https://ukraina.ru/20230521/1046421791.html

Иван и "Русский Акупанд". Рассказ солдата

Иван и "Русский Акупанд". Рассказ солдата - 22.05.2023 Украина.ру

Иван и "Русский Акупанд". Рассказ солдата

Пес был грязный, с блудливо-хитрыми глазами и, как положено фронтовой собаке, очень пугливый. Подбежит, схватит кусок запаршивленного мяса, которое ему бросали солдаты, и тут же отскакивает на метр в сторону, а потом убегает в кусты, чтобы, как он думает, у него не отняли это неожиданное собачье счастье

2023-05-21T17:51

2023-05-21T17:51

2023-05-22T07:56

эксклюзив

https://cdnn1.ukraina.ru/img/07e7/05/15/1046422248_0:0:900:507_1920x0_80_0_0_482d754bbf96d96facffd2636ed83a7e.jpg

Солдаты лениво пересмеиваются. Из всех не запрещенных на фронте развлечений только это вызывало в последние дни хоть какие-то положительные эмоции. Все остальное заглушала усталость, боль и привычка ожидания смерти.Смерть была рядом, тупая, бессмысленная и непонятная. Да, если честно, не все понимали, за что они здесь воюют. На гражданке это казалось красивым: «Мы будем умирать за родину». Хотя никто умирать, конечно, не собирался. Это были просто слова. Красивые для девчонок и тех парней, которые не прошли «мобилизуху», как называли мобилизацию здесь солдаты — и рядовые, и сержанты и даже младшие офицеры, которых только и видел здесь, на фронте, Иван. Генералов и полковников, «полканов», он видел только в тылу, еще до отправки в часть, на передовую.Иван был до войны грузчиком. Лихо расправлялся на складе с макдонольдсовской «Пепси-колой» с помощью погрузчика и поддонов. Был бригадиром, но главное — кроме него, никто в огромном, как футбольное поле, ангаре не знал лучше, где и что стоит или лежит — в зависимости от характера груза. Работа и особое умение управляться с грузами, помнить без бумажек, где чего и сколько, наполняло его гордостью и даже играло на самолюбии, из-за чего, в общем-то, все потом и произошло.Больше всего на складе его донимали голуби — они гадили на американскую «Пепси-колу» и тюки с трикотажем, выклевывали зерно и портили весь этот красивый складской пейзаж. И никаких возможностей вывести этих «летучих крыс» у них на складе не было. Они залетали через ворота, когда те открывались для завоза или вывоза грузов, и поселялись в ангаре, кажется, что навсегда, прячась в стрехах и других только им известных тайных птичьих схронах.Поэтому он взял у приятеля «мелкашку» и, придя на работу, всех их пострелял. Ну, или почти всех, до кого смог дотянуться выстрелом. Девочки в бухгалтерии, прознав про эту «голубиную охоту», впали в истерику, которую прекратил начальник.«Вот ты у нас какой жестокий, оказывается», — сказал он Ивану и снял бронь, отправив его в военкомат. Так Иван, вчера еще лучший рабочий склада сложных товарных групп, оказался в окопах Украины.Был ли Иван жестоким? Наверное, да. Это если что-то нарушало привычный ему порядок. Но с детства он любил собак. В семье у них жила русская спаниель Джесси, преданное и веселое существо, выросшее вместе с Иваном. Когда спаниеля принесли в дом, он сам был маленьким — от горшка два вершка. Он рос, и росла, взрослела Джесси. И иногда ему казалось, что она ему чуть ли не сестра и он понимал все ее молчаливые упреки и благодарности. А потом отец ушел из семьи к какой-то чужой молодой тетке и забрал с собой Джесси. И это ужасно обидело Ивана, даже не то, что отец ушел, а то, что с ним ушла собака, которую он любил как сестру и которая с ним росла рядом, а теперь, получается, предала.И вот сейчас на фронте у него появился то ли друг, то ли подопечный, которого солдаты со свойственным фронту черным юмором прозвали Сучий потрох.