Это был не первый и не последний погром за более чем полтора тысячелетия существования города, но именно с ним связана окончательная потеря человеческого облика теми, кто был призван спасать и освобождать местное население от зверств большевиков и петлюровцев. Именно после него стало понятно, что возвращение жителей «матери городов русских» к нормальной жизни не случится никогда.
Что же тогда произошло в Киеве?
14 октября 1919 года Красная армия попыталась вернуть себе город. Вместе с подразделениями Вооруженных сил Юга России, спасаясь от большевиков, Киев покинуло порядка 60 тысяч местных жителей.
Среди отступавших находились почти все члены редакций издававшихся в Киеве газет, в том числе Илья Эренбург и Василий Шульгин. В тот день белые и сочувствующие им находились на левом берегу Днепра, в Дарнице, ставшей, по выражению одной из газет, «центром, своего рода микрокосмом Киева», а само пребывание там «добровольцев» и беженцев получило название «Дарницкого сидения».
Пристальные наблюдатели «заметили» и растиражировали такую особенность эвакуации:
«Было сразу обращено внимание на то, что среди беженцев практически не было евреев. Был сделан вывод, что евреям приход большевиков в город ничем не угрожает. Кроме того, как это постоянно бывало во времена Гражданской войны, начали распространяться слухи, что евреи стреляли по отступающим войскам, обливали отходящие через город части из окон кипятком и кислотой, восторженно встречали Красную армию и тому подобное».
Вступив в Киев в первый раз 31 августа 1919 года, добровольцы получили восторженный приём.
Василий Шульгин вспоминал, что настроение киевлян в тот момент «было ярчайшим образом контрреволюционным, антисемитским». А еще он писал такие слова: «Многие участники Белой борьбы помнят, конечно, что заставило их пойти «под знамена»: революция оскорбила глубокие тайники души — нечто святое, нечто запрятанное до поры до времени, но что вырвалось вдруг пламенем наружу. Скрежеща зубами шепталось: если и это стерпеть, то уже нельзя называться человеком. Чтобы сохранить в себе человека, люди ринулись в ряды под песню.
«Смело мы в бой пойдем
За Русь святую… »
Увы. Так как в том лагере, откуда шли нестерпимые оскорбления и заушения, заправилами и вдохновителями, словом, «спинным хребтом» оказались евреи, то сама собой сложилась и вторая часть песни:
«И всех жидов побьем.
Сволочь такую… »
Вот как вспоминала графиня Л-ая: «А в толпе уже один только разговор, одна общая для всех тема: «жид». Ненависть к ним объединила всех, и какая ненависть: «жиды, жидовка, комиссар, комиссарши». «Бить, резать, грабить»… все, без исключения отождествляют евреев с большевиками, и все, без исключения, требуют для них наказания»(Л-ая Л. Очерки жизни в Киеве в 1919-20 гг. // Архив русской революции. Т. 3).
Но тогда усилиями армейского начальства и общественных деятелей погромов удалось избежать. Обывателям внушалось, что «суд над злодеями должен быть суровым и будет таковым, но самосуд недопустим». «Добровольцы» буквально вырывали евреев из рук разъярённой толпы, готовившейся учинить бессудную расправу.
В течение первых двух недель сентября командованию удалось в целом поддерживать порядок в городе, но даже в этот период суммарно погибло более ста евреев. «Тихий погром» шёл и далее, но, начиная со второй половины сентября, количество убийств стало, по-видимому, незначительным.
Выступая перед журналистами, главноначальствующий Киевской области ВСЮР генерал Абрам Драгомиров отмечал:
«…Dысшая власть решила принять самые решительные меры для пресечения эксцессов последнего времени, жертвами которых являются евреи. Все виновники будут предаваться военно-полевому суду. Но недостаточно одних репрессивных мер. Нужны меры разъяснительные. Надо разъяснить малосознательным классам, что за преступления евреев-большевиков не может ответить весь еврейский народ. Необходимо, чтобы евреи ясно и определённо отмежевались от большевиков и полубольшевиков и чистосердечно стали на сторону идей, выдвинутых Добрармией».
В середине сентября 1919 г. солдатами Волчанского партизанского отряда было совершено убийство трёх евреев. Генерал Драгомиров немедленно выехал к месту происшествия и приказал безотлагательно предать всех виновных (семерых солдат) военно-полевому суду. Суд приговорил всех семерых к каторжным работам, но Драгомиров приказал всех виновных в убийстве расстрелять, а затем отменил свой приговор и передал дело на доследование.
