовольствием засевают снарядами эти места.
— Так… доезжаем до разрушенного здания и сворачиваем. Там должна быть эдакая избушка на курьих ножках.
— Это та, где детки за деньги рубят дрова, а отец — флегма и без супруги палец о палец не ударит?
— Да. Так, мужчины, держите себя в руках! Мы приехали доставить помощь, а не жизни кого-то учить!
— А я что? Я в кои-то веки выспался. Ругаться не буду, но на карандаш возьму.
Сквозь пыльную бойницу «Тигра» вижу двух мальчишек в грязных курточках. Рубят дрова. Приглядываюсь. Не дрова даже, а зеленые армейские ящики от снарядов. Забора нет. Домик — одно название. Окна забиты досками из все тех же ящиков, а некоторые попросту замазаны глиной. На двери какая-то тряпка. Детское одеяльце, плед или вроде того.
— Ребята, а папа ваш где?
— К тете поехал.
— Вы одни дома?
— Не одни. Со мной. Мне четырнадцать почти.
— Ладно. Тогда принимайте помощь.
Четырнадцатилетний молодой человек лопоух, коротко стрижен, улыбчив, но вместе с тем жутко серьезен. Он, его родители, братья и сестры — беженцы из Павловки. Одну из сестер зацепило осколком, и мать увезла ее в Россию на лечение. Пока живут в доме тетки и надеются в ближайшее время перебраться в Санкт-Петербург. Дети говорят, что после всего пережитого, донецкий прифронт — нечто вроде курорта. По их меркам, здесь тихо и безопасно. Тем временем земля под ногами постоянно вибрирует.
© Игорь Гомольский
Взрослее взрослых
«Мы ехали за молоком. Брат едет, а его снайпер подстрелил. Ранило в ногу, и он упал. Раз в пять минут прилет. Поднялся, сел на велосипед и поехал. Я говорю: "У тебя нога ранена". Он увидел и потом заорал. Потому что больно было. А сначала не почувствовал ничего», — рассказывает старший.
Так, по его словам, украинские снайперы не давали людям ни выйти, ни выехать. Стоило показаться на дороге — и те сразу стреляли. По детям в том числе. Мальчишка говорит об этом спокойно. В розетке, мол, электричество, а потому иголки в нее совать нельзя. Говорит так, будто это очевидно и даже нормально.
«Нам говорили, что это все россияне начали. Если бы начали, то они бы нас не спасали. А украинские солдаты говорили: "Увидите россиян — берите топор и убивайте". Один даже взял топор и побежал на танк российский. А мы им "здравствуйте" и нормально. Они нам продуктами и много чем помогали. Когда сестричку ранили, тоже помогали выехать. Быстро сработали. Прилет прям рядом был, ее ранило осколком. Щас в Питере лежит с мамой. Когда приедут — не знаю. А мы потихонечку», — вспоминает он, сунув ладошки в карманы. Младший братец стоит рядом, натянув на глаза капюшон, и молча кивает. Так, дескать, все и было.
Напоследок заглядываем еще к одной семьей. Отец — комиссованный военнослужащий. Работал шахтером, был мобилизован, почти год отвоевал в Херсонской области, но вскоре подвело здоровье. Говорит, что жена с детьми хотела эвакуироваться, но в итоге махнула рукой и осталась ждать мужа.
А так, мол, нормально здесь. Дом в низине, а потому в нем относительно безопасно. Работы нет, это да, но, даст бог, наладится.
Выгребаем из «Тигра» оставшиеся пакеты и коробки. Младший сын военного — маленький бука. Смотрит исподлобья и молчит. Но плюшевый Губка Боб, извлеченный из коробки с игрушками, смягчает и его донбасское сердечко.
В медленно накатывающих сумерках покидаем опустевший шахтерский поселочек. Тихо прошло, без приключений. «Хорошо, что не взяли "Урал". В тесноте как-то развезли, а грузовик здесь беспилотник точно срисовал бы», — рассуждает коллега, стягивая бронежилет.
Уставившись сквозь грязную бойницу на снег, тающий на обочинах, думаю о том, что Марьинское направление нужно скорее зачищать, иначе такие вот поселочки окончательно вымрут и никогда-никогда уже не оживут.
«Да закончим. Никуда не денемся. Там не так уж много работы осталось», — будто угадывает мои мысли южанин Ваня, боевые товарищи которого прямо сейчас дерутся за то, что осталось от Марьинки.
