Если бы Валентин Катаев начал свой путь в еврейской семье, чтобы можно было рассказывать о трудностях взросления в «тюрьме народов», то тогда… А что тогда? Другом его с ранних лет был Эдуард Багрицкий, у которого «Над колыбелью ржавые евреи / Косых бород скрестили лезвия».
Правда, еврейские семьи Валентин Катаев создавал дважды — сначала ненадолго с Людмилой Гершуни, а затем на полвека с Эстер Давидовной Бреннер.
«В советские времена была такая профессия — жена писателя. Эстер Давыдовна, жена Валентина Петровича Катаева была такой женой. Она ему была и нянька, и психотерапевт, и кулинар, и парикмахер, и пресс-секретарь. В девять утра она с подносом входила к Валечке в спальню: «Валечка, твой кофе». И это был совершенно изумительный брак…» — вспоминала соседка Катаевых по даче Дарья Донцова.
Или вот появился бы Катаев на пролетарской окраине, то насколько было бы проще подавать биографию классика советским школьникам. А так ему пришлось придумывать Гаврика Черноиваненко в повести «Белеет парус одинокий» и трёх ее сиквелах, чтобы детство, отрочество и юность мальчика Вали и его младшего брата Жени не выглядели бы совсем уж старорежимными.
Но если «красной» революционной юности у мальчика Вали не было совсем, то Жене было уже полегче. Евгений, младший брат Валентина Катаева, успел послужить в советском уголовном розыске, о чем мы знаем из фильма (а кто-то и из повести) «Зелёный фургон», и даже недолго служил надзирателем в Бутырке.
«… мой родной брат, мальчик из интеллигентной семьи, сын преподавателя, серебряного медалиста Новороссийского университета, внук генерал-майора и вятского соборного протоиерея, правнук героя Отечественной войны двенадцатого года, служившего в войсках Кутузова, Багратиона, Ланжерона, атамана Платова, получившего четырнадцать ранений при взятии Дрездена и Гамбурга — этот юноша, почти еще мальчик должен будет за двадцать рублей в месяц служить в Бутырках, открывая ключами больничные камеры, и носить на груди металлическую бляху с номером!» — ужасался Валентин Катаев такой перспективе, а нам оставил краткое и ёмкое изложение своей родословной.
Валентин пинками загнал брата Евгения в литературу. Под псевдонимом Евгений Петров тот писал в тандеме с Иехиелом-Лейбом Файнзильбергом, известным как Илья Ильф, и в их творчестве Валентин был третьим, но отнюдь не лишним.
А вот для биографии «врага народа» начало жизни Валентина просто идеально.
Происхождение, как уже говорилось, самое неправильное для советского человека. Образование — тем более: одесская гимназия (правда, неоконченная). Вот, например, мальчика Колю Корнейчукова, ставшего впоследствии знаменитым советским детским писателем Корнеем Чуковским, из Одесской гимназии исключили за происхождение. Совсем же другое дело!
Соответственно и раннее творчество Валентина Катаева было абсолютно русско-патриотичным.
Первой публикацией Катаева-гимназиста стало стихотворение «Осень», напечатанное в 1910 году в газете «Одесский вестник», которая с этого года выходила как печатный орган Одесского губернского отдела Союза русского народа. И это был вовсе не единичный случай. В «Вестнике» вышло несколько десятков стихотворений юного Катаева, в том числе и посвященных самой «истинно-русской» партии.
Чтобы представить себе, с чего начинал Герой Социалистического Труда и муж Эстер Давидовны, почитаем вот это:
Волнуется русское море,
Клокочет и стонет оно.
В том стоне мне слышится горе:
«Давно, пора уж давно!»
Да, братья, пора уж настала,
От сна ты, Россия, проснись.
Довольно веков ты дремала,
Пора же теперь, оглянись!
Ты видишь: на западе финны
Свой точат коварно кинжал,
А там на востоке раввины, —
Китайский мятеж обуял.
И племя Иуды не дремлет,
Шатает основы твои,
Народному стону не внемлет
И чтит лишь законы свои.
Так что ж! неужели же силы,
Чтоб снять этот тягостный гнет,
Чтоб сгинули все юдофилы,
Россия в себе не найдет?
Чтоб это тяжелое время
Нам гордо ногами попрать
И снова, как в прежнее время,
Трехцветное знамя поднять!
Знал бы автор и тем более его отец, член Союза Русского Народа, что их потомство будет евреями по Галахе, а сын классика умрет в Израиле.
Там же появились и первые юмористические рассказы Катаева.
В Одессе же он плотно общался с будущим нобелевским лауреатом Иваном Буниным. Потом воевал на румынском фронте I мировой, был ранен и отравлен в газовой атаке, удостоился двух «Георгиев» и «Анны». От фосгена голос Катаева навсегда приобрел надтреснутую хрипотцу. С первым офицерским чином Катаев получил не передающееся по наследству личное дворянство.
