На просторах соцсетей (я говорю о донецком сегменте) за несколько лет войны образовалось виртуальное кладбище: аккаунты тех людей, которые больше никогда не выложат фотографию, не напишут пост, не оставят комментарий. Оценить размах, с которым нас косила все эти годы смерть, легко в любой момент, стоит только повнимательней присмотреться к списку друзей.
Последней каплей в череде смертей лично для меня стала кончина Армена Мартиросяна. На его странице в ФБ пост, в котором он поздравляет друзей с Новым 2020 годом, с прикреплённым видео песни покойной Людмилы Гурченко про пять минут, стал последним. Именно под этим последним постом друзья писали и продолжают писать комментарии про то, что они никак не могут поверить в смерть автора аккаунта. Комментарии, которые Армен никогда не сможет прочесть.
Все там будем
В ближайшие полвека, приблизительно к 2070 году, число аккаунтов умерших людей превысит количество аккаунтов живых пользователей. Этот отрыв будет только расти. Ещё в 2012 году количество мёртвых аккаунтов в Facebook было около 30 миллионов, ежедневно около 8 тысяч пользователей уходят туда, откуда писем не пишут, где видео не снимают. Год за годом соцсети превращаются в цифровые кладбища. Около двух миллиардов сегодня здравствующих пользователей соцсети Facebook умрут в течение 80 лет.
У меня нет собственного ответа, что надо делать со страницами в соцсетях дорогих сердцу людей, которые уже никогда ничего не напишут. Тут может быть два очень разных решения. Я знаю случай, когда человек удалил все доступные упоминания о погибшей супруге и детях, он был в отчаянии, что некоторые фотографии не удалось изъять, их легко ищет Google, хотя аккаунты давно уже снесены. Этого человека ранят упоминания о погибших близких, он хотел бы хранить их в своей памяти живыми и улыбающимися, а не растерзанными украинской артиллерией. Постарались журналисты, сделавшие коллажи из фотографий «Вконтакте»: слева улыбающаяся семья, справа фото тел в неестественных позах. Второе решение — сохранение страницы, попытка сделать её мемориалом, куда могут заходить друзья погибшего, писать комментарии, вспоминать покойного, снова и снова поздравлять хозяина аккаунта с днём рождения.
Цифровой след
Цифровые технологии позволяют нам по-новому помнить мёртвых. Раньше нужно было пойти на кладбище, в церковь или хотя бы просто достать альбом с фотографиями. Разумеется, мы и сейчас поступаем так же, как поступали наши предшественники, никто не отменял родительские дни. Но возможность зайти на страницу усопшего, пролистать его жизнь на десятилетия назад, увидеть, какие видео он размещал на своей стене, в какой день хандрил, а в какой, наоборот, радовался, бесценна. Человек по-прежнему с нами, хотя физически мертв.
Социальная сеть Instagram (около миллиарда пользователей) замораживает страницы усопших. Памятный статус — это особая опция, которая не позволяет больше никому входить в профиль, аккаунт консервируется, пропадает из раздела «Интересное», но выглядит при этом как обычный. Конечно, можно удалить аккаунт навсегда, это право есть у родственников. Они могут отправить запрос на удаление, приложив свидетельство о рождении умершего, свидетельство о смерти и доказательство того, что являются наследником или законным представителем человека.
О вечной жизни
Катерина Катина — вдова Андрея Милославского, снайпера с позывным Скрипач, приняла для себя принципиальное решение не закрывать страницы погибшего мужа. Андрея не стало в сентябре 2019 года. Сегодня у Кати на руках даже не виртуальная оболочка, девушка является наследницей того, что представлял из себя её парень в социальных сетях. Вверенные Андреем Кате пароли от аккаунтов позволяют ей поддерживать иллюзию почти вечной жизни любимого человека. Хотя бы до той поры, пока на этой планете есть электричество.
