Можно смело сказать, что этот даровитый, невероятно острый на язык и философичный человек, остался в тени знаменитых соотечественников (Катаев, Ильф с Петровым, Багрицкий, Бабель), если б не написал в 1932 году давно уже знаменитую пьесу «Интервенция».
Она была столь театральна, настолько торила дорогу назад — классической комедии Мольера, так созвучна была раздерганной и расхристанной трагике эпохи, что нравилась с первой постановки буквально всем — вождям, военным, бандитам, агентам угрозыска и даже женщинам с трудной судьбой. Каждый находил в этой пьесе свое потаенное, о чем применимо к себе никто не решился бы рассказывать в то время. Да и в нынешнее, похоже, тоже.
Я, Лёва Славин из Одессы, здрасьте!
Лев Исакович Славин имел классическую биографию советского литератора из Южной Пальмиры. Сын мелкого служащего, кончивший курс наук в Новороссийском (Одесском — прим. автора) университете.
В большом и шумном портовом городе, наполненном морем и стихами, у юного Славина не было шансов — он увлекся поэзией. Юность и поэзия пришлись на трудное и прекрасное время послереволюционных свершений и мечтаний. Как вспоминал уже в зрелые годы сам Славин, в Одессе того времени было с десяток поэтических кафе, кабачков и просто забегаловок, где под пышным греческим словом «таверна» наливались дешевым вином и читали столь же дешевые стихи.
Впрочем, ему повело — у него был вкус, и он попал-таки в приличную компанию — все те же братья Катаевы — Валентин и Евгений, Илья Ильф, знакомый с детства, и Юрий Олеша.
Как и вся одесская молодежь того времени, он было зачитывался поначалу слащавой «Мулаткой» Багрицкого, но очень скоро перешел к поэзии страстного модерна.
Середина 1920-х в России были временем конструктивизма в архитектуре и эксперимента в поэзии. Владимир Маяковский — вот, кто был кумиром русской молодежи. Неважно — еврейского, великорусского или татарского корня она была.
Любовь к страстным стихам великого поэта сохранилась, кстати, у Славина на всю жизнь. Но не меньшей любовью был скабрезный Рабле. И тоже навсегда.
Время «Гудка»
Думается, француз все же одолел Маяковского. И тому была причина — литература. Южане поехали в Москву — один за другим.
Это очень южный подход — свои тянут своих на «хлебное место». Особенно сильна была этим Одесса. Та Одесса — город Молдаванки и Пересыпи, Ланжерона, Слободки и Французского бульвара в раскраске конца XIX-начала XX века. Дух Порто-франко витал над ней и обязательные черты одесского литератора того времени — трудолюбие, отсутствие творческих тормозов, компанейство, если не сказать, кумовство — давали чудный результат.
Как известно, с 1923 по 1930 примерно годы редакция «Гудка», особенно, ее отдел фельетонов был составлен во многом из одесских литераторов. Так делались имена, так уходили в большую литературу все те, кто был поименован выше. В эту компанию условно вошли Михаил Булгаков и Андрей Платонов.
По сути дела, вся самая нестандартная русская литература начального советского периода вышла из «гудковского» локомотива.
Не удивительно поэтому, что фельетонист Славин в 1932 году написал свою «Интервенцию» — сгусток специфического одесского юмора, не менее специфичной лексики и глубоких прозрений, обеспечивших этой работе успех и «народность» — фразочки и словечки из пьесы по сию пору гуляют по вокабулярам продвинутых советских.
Успешная «Интервенция»
Конечно, сегодня в этом заслуга в основном одноименного фильма Геннадия Полоки (1969). Но, популярность «Интервенции» родилась в тридцатых. У нее была просто бешенный успех.
Театры дрались за право ставить пьесу. Ее перевели на несчетное число языков.
Больше всего ставили во Франции. Логично — ведь французские военные моряки, поднявшие в 1919 году мятеж на своих кораблях, стоявших на рейде Одессы — одни из главных действующих лиц. Собственно, формально, «Интервенция» — это рассказ о том, какие были талантливые одесские большевики, как смогли распрогандировать иностранных военных.
Даже название первоначальное у пьесы было «Иностранная коллегия» — был такой отдел у подпольного обкома большевиков Южной Пальмиры. Ну, а что — налицо, товарищи, интернациональные чувства рабочих России и Belle France с колониями, ибо темнокожие французы в пьесе Славина появились куда раньше французской сборной по футболу.
И пока в стране победившего социализма в моде был III Интернационал, пьеса Славина была обречена на покровительственное отношение к ней на самом верху.
А за фасадом — Одесса
На самом деле «Интервенция», она об Одессе — этом таким своеобычным хоть в Российской империи, хоть в СССР, городе. Свою особость, начиная от еврейского колорита и заканчивая морской романтикой, Одесса отыграла на всю катушку.
