В разных источниках дата рождения и история жизни этого человека так разнятся, что сложно даже толком систематизировать все версии.
Олеко Дундич уже при жизни стал легендой, обросшей множеством почти былинных мифов и домыслов. После окончания Гражданской войны о нём написали множество книг и публикаций, сняли несколько фильмов, создали пьесу, по которой в советское время игрались спектакли, даже поставили оперу, и всё это сопровождалось наслоением массы придуманных их авторами домыслов. Докопаться до истины весьма сложно.
Данная публикация будет опираться на статьи, напечатанные в Воронеже в газете «Воронежская коммуна» в ноябре 1919 года в №№ 8 и 22. Их авторы лично брали у героя-конармейца интервью, а потому, скорее всего, они наиболее близки к истине, если, конечно, интервьюируемый был полностью правдив.
Олеко Дундич родился 13 апреля 1896 года в селении Гробово близ города Имацки в Далмации (современная Хорватия) в сербской крестьянской семье. Перед Первой мировой войной здесь было голодно, и местное население массово эмигрировало в Северную и Южную Америку. Отец Олеко отправил сына к своему брату в США.
Мальчик повзрослел на чужбине. В поисках работы он, кроме Штатов, посетил Аргентину и Бразилию, где работал перегонщиком скота и научился лихо скакать верхом, обучился основам джигитовки. Однако долго гонять по пампасам коров ему не довелось, через четыре года, по требованию отца, возмужавший юноша вернулся домой, помогать семье пахать землю, трудиться на виноградниках, вести хозяйство.
Но и с крестьянским трудом у Олеко не сложилось — грянула Первая мировая война. Он отправился добровольцем в Сербскую армию, которая отчаянно сражалась с австрияками и болгарами. В конце декабря 1915 года сербы после долгого сопротивления потерпели полное поражение и отступили в Албанию. Большая часть их подразделений воевала потом в Греции на Салоникском фронте.
Однако Дундич через Францию попал в Россию и в составе Сербского добровольческого корпуса продолжил воевать, но только теперь за царя-батюшку. Личный состав этого подразделения был в основном набран из пленных сербов, мобилизованных австрияками в свою армию.
Существует и другая версия, что Дундич добровольцем успел принять участие в Балканских войнах 1912-13 годов. Позже был мобилизован и служил в звании унтер-офицера в гусарском кавалерийском полку, а затем в 70-м пехотном полку Австро-Венгерской армии. Полк состоял в основном из жителей хорватской области Срем, а его бойцы назывались зибцигерами (нем.) — семидесятниками. По этой версии, Дундич перед войной стал чемпионом армии среди унтер-офицеров по фехтованию.
Все версии сходятся в том, что в 1916 году Дундич воевал на Украине и под Луцком был тяжело ранен, пролежал два часа с перебитой голенью, после чего попал в плен.
Только в воронежском госпитале он рассказывал, что воевал за Русскую императорскую армию и попал в плен к австрийцам, а по другой версии — он как раз воевал за австрияков.
По первой версии, из австрийского плена Дундич пытался бежать, но неудачно — его поймали и бросили за решётку. Здесь от одного из пленных русских солдат он узнал, что в России произошла Февральская революция, царь низвергнут. Олеко совершил ещё один побег, на этот раз увенчавшийся успехом.
Таким образом, наверняка можно утверждать лишь то, что Дундич участвовал в Первой мировой, но наверняка определить, в чьих рядах он ее начал и где закончил, совершенно невозможно.
Как бы то ни было, но вскоре Дундич очутился на Донбассе, где устроился на работу на рудник, располагавшийся неподалёку от города Бахмута. Но, видимо, не суждено было этому человеку «прикипеть» к какой-нибудь мирной профессии: началось наступление войск Каледина, а затем — немецкое наступление.
Как раз в это время, на рубеже 1917—1918 годов, в районе Бахмута пополнял свой северный летучий отряд, входивший в Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией, ещё один знаменитый красный командир — Рудольф Сиверс. Дундич с организованным им шахтёрским конным партизанским отрядом численностью в 150 сабель вошёл к нему в подчинение.
Отряд действовал на огромном степном пространстве от правобережного Поднепровья до Белой Калитвы — притока Дона.
