Эпоха эта чрезвычайно красочная, наполненная множеством самых ярких, а порой даже романтических событий, казалось бы, предлагает историку самый благодатный материал.
Но у Акунина, как и раньше, грустные рассуждения о рабской сущности народа, о жестоком государстве и непрерывных поражениях. Мы не будем рассматривать весь спектр воззрений автора, а возьмем только интересующие и близкие нам темы — Новороссию, Южное общество декабристов и «польский вопрос». Впрочем, этого вполне достаточно, чтобы обнаружить в книге Акунина множество несуразностей.
Начнем по хронологии — с декабристов, интерес к которым оказался подогрет громкой кинопремьерой. 1-й канал выпустил масштабный исторический фильм «Союз спасения», едва ли не половина действия которого происходит в Малороссии.
Рассказывая о событиях, связанных с декабристским заговором на юге России, Акунин становится удивительно лаконичен. Читатель лишь получает краткую информацию о наличии Южного общества, лидерстве Павла Пестеля и восстании Черниговского полка.
Пестель — пожалуй, самая сомнительная фигура из числа заговорщиков: желавший смерти всей императорской семье, замышлявший установить в России полицейский режим, наводнив ее десятками тысяч шпионов из ведомства Вышнего благочиния, порицаемый соратниками за нетерпимость и диктаторские замашки. Как ни странно, именно этот человек вызывает у Акунина наибольшую симпатию среди всех декабристских вождей.
Мол, только такой, решительный и энергичный лидер был способен принести победу революции. Более того, автор считает «Русскую правду» — конституцию, составленную Пестелем, — проектом, реалистичным и учитывающим особенности России. Видимо, Акунин слишком плохо думает о русском народе, приписывая ему природную неспособность жить по демократическим законам и инстинктивное желание ощутить на своей шее ярмо самовластия.
Восстание на Юге описано в книге как сплошное недоразумение. Узнав о провале мятежа в столице, часть лидеров заговорщиков решила действовать.
Разумеется, бунт Черниговского полка был совершеннейшей импровизацией, но причины его были довольно очевидны — началась серия арестов, заговорщики так или иначе все равно попадали под стражу, так что они решили выступить против власти с оружием в руках. Более того, члены Южного общества не без основания рассчитывали на свои связи в военной среде и возможность поднять другие полки.
В то время неспокойно было и среди военных поселений, где большой бунт случится в 1831 году. Имелась небезосновательная надежда, что недовольные новыми порядками пахотные солдаты восстанут и волнения охватят всю армию. На Кавказе полновластным «проконсулом» сидел генерал Ермолов, в декабристских симпатиях которого многие были совершенно убеждены. Именно о таком вероятном сценарии предупреждал Николая I лейб-гвардии подпоручик Яков Ростовцев в своем письме, поданном императору за день до декабристского восстания.
Рассказ о национальных регионах Российской империи Акунин предваряет небольшим вступлением, в котором решительно называет Россию «тюрьмой народов», буквально следуя словам вождя большевиков Владимира Ленина, который только так и отзывался о своем отечестве.
Удивительно, но этот чисто пропагандистский термин подается читателю как объективная характеристика. А ведь достаточно вспомнить тот факт, что в СССР, несмотря на ленинский авторитет, хлёсткое словосочетание «тюрьма народов» использовалось лишь в годы господства в исторической науке школы Покровского, прославленной своей нескрываемой антирусской идеологией.
Впоследствии даже ангажированные советские историки избегали столь сомнительной характеристики, прекрасно понимая, что никакой тюрьмой для народов, входящих в ее состав, Россия не была. Более того, положение малых народов в Российской империи если и отличалось от стран Европы, то только в лучшую сторону. В России, за редчайшими исключениями, не наблюдалось насильственной ассимиляции и уж тем более геноцида.
Рассказ о «польском вопросе» Акунин начинает с анекдотического утверждения: «Поляки и литовцы помнили о былой независимости, сохраняли свою культурную идентичность».
Оно кажется вроде бы верным, но на самом деле слово «литовцы» выдает глубокое непонимание сути происходившего тогда. В те времена литовцы, то есть собственно потомки прибалтийских племен жемайтов и аукшайтов, были (как и сейчас) небольшим народом, обитавшим в лесах и болотах. Их культура была сугубо деревенской, а о независимости они даже не помышляли.
Литвой же (или литвинами, но ни в коем случае не литовцами) тогда назывались западные русские, обитавшие на территории Речи Посполитой и населявшие исторические земли Великого княжества Литовского. Они говорили на местном диалекте русского языка, по большей части сохраняли православие, хотя значительная часть литвинской шляхты перешла в католичество. И если бы литвина тогда сравнили с каким-то жемайтом, то он очень на такие слова обиделся бы.
История, предшествующая польскому мятежу 1830 года, изложена Акуниным совершенно неверно.