По официальной советской версии и собственным воспоминаниям («Почти дневник»), Катаев с весны 1919 года воевал в Красной армии. Ага, как же! Предположительно он сначала служил у гетмана Скоропадского, потом вероятно недолго побыл у красных, и наконец совершенно точно в Добровольческой армии.
Здесь Катаев командовал первой башней бронепоезда «Новороссия». Бронепоезд поддерживал огнем наступавший вдоль железной дороги на Киев отряд генерала Розеншильда фон Паулина, входящий в состав войск Новороссийской области ВСЮР, а Катаев о своих воинских успехах писал Бунину.
Сражаясь в Подолии с петлюровцами и красными, Валентин Катаев подхватил свирепствовавший тиф и катастрофу Вооруженных Сил Юга России, включая эвакуацию Одессы, пережил в госпитале.
Затем было участие в тайной офицерской организации, застенки ЧК и чудесное избавление от расстрела, о чем уже на склоне лет Катаев написал в романе «Уже написан Вертер».
Так он не стал ни изгнанником, ни жертвой. Более того, впоследствии стал одним из самых обласканных «Софьей Власьевной» писателей и даже выездным тогда, когда это было запредельной привилегией. Как у него это получалось?
Он очень любил яркую, насыщенную и безбедную жизнь, знал цену смерти. Бунин в «Окаянных днях» так описывал его в Одессе в годы Гражданской войны: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…»
Но чтобы всё получилось, они с Юрием Олешей, таким же раненым русским офицером, поработали в информагентстве «ЮгРосТА» и в 1921 году уехали из Одессы.
Сначала в Харьков, где стали писать в местной прессе. Жили поначалу тяжко в гостинице. Казенные простыни сменяли на сало. Ходили босиком, продав ботинки.
«На нас были только штаны из мешковины и бязевые нижние рубахи больничного типа, почему-то с чёрным клеймом автобазы», — вспоминал впоследствии Катаев.
Потом они сняли две комнаты, в одну из которых Олеша привёз из Одессы жену, младшую из сестёр Суок. «Живу в Харькове на углу Девичьей и Черноглазовской — такое невозможно ни в одном другом городе мира», — писал Катаев много лет спустя в романе «Алмазный мой венец».
Улица Девичья — это не простое место. В доме напротив родился террорист Борис Савинков и жил профессор-черносотенец Андрей Вязигин, пущенный в расход большевиками. Еще в одном соседнем доме несколько лет спустя родится режиссёр Анатолий Эфрос.
Там в жизни Валентина Катаева и произошел перелом. В столице УССР приезжим «бывшим» было проще вливаться в новую жизнь. «Органы» и кадровики кошмарили местные «осколки эксплуататорских классов», а до понаехавших у них руки доходили далеко не всегда.
Например, заведующим УкРОСТА в Харькове был поэт-акмеист Владимир Нарбут. Его брат, к тому времени покойный, был автором самостийных денег, но это не смущало тех, кто брал на работу Владимира. Он помог друзьям-одесситам обустроиться в газете «Коммунист», но отбил у Олеши жену — Серафиму Густавовну Суок.
Эту историю семейной жизни друга на склоне лет Катаев во всех подробностях опишет в романе «Алмазный мой венец». Серафима Густавовна еще была жива, а ее последний муж Виктор Шкловский (ему было хорошо за восемьдесят) говорил соседу: «Иду бить морду Катаеву!» Дошел ли он, история умалчивает. Олеша же долго страдал, а потом успокоился в браке с ее средней сестрой Ольгой.
Здесь у них и появилась возможность стать советскими писателями. Не пысьмэнныками! Такая возможность ни Катаевым, ни Олешей не рассматривалась.
Как вспоминала Надежда Мандельштам, «в Харькове был перевалочный пункт, откуда южные толпы рвались в Москву… Все жили конкретным случаем, живописной, вернее, забавной подробностью, пеной с её причудливым узором…»
Город, на который надвигалась украинизация, выталкивал тех, кто мог бы и его сделать «местом силы» русской литературы. Они увозили с собой в столицу отсюда одесский миф, так и не создав харьковский.
А дальше была Москва, газета «Гудок», описанная затем «Ильфом» и «Петровым»… Вот тут стоп! В этом тандеме был третий — Катаев.
«Ребята, я у вас мэтр, а вы, можно сказать, подсобные рабочие, я вам сейчас расскажу тему, дам идею, вы мне всё напишете, а я рукой мастера пройдусь. Гениальная идея есть у Дюма. Допустим, существует некий клад, ценность или что-то, что спрятано в каком-то количестве предметов. Вот давайте на эту тему напишите мне. Потом посмотрю», — сказал он брату и коллеге.