И работа Славина, хоть это и не подчеркивалось никогда, внесла в этот бизнес немалый вклад.
Есть мнение, что не меньшее, чем рассказы Бабеля, о котором сам Славин в воспоминаниях говорит, что в Одессе до хрущевских времен, его не очень твердо распознавали. В тридцатых рассказы Бабеля цитирования избежали из-за печальной судьба автора, поэтому слава к нему пришла только после того, как в 1957 году были опубликованы «Одесские рассказы».
Одесса главное действующее лицо пьесы.
Картинность, а местами и картонность образов и действия подчеркивают мишуру и театральность старой одесской жизни. И недаром пьеса, и в большей части, фильм по ней, начинается с представления всех слоев одесского общества — этакой колоды карт, в которой масть имеет значение, но меняется в зависимости от власти, заполучившей город.
И, конечно, Славин, ловко, по-одесски, надул советскую власть, сумев ей подсунуть героико-революционную «куклу», за «рубашкой» валетов и королей которой, была идеологическая пустота. Потому что Одесса и идеология — это уже не смешно.
Фразочки, самые запоминающиеся, тоже полны смысла, который в наши дни читается каким-то шифром:
«У одних любовь кончается триппером. У тебя она может кончиться петлей»; «Я управлял целой страной. Сенегалом. Это страна рабов. Россия — это гигантский Сенегал», «Когда то наших детей крали цыгане. Дети выросли — их начали красть коммунисты!»
Военный журналист
Любопытно отметить, что ничем больше особенным на литературной ниве Славин не отметился. Ну, почти.
После «Гудка» и литературных хлебов он, видимо, заранее почуяв ветра тридцать седьмого года, ушел в военную журналистику. Бывал в Китае, Монголии, где свел довольно близкое знакомство с комкором Георгием Жуковым.
В годы войны Лев Славин честно оттрубил на фронтах военным газетчиком, попутно сбацав еще одну одесскую жемчужинку — повесть «Два бойца», по мотивам которой поставили знаменитый одноименный фильм, в котором харьковчанин Марке Бернес очень убедительно и тонко воспроизвел одесский говор (чего не скажешь, например о туляке Владимире Машкове).
«Интервенция» против «Интервенции»
После Великой Отечественной Славин продолжал шлифовать свою «Интервенцию», писал мемуары — очень доброжелательные, но отнюдь не ласковые и прилизанные. Мы ж говорим — был у человека вкус.
Последний раз при жизни автора пьеса его выстрелила в 1967 году. Ее поставили в московском Театре сатиры к 50-летию Октябрьской революции.
Успех был оглушительный настолько, что на самом верху было решено поставить кинофильм.
Как известно, снял его Геннадий Полока, а на экране мы видим звездный состава — Владимир Высоцкий в главной роли, Валерий Золотухин, Ольга Аросева, Ефим Капелян, Валентин Гафт, Руфина Нифонтова, Марлен Хуциев, Георгий Штиль, Сергей Юрский, Юрий Толубеев.
Говорят, многие актеры были добровольцами, просились в картину. Уж больно велики были ожидания от нее.
Тем нелепей был разгром киноленты идеологическими инстанциями.
Никто ничего не мог понять. Говорили, что фильм не понравился самому Славину, он, мол включил, все свои связь, чтобы кино отправили «на полку». Кто его знает, как оно было, но сами создатели фильма прекрасно знали, что им удалось создать шедевр.
И они не сдавались — по поручению киногруппы Высоцкий и Золотухин написали письмо Леониду Брежневу, в котором в частности, говорили:
«Мы хотели, чтобы на наш фильм пришёл массовый зритель, и мы решили возродить в своей работе принципы и приёмы, рождённые революционным искусством первых лет Советской власти, которое само по себе уходило глубочайшими корнями в народные, балаганные, площадные представления.
«Самой серьёзнейшей теме, — сказали мы, — самое смелое, пропагандистское решение, вплоть до буффонады и гротеска». И нам непонятно утверждение некоторых товарищей, что режиссёр и артисты как-то неуважительно обошлись с темой, и, в частности, с образами большевиков, показали их в смешном утрированном виде».
Если говорить откровенно, то гротескность образов действительно просматривается, но времена-то еще были благополучные для таких вывертов, да и в самой-то пьесе заложен гротеск, как один из творческих методов.
Увы, ответом дорогой Леонид Ильич себя не обеспокоил. Картина канула в безвестность на 20 лет.
Словно кто-то ждал смерти Славина, которая последовала осенью 1984 года. А на весну следующего уже пошла горбачевская перестройка. И «Интервенция» пришла к зрителю в 1987 году.