Соратник и земляк Олеко — Григор Танацкевич — вспоминал, как лихо воевал его командир:
«…Бешено мчится конная лава на врага. Впереди, выбросив руки с клинком, будто влитый в седло — Дундич. Со страшной силой столкнулась сотня смельчаков с гайдамацким отрядом. Рубят шашками в полный размах, сплеча и наотмашь. Вдруг — команда Дундича:
— Давай, братки, заворачивай, обходи…
И сам, мастерски сделав «ножницы» (элемент джигитовки), садится спиной к голове коня, шашку — в зубы и начинает отстреливаться сразу из двух пистолетов».
Читая такие описания, невозможно не вспомнить о сербских гусарских полках, в числе которых был и Бахмутский, в середине — второй половине XVIII века сыгравших особую роль в покорении и освоении Новороссии.
Как и далёкие предки, Дундич ребячески любил оружие — очень жалел, когда его захватывали слишком много и не могли увезти, а потому закапывали или просто топили в ближайшем водоёме. Особенно он любил две шашки в затейливо украшенных ножнах, которые достались ему в бою:
«…Под Александрией это, кажется, было. Дундич в одиночку погнался за двумя хорунжими, которые, бросив свои сотни, во весь дух улепетывали с поля боя. Догнал. И, видно решив взять в плен, кинул шашку в ножны, а хорунжих руками стащил с седел и швырнул на землю».
Шашки эти без какого-либо сожаления Олеко потом подарил, когда они повстречались с красногвардейским отрядом: одну его командиру, вторую — комиссару.
Дундич умел разрубать противника одним ударом до седла, и при всём при том внешне сила его в нём никак не проявлялась — не обладал он ни громадным ростом, ни особо широкими плечами. Походка у него была лёгкая, пружинистая, а когда он был чем-то обрадован, так даже пританцовывал.
Несмотря на героическое сопротивление красных отрядов, немецкое наступление с запада и навал восставших донских казаков генерала Краснова с юга, вынудили конников Олеко отступить в Царицын, где они влились в Морозово-Донецкий отряд, которым руководил ростовский портной Ефим Щаденко.
Другая альтернативная версия также приводит Дундича в Царицын. Но до этого она помещает его в Одессу, куда Сербский добровольческий корпус отвели после понесённых им тяжёлых потерь под Добруджей (регион на территории современных Румынии и Болгарии).
После Февральской революции около половины личного состава корпуса (20 тысяч человек) поддержали красных. Они участвовали в уличных боях января 1918 года и во многом содействовали победе красных отрядов и последующем установлении в городе Одесской советской республики. Олеко, по этой версии, командовал югославским отрядом Одесской интернациональной Красной гвардии. Только затем он попал из Одессы в Бахмут и оттуда на Волгу.
Так или иначе, все варианты биографии Олеко сходятся в одном: ранней весной 1918 года он очутился в Царицыне.
Здесь Дундичу поручили сформировать 1-й батальон иностранных коммунистов, что он с успехом и выполнил, но в июне вступил в конфликт с председателем Царицынской федерации иностранных коммунистов Гильбертом Мельхером.
Дело в том, что Олеко был заядлым кавалеристом, а батальон формировался пехотный. Олеко рвался в какую-нибудь кавалерийскую часть и сманивал с собой лучших командиров и солдат-интернационалистов, суля им большие оклады. Разразился нешуточный скандал, который рассматривался в федерации на специальном заседании. Дундича решили исключить из состава батальона и рекомендовать не принимать его в другие части Красной армии.
Любопытно, что на протоколе заседания стоит подпись Олеко — три креста: он, оказывается, был неграмотным. О том, что он не умел ни писать, ни читать, говорится и в тексте документа. Так что все версии, что Дундич до начала Первой мировой войны учительствовал и был сыном зажиточного скотопромышленника — несостоятельны.
В Царицынском губкоме партии мнение федерации выслушали, но решили поступить иначе, и Дундич остался при батальоне, но ненадолго — Олеко снова «влип в историю». 12-15 августа — в критические дни Красновского наступления на Царицын — местным ЧК был раскрыт и ликвидирован контрреволюционный заговор, в котором приняли участие и некоторые промонархически настроенные сербы. По оговору среди арестованных оказался Дундич.
Один из участников тех событий, Никола Грулович, вспоминал: «В тот же день мы узнали, что утром было арестовано несколько югославян: двадцать бывших юнкеров из офицерской школы в Одессе, покинувших сербскую армию, и шесть бывших унтер-офицеров. Все они были военными инструкторами в мобилизационном центре. Среди арестованных был и оказавшийся там Алекса Дундич, но мы не знали, оставили ли его под арестом или нет».