Когда же красные попытались отбить город, у Драгомирова исчезло всякое желание защищать еврейское население. Вот как он описывал в сообщении командующему ВСЮР Деникину происходившее в тот момент в Киеве:
«Случаев стрельбы из окон по нашим уходящим войскам было много. Евреи нацепили красные ленточки и не скрывали своей радости от прихода большевиков… Истеричные бабы-торговки начали бегать с воплями, что «жиды режут христиан» и т. д…. когда большевики вошли в Киев, то их <евреев> экспансивность взяла верх, и они устроили такое ликование, которое сразу показало, на чьей стороне их симпатии. Этого им народ им не может простить, и его настроения нельзя охарактеризовать иначе, как бешеной злобой против всего еврейского…»
Внимание обывателей и войск обращалось и на тот факт, что командовал красноармейцами в этой операции еврей Иона Якир.
Утром 15 октября белые контратаковали и вернулись в город. Непрерывные кровопролитные бои шли в Киеве два дня. Одновременно с действиями войск оживились погромщики. Сначала действовали только по ночам рядовые «добровольцы».
Свидетель этих событий, поручик Вениамин Шульгин, сын знаменитого политика и публициста вспоминал: «Над городом повисло разложение… Мы владели Киевом и не владели. Владели им герои „волчанцы" и прочие „герои". Они не повиновались уже „Драгомировскому особняку"…».
Особенно свирепствовали чеченцы и казаки. Они грабили еврейские квартиры вооружёнными группами, по 5-6 человек в каждой. Вымогая деньги, погромщики прибегали к жестоким пыткам. Массовыми были изнасилования еврейских женщин. Местное население забирало то, что не взяла армия. Впрочем, сохранились свидетельства о случаях помощи христианского населения киевскому еврейству.
Так как было очевидно, что погром происходит вопреки воле властей и командования, жители целых домов и кварталов, которые небезосновательно полагали, что их собираются «громить», начинали, стоя у открытых окон, дружно кричать, бить в металлическую посуду и просто шуметь для привлечения внимания.
Илья Эренбург писал: «В чёрных домах всю ночь напролёт кричали женщины, старики, дети; казалось, что кричат дома, улицы, город». Погромщики, опасаясь, что на крики жертв прибудет государственная стража или специально созданные армейским командованием для патрулирования города офицерские патрули, как правило, отступали. Именно об этом явлении Шульгин написал свою печально знаменитую статью «Пытка страхом».
Ставший впоследствии известным советским карикатуристом Борис Ефимов так вспоминал о тех днях:
«Если до октябрьского рейда Якира в городе поддерживался хотя бы внешний показной порядок, то теперь стало небезопасно показываться на улице, а киевские ночи стали страшны: в разных частях города стоял несмолкаемый крик сотен и тысяч человеческих голосов. Это кричали жители домов, куда ломились шкуровские головорезы. Крик подхватывали соседние дома, потом более отдалённые — и вот уже кричали целые кварталы, переулки, улицы. В большинстве случае нервы бандитов не выдерживали, и они отступали. Видимо, этот массовый крик в ночи производил впечатление, если белогвардейские власти несколько смутились и приняли меры к прекращению погрома».
Писатель Константин Паустовский описывал в своей «Повести о жизни»:
«На одинокий крик женщины внезапно ответил таким же криком весь дом от первого до последнего этажа. Громилы не выдержали этого крика и бросились бежать. Но им некуда было скрыться, — опережая их, уже кричали все дома по Васильковской улице и по всем окрестным переулкам. Крик разрастался, как ветер, захватывая всё новые кварталы.
Страшнее всего было то, что крик нёсся из тёмных и, казалось, безмолвных домов, что улицы были совершенно пустынны, мертвы и только редкие и тусклые фонари как бы освещали дорогу этому крику, чуть вздрагивая и мигая… Кричал Подол, Новое Строение, Бессарабка, кричал весь огромный город».
18 октября 1919 года — по городу был расклеен противопогромный приказ командующего Войсками Киевской области ВСЮР генерала Николая Бредова, содержавший слова:
«Добровольцы! Мужество перед врагом и милосердие к мирному населению и даже к поверженному врагу должно быть вашим украшением…»
День спустя в Киев вернулся генерал Драгомиров, который без особого удовольствия принял активное участие в ликвидации погрома, для чего, по его словам, «пришлось пустить в ход офицерские роты для патрулирования по городу, допустить формирование вольных рот из рабочих для охраны наиболее угрожаемых мест,… Несколько мерзавцев, пойманных на месте преступления, (среди них были и офицеры) были оправданы военно-полевыми судами. Вот до чего нашла наша дряблость с лёгкой руки негодяя Керенского!»
Он «вытребовал к себе составы судов, вынесших такие приговоры, и разругал их так, как, кажется, ещё никто никого не ругал». Комендант Киева генерал Павловский подал рапорт об отставке, которая была принята. Суды стали выносить смертные приговоры, которые «все и были приведены в исполнение».
Число налётов на еврейские квартиры и дома сократилось, а убийства практически прекратились.