Сучий потрох никого не подпускал к себе, видимо, в прошлой довоенной украинской жизни ему сильно досталось от людей. Был пес помесью лайки и дворняги — один глаз голубой, другой серо-бурый. И с полуоткрытой, как будто бы всегда улыбающейся пастью, серой грязно-желтой масти и длинными не по-собачьи худыми ногами. Вернее, конечно, лапами. Но Ивану казалось, что пес что-то знает про них всех такое, чего никто не знает, но он, пес, не может рассказать по вполне естественным причинам. И Иван поэтому верил, что у него не лапы, а ноги и что у него тоже есть своя душа — вороватая, лукавая и веселая. Почему-то казалось, что он всегда улыбался. Даже когда рядом кто-то умирал.Вообще, к смертям они потихоньку привыкли. Впервые попав на фронт, еще молодые и необученные, они шарахались от каждого выстрела и падали в грязь лицом при первых звуках еще далеких разрывов. Но потом как-то всё изменилось, и теперь, услышав звуки приближающихся взрывов, они с ленцой перебегали в подвал рядом стоящего полуразрушенного дома — настолько полуразрушенного, что было непонятно, сколько в нем было этажей от роду.Сучий потрох в подвал не бегал, даже если разрывы «Хаймарсов» били в соседних дворах. Он все равно прятался где-нибудь «на воздухе», видимо, в той жизни, которая была у него до встречи с русскими солдатами, было что-то такое, что пугало его в подвальной темноте больше, чем разрывы снарядов...Иван пса жалел и иногда подбрасывал ему что-нибудь из солдатских объедков, а иногда из пайка — кусок колбасы, печенье и даже кусочек шоколада. Пес ел всё, как будто хотел отъесться за всю прошлую и наперед на всю свою будущую собачью жизнь.Фронтовой пес, в общем-то, ничем не отличается от обычной дворовой собаки. Для него где стол, там и дом. То есть где кормят, там он и приблудился. Сучьего потроха кормили солдаты из русского подвала, поэтому он от них и не убегал далеко. А если бы не кормили, перебежал бы к другому подвалу, где Микола давал бы ему такие же запаршивленные куски из остатков украинского солдатского обеда.Так оно, впрочем, однажды и случилось. К ним в часть, а потом и в роту, а потом еще и во взвод, при котором кормился Сучий потрох, пришел новый, что называется с иголочки лейтёха, только что случившийся выпускник военного училища. «Зовите меня Игорь», — сказал он, простецки улыбаясь солдатам в замасленных, серо-желтых от пыли и пороховых газов гимнастерках. Потом, фамильярно постучав кому-то из них согнутым указательным пальцем по каске, добавил: «Будем служить вместе».Для пацанов, проведших в окопах полгода, — а по фронтовым меркам это целая жизнь — в этих словах не было ничего. Ни эмоций, ни дружелюбия, ни унижения. Просто ничего. Если бы они хотели и могли, то ответили бы: «Посмотрим». Но не хотели и не могли, потому что сами не понимали, с чем его, лейтёху, упавшего им на голову сверху, едят и с чем связано это показное дружелюбие.А через несколько дней, вылезая после обстрела в очередной раз из подвала, лейтенант Игорь увидел, как Иван кормит Сучьего потроха остатками солдатского то ли ужина, то ли обеда и, схватив палку, погнал его на простреливаемую украми улицу. «Непорядок, — кричал он Ивану, — чтобы я больше этого не видел. Собака на фронте — лишний элемент».Иван скупо ответил: «Так точно, товарищ лейтенант», и в глазах его и налитых коричневых скулах было что-такое, из-за чего лейтёха спрятал свои глаза, прикрывая их ладонью, как будто их в это время обжигало солнце.А через два дня пёс вернулся. Грязный, побитый, с привороченной к шее табличкой, от которой он пытался и никак не мог избавиться. «Руский акупанд», было написано на ней, а ниже стояла буква «Z».Это была посылка с «того берега». Укры передавали привет.Вообще-то, на войне, где солдаты по обе линии огня говорят на одном языке, возможностей для общения более чем достаточно. Мат и оскорбления с угрозами слышны в адрес друг друга во время временных затиший, а еще есть связь — телефонная. Откуда? Черт его знает, но солдаты в русском подвале хорошо знали несколько номеров телефонов засевших в украинском подвале врагов и иногда передавали ради развлечения злые приветы украм, а те — «акупантам».