Кстати, ещё одна из связанных с Дундичем путаниц — его имя: одни называют его в своих воспоминаниях Олеко, другие — Алексой, в некоторых приказах его называли Иваном, причём Буденный звал его Иваном Дмитриевичем, а другие командиры и солдаты — Иваном Антоновичем, хотя отец Олеко носил имя Тома́.
Как бы там ни было, нашего героя арестовали. Однако среди тех, кто помог вскрыть заговор, были и сербы из числа подчинённых Дундича. Они штурмом взяли тюрьму и освободили своего начальника (так, по крайней мере, спустя год рассказал воронежскому журналисту сам Олеко).
После этого Дундич попросил, чтобы его перевели в кавалерийский полк Ивана Крючковского, сражавшийся с казаками на Донском фронте. Вместе с ним туда из иностранного батальона были переведены ещё 8 человек. Уход к Крючковскому явно неслучаен — весной 1918 года тот был у Сиверса заместителем, а значит, Олеко знал его лично еще по Бахмуту.
В полку, который вскоре разросся до бригады имени III-го Коминтерна 10-й армии, Дундич получил должность командира батальона. Однако ему мешало командовать то, что он очень плохо говорил по-русски и был неграмотным. Зато он обладал поистине гусарским бесстрашием, чем заслужил у красных конников просто легендарную славу. За два года боёв он получил около 15 боевых ранений. Член Реввоенсовета 1-й Конной армии Климент Ворошилов метко прозвал его «львом с сердцем ребенка».
В начале 1919 года бригаду влили в 4-ю кавдивизию Семёна Будённого, а в июне, после слияния с 6-й кавдивизией, под началом будущего легендарного командарма оказался целый 1-й конный корпус. Олеко сначала занимал должность помощника командира полка, но затем Семён Михайлович, который очень любил серба за храбрость, назначил его своим помощником по особым поручениям.
2 сентября 1919 года он даже назначил Дундича командовать бронепоездом: «Врид командира бронепоезда «Буденный» (бывш. «Генерал Мамонтов») назначается состоящий при мне для поручений товарищ Дундич Иван».
Осенью сложилась тяжёлая обстановка в районе Воронежа, и корпус Будённого перебросили в Черноземье, отбивать этот занятый белыми крупнейший город региона. Корпус отбил его 24 октября. 1 ноября вышла газета «Воронежская коммуна» №8, корреспонденту которой Семён Михайлович рассказал о героических подвигах своего любимчика Дундича прямо в его присутствии.
Если верить словам Будённого, серб вместе с ещё с четырьмя своими товарищами сделал налёт на Воронеж за несколько дней до того, как белые его оставили, посеяв при этом среди противника страшную панику.
В другом бою Олеко лично зарубил 24 «человек белых». Как-то его окружил целый вражеский эскадрон. Противник решил, что ему досталась лёгкая добыча, но просчитался. Дундич ещё в молодости научился управлять конём без поводьев, используя только шенкеля. Держа в одной руке шашку, а в другой наган, он сам первый налетел на врага и поверг его в шок, застрелив несколько человек в упор, стреляя сразу в голову или в сердце, а других разрубив до седла.
Эскадрон охватила паника, белые сделали худшее, что можно было сделать в этой ситуации, — бросились удирать. Догоняя одного за другим, Дундич рубил своих противников, а офицера взял в плен. Усевшись верхом на его спину, он под хохот подоспевших красноармейцев, размахивая папахой, кричал: «Довольно. Надо немного отдохнуть».
В боях с казаками Дундич однажды был введён в заблуждение их формой, и когда они поскакали на него, решил, что это какое-то из подразделений их корпуса бежит в тыл. Он бросился к нему навстречу, врезался в самую гущу конных, вопя, чтобы они скакали назад, в атаку. Только когда Олеко увидел среди всадников полковника с погонами, понял, что ошибся. Он ту же зарубил его и, пока казаки несколько мгновений приходили в себя, бросился наутёк.
Уходя от погони, он уселся спиной к голове лошади и, стреляя с двух рук, словно в тире, одного за другим уложил более десяти настигавших его преследователей.
