Канцлер Германии Ангела Меркель в интервью еженедельнику Spiegel назвала падение Берлинской стены «моментом счастья».
«Для меня 9 ноября 1989 года был и остается моментом счастья в немецкой истории. Так много людей в ГДР между 1949 и 1989 годами мечтали о свободе, и внезапно мы смогли открыто говорить об этом! Мы смогли возвысить наш голос. И сегодня каждый также может возвысить свой голос», — рассказала Меркель.
Канцлер также отметила, что «для восточных немцев конкретного поколения жизнь с мирной революцией стала свободной, но не всегда более простой».
«Мне также известно, что, помимо успешных регионов, есть и такие, в которых пустеют деревни, потому что дети и внуки уехали. Тем не менее, сегодня, 30 лет спустя, нужно ясно сказать — даже если есть недовольство общественным транспортом, медицинским обслуживанием, действиями государства или собственной жизнью, это не дает права на ненависть и презрение к другим людям или даже к насилию. Толерантного отношения к такому поведению быть не должно», — добавила канцлер.
По словам Меркель, ей недавно рассказали о том, что ни один университет в Германии не возглавляет выходец с востока Германии. Канцлер назвала это «нехорошим состоянием», добавив, что у правительства «есть еще много работы в этом плане».
Берлинская стена не только разделяла западную и восточную части города, но и отделяла Западный Берлин от территории ГДР. Общая протяженность составляла 155 километров.
Жизнь восточных немцев после объединения действительно не стала более простой. Более того, отмечаемый 3 октября День германского единства так и не стал для большинства немцев народным — во многом потому, что спустя почти тридцать лет они так и не ощущают свою страну по-настоящему единой. А изначально заложенные в «объединительном процессе» неравенство и несправедливость продолжают воспроизводить себя в новых поколениях.
И неудивительно, ведь задекларированное объединение оказалось на деле враждебным поглощением ГДР со стороны ее западной рыночно-капиталистической соседки. Конечно, оно было сверхвыгодным для западногерманских кампаний, которые практически бесплатно приватизировали накопленные в восточной части страны богатства, получив вдобавок новые рынки сбыта и избавившись от конкурентов.
Однако восточные немцы — «осси» — потеряли от такого объединения слишком много, утратив работу, стабильность, социальные гарантии и социальные лифты, превратившись во внутренних трудовых мигрантов, которые были вынуждены мигрировать в западные федеральные земли после ликвидации и распила гэдээровской индустрии.
При этом некоторые «весси» до сих пор относятся к восточным соотечественникам как к своего рода низшей касте, попутно пеняя им тем, что Западная Германия якобы вынуждена содержать за свой счет бедных родственников с Востока.
Многие восточные регионы до сих пор считаются депрессивными, поскольку после разрушения производственных мощностей здесь так и не создали достаточного количества рабочих мест.
Разница между восточными и западными немцами вовсе не сводится к различиям в архитектурной застройке, к оставшимся на Востоке социалистическим памятникам, антикварным автомобилям «трабант» или знаменитым гэдээровским светофорам с одетыми в шляпы человечками.
Феномен «остальгии» отнюдь не выдуман журналистами и режиссерами фильмов. Бывшие жители ГДР с теплотой вспоминали о прежних временах не потому, что им нравились разделявшие город стены, а в силу того, что в то время они не чувствовали себя авторизированными потребителями товаров и услуг, имея больше возможностей для творческой самореализации и больше реальной свободы.
«Мы, жители ГДР, так долго жили с вами, «советскими», что даже сейчас чем-то на вас похожи, — рассказывал инженер Вилли Апт, который в свое время прошел стажировку в СССР: сначала в сибирском Ачинске, а потом в грузинском Кутаиси. — «Осси» даже сейчас можно отличить от западногерманских «весси». Те более практичные, а в нас сидит слишком много социализма. И эти различия переходят даже на молодое поколение, которое никогда не жило в ГДР. Я помню всеобщую эйфорию, когда рухнула стена, и мы впервые вошли в Западный Берлин. Нас встретили прекрасно: «западные» немцы угощали нас пивом, а мы глазели на изобилие в их магазинах. Но я поразился тогда, насколько эти люди не похожи на нас».
Впрочем, это похожее на завоевание объединение несло за собой другие, не менее знаковые последствия. Уникальность опыта ГДР заключалась в том, что она была единственным в истории немецким государством, не участвовавшим ни в каких военных конфликтах.
Но главное — поглотив восточную соседку, ФРГ полностью изменила соотношение экономических сил в Европе, занимая в ней прочные доминирующие позиции. Используя наднациональные инструменты ЕС, Берлин уничтожил промышленность в менее развитых странах — от Греции и Испании до Хорватии или Латвии, превратив их в рынки сбыта для немецких товаров. Однако этот экономический империализм не приносит большой выгоды простым немцам.
Согласно всем данным, их уровень благосостояния постепенно падает, а темпы развития главной страны Европы начали замедляться, чему также способствуют бессмысленные санкционные войны с Москвой, которые демонстрируют так и непреодоленную внешнеполитическую зависимость от США.
Всё это только усугубляет трещину, которая лежит сейчас там, где некогда стояла стена. Жители Востока быстрее разочаровываются в обещаниях статусных политических партий, предпочитая голосовать за Левую партию или за правых экстремистов, умело спекулирующих на миграционных проблемах.
Посмотрев на электоральные карты германских выборов, вы сразу поймёте, чего стоят разговоры о мнимом германском единстве, — на них все так же видно две достаточно разные в своих особенностях страны. И исторический выбор 1990 года уже не кажется после этого таким очевидным благом.