Но иногда были и более серьезные поводы для телефонных переговоров, которые они тщательно скрывали от командиров. В основном договаривались с той стороной, чтобы не стрелять друг в друга во время пауз, когда возникала необходимость вытаскивать с деревенской улицы, ставшей для них линией фронта, груз 200 и груз 300 (убитых и раненых), то есть договаривались с той и с другой стороны не стрелять по санитарам и похоронщикам.Конечно, все это было незаконно, но война диктует свои законы, и в целом договоренности соблюдались. Такие вот были у них свои «Минские соглашения» на рядовом солдатском уровне.Для Ивана переговоры с той линией фронта, если честно, были более понятны, чем сама война. Почему мы должны друг друга убивать, он не мог понять умом. Сердцем да — те стреляют, мы отвечаем. А вот умом как это все объяснить друзьям и соседям в сибирском городе Омске, где он жил до войны и куда вернется и где придется что-то говорить, наверное, сейчас с ходу не смог бы.И вот этот случай с Сучьим потрохом, прибежавшим с оскорбительной табличкой «Руский акупанд» очень его обидел. Почему — сказать трудно. Ведь ничего такого нового в этом не было. А всё-таки как-то не по-детски задело.Иван вынул из кармана перочинный нож с выкидывающимся лезвием и срезал веревку с шеи пса, приманив его предварительно очередным куском шоколада. И пес, который до этого хватал куски и тут же отбегал с ними в сторону, на этот раз был понур, тих и покладист. Стоял, низко опустив голову и покорно переносил солдатское грубое поглаживание между ушей и по холке.Иван расщедрился и налил ему в свою алюминиевую тарелку немного молока. Пес понюхал, лизнул его для приличия, но пить не стал. «И правда, не кошка же», — отгадал про себя Иван его укоризну.С этого дня солдаты переименовали пса — Сучьего потроха в Русского оккупанта. Или просто Оккупанта. Все равно ни на какие имена и клички он не отзывался. А это, данное ему украми, он носил как-то тем в отместку теперь их общую, даже с какой-то собачьей гордостью, как орден псу от наших солдат.И вылезая из подвала после очередного обстрела, они начинали звать его: «Оккупант, Оккупант», и пес, не лая — это было ниже его достоинства, — выскакивал из кустов и будто бы нехотя подбегал к ним, выискивая среди них Ивана, единственного, кого признавал за свою ровню.Но был еще лейтенант Игорь, который никак не мог простить эту солдатско-собачью дружбу посреди войны. Игорь ненавидел себя, эту войну, отца-генерала, посчитавшего, что его сын должен получить окопный опыт. Но больше всего он ненавидел Ивана, а еще больше — пса Оккупанта, за то, что он не прятался в подвале, а Ивана за то, что, несмотря на все его запреты, тот кормил пса и гладил его по холке. И всякий раз, когда лейтенант появлялся на воздухе, он видел сидящего на корточках Ивана и притаившегося, лежащего у его ног в пыли Оккупанта, которого Иван привычно гладил тяжелой, мозолистой рукой грузчика. Все требования Игоря прогнать пса Иван теперь игнорировал и делал вид, что не слышит.Так бы оно и продолжалось, но нужно было проложить кабельную связь со штабом батальона. То, что решили прокладывать кабельную связь вместо «телеги» или «вотцапа», по которым обменивался закодированными сигналами взвод со штабом, говорило об одном. О скором наступлении. — Вот что, возьми кабель и тащи его вот теми дворами в расположение батальона, — приказал Игорь.— Не проще ли вам рации завести с командирами? — проворчал Иван.— Нет, не проще. Не твоего это ума дело, — ответил Игорь и лихо сплюнул в серую дорожную пыль, как будто бы поставив точку в разговоре с подчиненным ему солдатом. А может быть, и в его жизни.Иван взвалил на плечо кабель и потянул его в сторону полуразбитых дворов. И тут пес страшно, словно перед смертью, завыл. Так что сердце захолодило у всех, кто это слышал. Он положил морду со своей вечной улыбкой на передние лапы, прикрыл свои разноцветные глаза и выл, пока кто-то не огрел его слегка по холке. Иван остановился и странно с удивлением посмотрел на пса. Тот перестал выть и так же странно смотрел на Ивана. Это был какой-то бессловесный обмен информацией.