В июне 1920 года, когда 1-я Конная армия, в которую преобразовали корпус, уже сражалась на Украине с петлюровцами и белополяками, Будённый назначил Дундича помощником командира 36-го кавполка 6-й кавдивизии. Но долго прослужить на этой должности отчаянному сербу было не суждено.
Ровно 100 лет назад Конармия вела ожесточённые бои за западноукраинский город Ровно, который удалось у поляков отбить, и который они теперь контратаковали, стараясь занять обратно.
В какой-то момент Будённый заметил, как из низины выскочило подразделение польской пехоты и распалось по полю. Много лет спустя командарм вспоминал:
«Я подозвал адъютанта Зеленского.
— Видишь поляков?— показал ему на поле впереди. — Пошли в Житын к Чеботареву ординарца. Пусть немедленно атакуют.
Не успел адъютант добежать до лошадей, а уже из Житына вышла на рысях конница и, развернувшись, понеслась на врага. Это был 24-й кавалерийский полк. Донских казаков мы узнали легко.
Но что удивило нас — впереди, вырвавшись метров на тридцать, скакал Олеко Дундич. Не больше чем полмесяца назад он был назначен помощником командира 36-го полка 6-й дивизии. А как оказался в 24-м полку — для меня и сейчас загадка. Может, выезжал на связь с бригадой А. А. Чеботарева?
Как бы то ни было, но мы видели совсем близко Олеко Дундича. Рослый золотистый скакун, сверкавшая в лучах солнца сабля, черная черкеска, лихо сбитая на затылок кубанка и трепетавший по ветру башлык, создавали образ сказочного богатыря. По своей неукротимой отваге, по боевым делам это был действительно легендарный герой. И теперь, будто выпущенный на волю сокол, он летел навстречу подвигу. Но разве знает кто, что подготовила ему судьба?
На какой-то миг я оторвал взгляд от атакующего полка, обратив внимание на разорвавшийся у железной дороги снаряд. И тут же, как удар, стегнул тревожный голос Ворошилова:
— Дундич!..
Я резко повернул голову и успел еще заметить, как Олеко, взмахнув руками, камнем свалился с лошади. Так падают только мертвые!
— Вон те два молодчика убили нашего Дундича, — показал мне Климент Ефремович на убегавших в кусты солдат. — Они стреляли в него. — И, вгорячах подняв, свой карабин, Ворошилов стал посылать пулю за пулей в петлявших по полю белополяков».
В тот день Ровно отстоять так и не удалось, город в упорных боях освободили только на следующий день. При большом стечении конармейцев и жителей города с воинскими почестями и торжественными речами отчаянного рубаку проводили в последний путь, как и положено по православному обычаю, на третий день после гибели 10 июля.
Больше всего горевал ординарец Олеко — Ваня Шпитальный, который, несмотря на яростный огонь противника, вывез тело своего командира с поля боя и увёл его коня. Похоронили своего героя конармейцы в парке князей Любомирских (с 1939 года им. Шевченко).
Когда поляки снова заняли Ровно, они не надругались над могилой своего врага, а просто перезахоронили гроб на городском кладбище. В 1940 году, с установлением советской власти, останки разыскали и перенесли на прежнее место, а над могилой установили памятник.
Естественно, что в нынешней постмайданной Украине такой монумент не может существовать спокойно, а уж в западноукраинском Ровно и подавно. Но его «декоммунизация» оказалась анекдотичной даже по украинским меркам.
Осенью 2017 года националистические активисты пригласили в парк… исследователя-биоэнергетика. Он заключил, что могила и изваяние плохо влияют на окружающую среду, в связи с чем в интернете была размещена петиция к властям с требованием перенести останки и памятник на кладбище. Закончившийся 3 ноября того же года сбор подписей, видимо, оказался малорезультативным, так как всё осталось на своих местах.
Власти в рамках декоммунизации только переименовали проспект им. Дундича, назвав его в честь петлюровского генерала Марка Безручко. Ирония судьбы состоит в том, что Дундич погиб за то, чтобы Ровно стал украинским, а не польским городом, а вот Безручко представлял силу, сражавшуюся на стороне поляков.
Но активисты, естественно, не унимались. 24 ноября прошлого года вандалы надругались над могилой, отбив изваянию Олеко Дундича голову. Ну что ж, шакалы всегда боятся львов при их жизни — и ненавидят и глумятся после смерти. Особенно если у этих львов «сердце ребёнка».