Катаев об этом забыл, а они взяли и написали «Двенадцать стульев». И когда принесли роман, чтоб он прошёлся по нему рукой мастера, сказал: «Ребята, ну я-то вам зачем нужен? Вы всё сделали замечательно». Так что идея на самом деле была его.
«Дед сумел соединить двух людей, у которых был взаимодополняемый дар, — рассказывала внучка Катаева Тина. — Более того, он сказал: «Всё. Я свою фамилию снимаю, рукой мастера не прохожусь, с вас только за то, что идею подал, — золотой портсигар!» Ну, они расстроились — дороговато будет, но подарили ему портсигар. Золотой, но маленький, женский».
Катаев стал небедным человеком. Михаил Зощенко в 1930 г. в письме к Олеше подхватывает: «Засим — прибыл в новом костюме — конь (прозвище Катаева. — Д. Г.). В любом кармане у него деньги. Он усталой ручкой выгребает оттуда червонцы и кидает куда попало… Приехал в Европейку, остановился в 8 а. Сразу потребовал черноморских устриц. Жрет их ежедневно».
А дальше Валентин Петрович вёл жизнь «хорошего советского писателя».
Как отмечал литератор Олег Волков, «в среде советских литераторов, где трудно выделиться угодничеством и изъявлениями преданности партии, Катаев все же превзошел своих коллег». Славил Ленина, революцию, Сталина. Участвовал вместе с другими товарищами в коллективном сочинении, воспевающем подвиги ОГПУ по перевоспитанию зэков на Беломорканале, требовал вместе с коллегами смертной казни для троцкистов, зиновьевцев и других «врагов народа».
И при этом помогал опальному Мандельштаму.
Катаев совместно с Ильфом и Петровым были авторами сценария фильма «Цирк», но все трое сняли свои фамилии из титров фильма из-за изменений, внесенных в сценарий режиссером Григорием Александровым.
А потом была война. Великая Отечественная. На фронтах которой Катаев был военным корреспондентом. За повесть «Сын полка» удостоен Сталинской премии 2-й степени. На этой войне в авиакатастрофе погиб его младший брат.
При Хрущёве Катаев осуждал Пастернака за публикации за рубежом (как будто сам этого не делал в 20-е). И в это же время основал журнал «Юность», ставший трамплином в большую литературу для «шестидесятников».
Ходили слухи, что Катаев был в 1961 году снят с должности главреда «Юности» за публикацию романа «Звездный билет». Но он ушел сам. По воспоминаниям вдовы Катаева Эстер, ему «надоело биться с цензурой за каждую вещь, решать проблемы с бумагой — он хотел писать, в нем так и клокотало все. В конце концов, ему эта журнальная лямка надоела, и он просто перестал приезжать на работу. Но и тогда его целый год числили главным редактором, пока не поняли, что он ушел из журнала бесповоротно».
При Брежневе Катаев проголосовал за исключение Лидии Чуковской из Союза писателей. Подписал письмо против Александра Солженицына. Он был всегда «в обойме».
Художник Борис Ефимов, знавший Катаева больше полувека, отмечал, что в нем странным образом «сочетались два совершенно разных человека»:
«Один — тонкий, проницательный, глубоко и интересно мыслящий писатель, великолепный мастер художественной прозы, пишущий на редкость выразительным, доходчивым, прозрачным литературным языком. И с ним совмещалась личность совершенно другого толка — разнузданный, бесцеремонно, а то и довольно цинично пренебрегающий общепринятыми правилами приличия самодур».
И всегда писал не так, как другие. Один роман-ребус «Алмазный мой венец» чего стоит.
«Умоляю читателей не воспринимать мою работу как мемуары… Это свободный полет моей фантазии, основанный на истинных происшествиях, быть может, и не совсем точно сохранившихся в моей памяти…
Недаром же сказано, что мысль изреченная есть ложь. Да, это ложь. Но ложь еще более правдивая, чем сама правда. Правда, рожденная в таинственных извилинах механизма моего воображения. А что такое воображение с научной точки зрения, еще никто не знает. Во всяком случае, ручаюсь, что все здесь написанное чистейшая правда и в то же время чистейшая фантазия…» — просил он в предисловии к роману.
Помимо Сталинской премии писатель был награжден тремя орденами Ленина, двумя — Трудового Красного Знамени, а также орденами Октябрьской Революции и Дружбы народов. В 1974 году Катаев был удостоен звания Герой Социалистического труда. При этом даже критики отмечали, что «к огорчению всех благородных и порядочных людей <…> дару Катаева ничего не вредило».
Всего же Катаев написал около 25 романов и повестей, множество рассказов, сказок, эссе, пьес и сценариев.
Умер Валентин Петрович на 90-м году жизни 12 апреля 1986 года. Он пережил даже Виктора Шкловского и стал последним, кто видел старую литературную жизнь и создавал её.