В это время из-за угла их дома-убежища вышел капитан Прохоров. Капитан был уважаем. Именно он был их командиром до лейтёхи Игоря, спал с ними рядом на нарах, водил в бой, ел с ними из одного котла и даже пил водку из одного с ними стакана. Но главное, никогда не прятался за их спинами. Поэтому у него всё получалось и потому, наверное, его сделали начштабом батальона, а вместо него прислали лейтёху, который из подвала выходил раз в сутки и то, чтобы погонять Ивана и его Оккупанта, да заодно опорожнить поганое ведро.Капитан, поздоровавшись за руку со всеми, кто был в разбитом осколками дворике, был краток и сух, без заигрывания с бывшими ему подчинёнными.«Так вы тут готовьтесь, будет прорыв. Когда — не скажу, сам не знаю. Но главное, в те дворы, — он указал направление, в котором должен был Иван тащить кабель, — не суйтесь. Там у нас всё заминировано, чтобы при нашем прорыве укры не пробились с флангов».Иван при этих словах посмотрел не на Игоря, на которого ему было глубоко наплевать, а на Оккупанта, который все так же лежал у его ног, держа свою вечно ухмыляющуюся морду на передних лапах и преданно широко раскрытыми глазами смотрел на Ивана, как будто силился и не мог сказать ему что-то очень важное.Потом был прорыв, был бой, во время которого лейтёха Игорь сдуру, вместо того чтобы спрятаться под машиной, заскочил в кабину и вытянулся под рулевой колонкой, где его и нашел шальной осколок, ранивший почему-то в подмышку. Почти весь их взвод остался на земле во дворе, который они брали штурмом. Игоря отправили в тыл с тяжёлым и глупым ранением. А капитан Прохоров погиб, так и не став майором.Спустя еще несколько дней после штурма Иван покормил пса, и тот привычно стал бегать в нейтральной полосе, разбитой и засыпанной осколками шифера и кирпича дороге, которая теперь разделяла их позиции с украми. Все-таки пес не понимал, что это война и что в ней есть фронт, «нейтралка» и жестокость снайперов-наемников с украинской стороны, которые ради развлечения и тренировки застрели пса, никому, кроме Ивана, не нужного, бесшабашного и по-собачьи глупого, не понимавшего, несмотря ни на что, где свои, а где чужие. Может быть, в последний миг он и понял, что свои те, кто кормят, а чужие те, кто стреляют в него, но было уже поздно.Смерть Оккупанта, во всяком случае внешне, не произвела на Ивана никакого впечатления. Смерть на фронте — обычное дело. Он не плакал, не скрипел зубами, не матерился, хотя теперь не было того, кому он мог отдать свой последний кусок шоколада и пару ложек рисовой каши. А уже некому было. И вот именно эта бессмысленность смерти, жестокость заезжего снайпера, не пожалевшего патрона для собаки, больше всего разозлила Ивана. Вечером, когда все улеглись, расставив дозоры, спать в подвале очередного отвоеванного у укров дома, Иван тихо и почти незаметно, оставив в рюкзаке документы и даже не взяв с собой калаша, выскользнул из подвала и тихонько, обходя свои и чужие дозоры исчез в темноте южной звездной ночи.А когда утром все проснулись и в подвале началась обычная утренняя суета, Иван все так же, как и во все утра предыдущего полугодия, молча сидел на корточках возле своего рюкзака, тяжело свесив с колен свои огромные кисти русского грузчика. Одежда его вся была в темных, почти черных пятнах, которых вчера еще не было и в помине, и провонявшей отвратительной смесью солдатского пота и чужой смерти.Теперь, после этой страшной ночи, он не только сердцем, но и умом понимал, кто его враги и что их нельзя оставлять жить на этой земле.

https://ukraina.ru/20210822/1032102663.html

2023

Новости

ru-RU

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

эксклюзив

Эксклюзив