Цифровые технологии не могут позволить человеку пережить своё тело в полном смысле этих слов, но они сохраняют виртуальный мир аккаунта покойного в том виде, в котором он существовал при жизни. Незнакомцам, оказывающимся на странице и не видевшим некролога, может показаться, что усопший всё ещё жив и здоров. Девушка Катя может делать публикации от имени любимого, делиться фотографиями, переписываться и т.д. Я спросила у Кати, почему она после смерти Андрея не решила закрыть аккаунты, почему страница в Facebook функционирует без пометки «Светлая память».
«Учитывая специфику профессии Андрея, мы с ним часто говорили о смерти, — говорит Катя, — он доверил мне пароли от почты и двух страниц, сказал, что оставляет всё это «на моё усмотрение». Я подумала, что будет неправильно, если я закрою его аккаунты, ведь они наполнены историями, фотографиями». Катя понимает, что закрытые страницы также будут наполнены, но её смущает, что на страницах появятся отметки о том, что хозяина больше нет.
Ситуация жуткая. Если в Facebook нет приложения «Мои гости», то «Вконтакте» оно есть. Катя, у которой есть право заходить со страницы Скрипача в профили других пользователей, по сути, пугает последних. Представьте только, люди открывают приложение «Мои гости» и видят фотографию Скрипача и время, когда он заходил к ним на страницу. По просторам интернета разгуливают призраки, их становится всё больше.
А что же дальше?
Ещё до того, как я села писать этот материал, у меня состоялась беседа с деканом философского факультета МГУ Владимиром Мироновым. Мы обсуждали то, что совокупность фейсбучных постов некоторых людей может стать вполне полноценными книгами — до того метки, точны и литературны формулировки. Мы пришли к выводу, что смысл в таких книгах есть, это своего рода дневниковые записи, сменившие модную цифровую форму на архаичную бумажную.
«Когда мы жили только в мире реальном, наши покойники уходили в прошлое, — говорит Миронов, — сейчас этого не происходит. Мы можем послушать Вертинского. Послушать в невероятном качестве. Мы можем услышать, как читала Ахматова и другие поэты. Конечно, Пушкина мы услышать не можем, всё же мы ограничены временем, но уже очень многое сохранено».
Никогда ранее человечество не имело дело с такими огромными массивами информации, через сто лет мы сможем изучать историю донбасской войны не по учебникам истории, а по записям в соцсетях, сделанных современниками, при условии, что соцсети всё ещё будут функционировать.
«Появляется большой информационный пласт, который необходимо обрабатывать, — говорит декан философского факультета, — многие вещи можно серьёзно пересматривать. Нам придётся научиться работать с этими большими массивами информации. Одна из проблем — как различить, имело ли это отношение к реальности или нет. Это для прошлого. А для нашего времени — а что собственно есть реальность. Как различить, имеет ли это отношение к реальности или нет сейчас. Вот мы все смеёмся над фейковыми новостями, но фейки — совсем не повод для смеха».
«Интернет уже принимает кластерный характер, — говорит Миронов, — возникают отдельные сети. Мы с вами пользуемся "Фейсбуком" и прочими распространёнными сетями, а уже есть достаточно замкнутые сети — кластеры. Таким образом, интернет пространственно упорядочивается. Со временем появится, условно говоря, совокупность станиц великих людей, совокупность каких-то базовых соцсетей, совокупность простого трёпа. Так же, как это было и в реальности, только будет это с другими данными и с другим масштабом. Культура всегда упорядочивается. Упорядочивание неизбежно, также, как неизбежно будет нарастать и количество запретов. Поначалу интернет такой весь беззапретный был, а сейчас уже нет. И не только в Китае, а и в той же Германии, где больше запретов, чем в России».