Но «тихий» погром в городе не прекратился. В Киеве начались, как отмечал Драгомиров, налёты и убийства евреев «в глухих углах. Для нашей стражи такие налёты и убийства — неуловимы. Никакое примирение пока невозможно. Для народных масс виденное ими ликование евреев при вступлении большевиков предопределило надолго к ним отношение, которого никакой агитацией не изменишь».
Даже «Киевлянин» начал печатать статьи, осуждающие еврейские погромы, которые после мер начальства объявил губительными для Белого дела.
Видные представители киевской еврейской общественности создали «Еврейский комитет содействия возрождения России». Он выпустил декларацию, в которой, в частности, говорилось:
«Государственное единство и полнота национального существования всех народов России — это необходимое условие и для нормальной жизни евреев. К этому мы стремимся. Это стремление живёт в нас и не может быть ничем убито. Ничем — даже погромами и насилиями, пятнающими великую борьбу за освобождение России от большевиков. Через преследования и пытки, сквозь клевету и гнусную ложь пронесём мы это стремление возродить страну, в которой права гражданства мы приобрели веками труда, страданий и горя.
Именно теперь, когда в новую стадию вступает борьба с большевиками и освобождаются от них огромные пространства, очищается обширный тыл, нужна напряжённая работа всех общественных сил, стоящих на почве общественности, законности и права. Нужна объединённая деятельность, гражданский мир в тылу гражданской войны.
Еврейский комитет содействия возрождению России обращается поэтому ко всему еврейскому населению нашего края с призывом осознать свои гражданские обязанности и собрать все свои силы для поддержки творческих элементов страны в их борьбе за возрождение России на началах свободы и права».
Сочувствие жертвам погромов вызывало у киевлян-неевреев возмущение: население вопрошало Драгомирова, пожертвовавшего полтора миллиона рублей на нужды комитета помощи пострадавшим от погромов: «Кто же помогает русским сиротам и вдовам?».
Первая жена Василия Шульгина, Екатерина Григорьевна Шульгина (Градовская), вспоминала:
«Настроение войск было ярко антисемитским. Левые и евреи обрушивались и обвиняли генералов в потворстве погромам. А когда генералы издавали приказы и грозили наказанием за погром — начинался крик справа, и в войсках говорили о продаже генералов „жидам". А. М. Драгомирова уже звали в Киеве „жидовским батькой" и спорили, за сколько миллионов он продался».
После прекращения погрома подвели его итоги. В одном Лыбедском районе Киева было зарегистрировано 800 налётов на еврейские квартиры. В результате погрома многие магазины и прочие коммерческие учреждения были разграблены, и даже те, которым удалось уцелеть, всё равно закрылись.
Даются разные цифры жертв.
Один из киевских еврейских общественных деятелей Алексей Гольденвейзер писал:
«Человеческие жертвы были, увы! и от того погрома. Но убийства происходили как-то параллельно и независимо от ограблений. Не было бушующей толпы, грабящей и убивающей. В отдельных случаях солдаты — преимущественно кавказцы… — ловили на глухих улицах молодых евреев и расправлялись с ними. Но даже и от них часто можно было откупиться…»
С ним в унисон вещал Василий Шульгин: «Грабили, грабили и грабили, но на убийства не простёрли руки своей (за редкими исключениями)», а о распространённых слухах о числе жертв погрома в сотни человек Шульгин говорил: «Не просто преувеличены… а преувеличены телескопически».
Профессор Евгений Кулишер от имени южнороссийского еврейства сообщал в ноябре 1919 г. генералу Бриггсу, состоявшему при Британской военной миссии, что при погроме в Киеве «зарегистрировано около 400 убитых евреев». В книге-альбоме З. С. Островского «Еврейские погромы 1918-1921 гг.», подготовленной в 1923 году Еврейским общественным комитетом помощи пострадавшим от погромов и изданной в Москве в 1926 году, общее число жертв октябрьского погрома в Киеве оценивалось в 600 человек.
В капитальном труде Иосифа Шехтмана (под редакцией Н. Ю. Гергеля и И. М. Чериковера) «История погромного движения на Украине», изданном в 1932 году и ссылающемся на сводный отчёт ЕКОПО (Еврейский комитет помощи жертвам войны и погромов), число жертв киевского погрома первой недели октября 1919 г. содержит «153 имени, кроме того, похоронены неопознанными 20 человек, затем, через несколько дней по составлении списка, он был пополнен ещё 50 именами и, кроме того, в анатомическом <театре> было около 40 трупов. Отдельно похоронено на Слободке 28 человек и на Куренёвке 3 человека. Всего установлено жертв погрома 294 человека. Число это впоследствии увеличилось найденными в разных местах трупами».
В заключающей труд Шехтмана сводной таблице погромов ВСЮР применительно к киевскому указано: «ок. 500 уб[итых]».
Белые окончательно будут выбиты из Киева красными 16 декабря 1919 года. Но и это будет еще не последней сменой власти в городе.