Наместник в польском королевстве цесаревич Константин вовсе не был злобным и тупым самодуром, вызывающим раздражение у поляков. Напротив, он проникся польской культурой и всегда выступал в их защиту. Да и Николай I, человек очень твердых убеждений, тщательно соблюдал все вольности Польши, потому что, приняв королевскую корону, он клялся сохранять и защищать конституцию. Изменить своему слову Николай I не мог, так что законы Польши соблюдались даже тогда, когда их выполнение шло явно в ущерб интересам России.
Так, например, после подавления заговора декабристов следствию стало известно о существовании польского Патриотического общества. Его представители вели переговоры с Южным обществом и получили от Пестеля обещания независимости после победы заговора.
Суд отнесся к заговорщикам с удивительной снисходительностью, а польское общество получило наглядный урок того, что заговоры против России ненаказуемы. Это сыграло немалую роль в дни, когда готовилось, а затем разгоралось восстание 1830 года.
Интересен тот факт, что, даже когда мятежники выпустили декларацию о лишении Николая I польской короны, они не смогли поставить ему в вину никаких фактов нарушения польских законов и ограничились смутными упоминаниями об «обидах», нанесенных польскому народу.
Сам ход восстания и войны, начатой Польшей, объявившей о своей независимости, описан Акуниным с явно польских позиций.
Русские всегда действуют нерешительно, с низкой эффективностью и в итоге побеждают, лишь подавляя противника массой. Зато поляки, все как один, храбры и героичны. Начало восстания описано крайне сумбурно, хотя за ним стоял весьма хитрый замысел — свергнуть русскую власть силами радикальных революционеров, а затем отдать правление умеренным, поручив им вести переговоры с Николаем I. Восстание должно было быть представлено как некий эксцесс, последствия которого надо устранить, договариваясь о новых условиях состояния Польши в династическом союзе с Россией.
Однако Николай I отказался вести переговоры с мятежниками, которые были вынуждены приступить к более решительным действиям.
Первое большое сражение при Грохове Акунин объявляет поражением русской армии, хотя польское войско понесло большие потери и после боя отступило. По представлениям тех времён, это было однозначное признание поражения.
Генеральное сражение у Остроленки приходится признать русской победой, но и тут Акунин находит ложку дегтя, сообщая: «Дибич нанес польской армии большие потери, но опять действовал вяло и упустил плоды победы». Хотя, конечно же, Дибич при всем желании не мог действовать более энергично, так как вскоре заразился холерой и умер. Да и не будем забывать о том, что после Остроленкской битвы польская армия была деморализована, потеряла способность вести регулярную войну и перешла к партизанским действиям.
Осада Варшавы подана в тех же тонах. Силы фельдмаршала Ивана Паскевича преувеличиваются (90 тысяч, по мнению Акунина, вместо 71 тысячи).
Специально для впечатлительного читателя приводится рассказ о резне, устроенной русскими при взятии Варшавского предместья в 1794 году, хотя Суворов тогда отдал предельно четкий приказ: «В дома не забегать, просящих пощады — щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать». Хорошо известно, что хотя потери среди мирного населения были, но вызваны они были вовсе не мифической жестокостью русских, а самими обстоятельствами штурма города и уличных боев. Похожая ситуация имела место в Испании в 1809 году, при штурме Сарагосы, которую пришлось захватывать с артиллерией и сражениями на баррикадах.
И наконец, новый правитель Польши князь Паскевич получает под пером Акунина имя «грозного», хотя все современники отмечали его мягкость и склонность всегда решать дела строго по закону.
Забегая вперед, Акунин посвящает несколько строк еще одному правителю части бывшей Польши — Михаилу Муравьеву-Виленскому. В акунинской истории этот выдающийся государственный деятель описывается исключительно черными красками как «вешатель» и «каратель». Казалось бы, для любого либерала реформатор вроде Муравьева, который сделал очень много для защиты крестьянства и его наделения землей, способствовал народному просвещению и развитию экономики, должен быть однозначно положительным историческим персонажем.
Но нет, для Акунина далекие поляки куда ближе русских, и поэтому интересы шляхты и католической церкви провозглашаются справедливыми и священными, а защита простого русского народа превращается в мракобесие и гонение свобод.
А что же Новороссия и Крым?
Этот недавно присоединенный к России богатый южный край. Какое место Акунин в своей книге уделяет двум важным регионам? Ответ прост — никакое.
Несмотря на то что именно первая половина XIX века оказалась важнейшим этапом, заложившим грядущее процветание Крыма и Новороссии, даже упомянуть об этом Акунин не счел нужным. Так, мимо внимания автора прошло превращение Одессы в важнейший торговый порт на Юге России и один из крупнейших городов империи.
Ни слова нет про уникальное явление в истории российской экономики — введение режима беспошлинной торговли «порто-франко». Не интересна Акунину эпопея заселения Новороссии крестьянами из русских губерний. Ничего нет про Николаев, при императоре Николае I превратившемся в крупнейший центр кораблестроения и один из самых благоустроенных городов Новороссии. Не сможет читатель узнать о деятельности выдающихся администраторов, работавших на Юге России, — герцоге Ришельё, графе Ланжероне, князе Воронцове.
Как можно написать «историю России» и забыть про такие важные ее страницы — решительно непонятно!