О цензуре
Одной из проблем, с которой столкнулись донбассовцы за почти шесть лет войны, является блокировка Facebook, который удаляет публикации, посвящённые некоторым событиям и определённым личностям: Гиви, Мотороле, Захарченко и т.д. Более того, например, страница в Instagram главы ДНР Дениса Пушилина неоднократно блокировалась. В годовщину смерти Захарченко (31 августа 2019 года) я в Instagram и Facebook разместила пост с фотографией и стихотворением, посвящённым гибели первого руководителя Республики, эту запись перенёс к себе на страницу Владимир Соловьёв. В итоге и у меня, и у Соловьёва этот пост был удалён системой, нам вынесли предупреждение с формулировкой о неприемлемом содержании публикации. А за ссылку на материал на сайте Украина.ру о женщине-снайпере Юле Facebook заблокировал мой аккаунт на месяц, ссылка была ликвидирована. Формулировка такая же, как и в случае с Захарченко.
Вдова Скрипача Катя в сентябре 2019 года лишилась многотысячного аккаунта в Facebook за публикацию фотографии погибшего. При этом аккаунты пользователей с той стороны фронта блокировке не подвергаются — по сути, соцсеть осуществляет цифровой геноцид, вымарывая часть истории, удаляя неугодные публикации.
«Цензуру в интернете, в Фейсбуке в частности, сейчас осуществляет некая страна, исходя из своих интересов, — комментирует ситуацию Владимир Миронов, — мы же понимаем, что технологии сегодня не на нашей территории. В этом проблема. И это значит, что за какое-то слово вас из Фейсбука выбросят, а за какое-то напротив поощрят. И в этом вопрос, на который предстоит найти ответ, — как будет строиться в дальнейшем система запретов в глобальной системе коммуникаций. Всегда за цензурой будет стоять конкретная культура. Красиво говорить о глобальной культуре, но мы-то понимаем, что речь идёт, прежде всего, о той культуре, которая господствует в технологиях».
Выходит, мой тезис о том, что историю донбасской войны можно будет изучать по записям в соцсетях, не совсем верен. Можно, но не в полном объёме, этот объём уже изрядно сокращён. А если цензура станет абсолютной, мы просто лишимся множества мнений донбассовцев, утратим их видение, не сможем через сто лет до конца понять, почему же события развивались так, а не иначе. История станет однобокой, удобной для той самой господствующей культуры, по сути переписанной. Как этого избежать? Можно подстраховаться, создавая новые аккаунты, дублируя в них информацию из старых, но это не панацея, ведь если задаться целью, вымарать можно всё — любое упоминание о Донбассе и его героях, о мотивах и преступлениях.
Показателен пример, который привёл мне Миронов. В Севастополе в 1999 году был открыт филиал МГУ. «Это было в то время, когда Крым ещё был украинским, многие украинские ребята поступали в вуз, — вспомнил декан философского факультета, — мы не сразу поняли, что учебники-то украинские были уже переписаны, а ребята, поступая, сдавали экзамен по программе нашей истории, той, которая в российских учебниках. И в какой-то момент мы столкнулись с тем, что они, давая ответы на вопросы, говорили чушь. Мы начали это анализировать и поняли, что ребята просто учились по принципиально другим учебникам. Ребята, конечно, не виноваты. Просто для них это уже другая история, это значит, что они и своих детей так будут учить».
Аналогичная ситуация сложилась не только в российско-украинской, а и в российско-польской истории. И в российско-американской. Учебники о Второй мировой войне в России, Польше и США — это разные учебники. Интернет все эти процессы ускоряет, интернет ведь во многом визуален, человеку не просто говорят, что так было, ему ещё и покажут, и картинку найдут, и совокупность фактов предложат. Но…
Несмотря на то, что и учебники разные, и интересов общих немного, интернет дарит нам, простым пользователям, возможность написать всеобщую всемирную историю. Впервые за всё время существования человечества у нас есть шанс написать историю усилиями простых людей, а не политизированных историков, отрабатывающих тот или иной заказ. Вопрос, на который нам и нашим детям только предстоит найти ответ, — воспользуемся ли мы этим шансом?
