Булгаков — автор самых, пожалуй, «вкусных» описаний Киева:
«Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты! А Выдубецкий монастырь на склонах! Зелёное море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Чёрно-синие густые ночи над водой, электрический крест Св. Владимира, висящий в высоте…
Словом, город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских».
Это фрагмент из очерка «Киев-город», предшествовавшего роману «Белая гвардия». Слово «Киев» в нём появляется только в пятом абзаце. В самой же «Белой гвардии» Киев Киевом вообще не называется — всюду в тексте романа он — Город. При этом, ни малейших сомнений в том, где происходят события у читателя нет. Связано это не только с совершенно однозначным историческим подтекстом, но и с топографией — много вы знаете городов, в которых есть Печерск, Крещатик и Владимирская горка? Мы — только один.
Кстати, о топографии — в описании Города есть только два годонима, которые не соответствуют киевским: Алексеевский спуск (Андреевский) и Малопровальная улица (Малоподвальная). Зачем автор это сделал непонятно, но можно предположить, что речь шла об улицах, связанных с конкретными адресами, по которым проживали вымышленные персонажи — дом Турбиных (прототип — дом Булгаковых) и квартира Юлии Рейсс (один из возможных прототипов — Наталья Рейс).
Названия улиц были изменены по созвучию.
Алексеевский спуск — по имени. Сам Андреевский спуск назван, разумеется, не по имени Андрея (пусть даже и святого), а в честь Андреевской церкви — проезд из Верхнего города на Подол существовал уже в средневековом Киеве, но застройка его началась только в XVIII веке.
Малопровальная улица тоже похожа на Малоподвальную и, главное, соответствует по положению — это крутой спуск (провал) из Верхнего города к Лядским воротам в Крещатом яру. Смысл оригинального названия иной — это малая улица проходившая под валом Града Ярослава (Большая Подвальная сейчас называется Ярославов вал).
Вернёмся, впрочем, к самому слову Город. Какие смыслы вкладывает в него Булгаков?
Во-первых, это родной город — город где ты родился и вырос, с которым связаны воспоминания о времени, когда деревья были большими.
Эти воспоминания у каждого человека имеют совершенно особенный характер. Но особенно особенные они в том случае, если человек в несколько более взрослом возрасте из этого города уехал. Тут поневоле возникает идеализация — даже не так самого города, как «беспечальных» дней своего детства или юности.
Собственно, главное содержание «Белой гвардии» — защита родного Города, в котором находится родной Дом. Гетман уже бежал, но «белогвардейцы» продолжают защищать… Что? Да вот эти вот «кремовые шторы». И невозможность их защитить для героев — настоящая трагедия.
Герои «Бега», кстати, оказываются лишёнными родного Города и Дома ещё до того, как попали в Константинополь. Они уже по инерции бегут, не понимая, зачем и куда (Булгаков продолжал бежать даже после эвакуации всех белых армий). Понимание необходимости возвращения возникает уже тогда, когда они остановились.
Во-вторых, это ощущение города уютного, приспособленного для жизни.
Это город, где у Булгакова был свой дом. Город, где ему было известно где учиться, где работать, где купить бутылку водки, когда все магазины закрыты (в полуподвальной забегаловке «Царица Тамара» на Владимирской).
Опять же, чтобы начать ценить эту приспособленность города для жизни надо было попасть сначала в сельскую глушь на Смоленщине, а потом скитаться по съёмным квартирам в Москве… Поневоле начнёшь идеализировать город, в котором жил в детстве и в котором всё знакомо.
Квартирный вопрос, кстати, портил жизнь Булгакову до конца его дней — даже получив свою постоянную квартиру в писательской надстройке на улице Фурманова (Нащокинский переулок) он считал её неуютной и неудобной, а себя обойдённым, ибо метил в писательский дом в Лаврушинском переулке. А от Лаврушинского переулка до Красной площади столько же, как от булгаковского дома на Андреевском спуске до Майдана (от Нащокинского, правда, ненамного дальше).
Впрочем, сам уютный город на момент действия «Белой гвардии» отходил в прошлое — «легендарные времена оборвались, и внезапно, и грозно наступила история». Город превращается в какое-то суматошное подобие Вавилона, он «разбухал, ширился, лез, как опара из горшка». Естественное течение жизни нарушается, признаком чего является регулярное исчезновение электричества.
В-четвёртых, Киев у Булгакова выступает в качестве «Вечного города».
С одной стороны, перед нами разворачивается трагедия гибели города и привычной жизни его обитателей, но… Хитрость в том, что Булгаков заведомо обманывает: он-то в Киеве после всего этого бывал и убедился — город стоит. Да, он изменился, это во многом другой город, но, всё же, он вечен.
Об этом, кстати, стоит помнить тем, кто сейчас говорит, что Киев умер, Киев уже не тот. Киев — вечен.
С другой стороны, Киев выступает в качестве антитезы Москве — «Третьему Риму», и даже Иерусалиму.
Символом Киева, который проходит через «Киев-город» и «Белую гвардию», является памятник Св. Владимиру со светящимся крестом в руке. В Киеве находится священник, пользующийся уважением Булгакова (это при том, что в «Киеве-городе» он резко проехался по всему разнообразию так называемых «церквей» в городе). В конце концов, именно тут молитва Елены доходит до Бога…
Вообще, происходящая в городе трагедия сродни Страстям Христовым (происходящим, однако, на Рождество, а не на Пасху). Тут гетман Скоропадский, вслед за Пилатом, умывает руки, а Най-Турс/Турбин принимает смерть, которая становится искупительной для белого дела (так считают многие булгаковеды, верить ли им — дело каждого).
А Москва? Тут место действия «дьяволиады», а потом на улицах города появляется и сам сатана во плоти. Тут молитвы не имеют силы: не доходят они до бога, да и молиться негде — церкви закрыты или разрушены… Сама смерть мастера происходит именем сатаны и ничего не искупает, сам же он, вместе со своей любимой, добровольно принимает покой в преддверии ада…
В этом отношении Булгаков повторил манеру своего литературного учителя Гоголя, у которого в малороссийских произведениях — казацкая доблесть, а в петербургско-московских — мёртвые души…
