Княжества Киевской Руси, оказавшиеся после монгольского нашествия под контролем литовских князей, не испытывали религиозного и культурного гнета. Потомки Рюрика, чьи уделы дробились с каждым новым поколением, давали великим литовским князьям вассальную клятву, после чего ходили под их началом в многочисленные походы на поляков, татар, ливонцев и на своих дальних родичей в северо-восточные русские княжества.
Литовцы не насаждали на Руси ни свою веру (которой долгое время оставалось язычество), ни язык. Мало того, так как литовский до XVI века оставался бесписьменным, первые официальные документы княжества писались на «русской мове», происходившей от домонгольских диалектов русских княжеств.
Тот же порядок долго сохранялся и после того, как литовский князь Ягайло женился на польской королевне Ядвиге, принял католичество и дал начало польской королевской династии Ягеллонов.
Ситуация изменилась только после Люблинской унии, одобренной на сейме 1 июля 1569 польской и литовской шляхтой, после чего возникло федеративное государство Речь Посполитая. Польская шляхта отличалась (и отличается до сих пор) невероятным гонором, и литовские веротерпимость и толерантность считала слабостью.
Вскоре после сейма в том же 1569 году польский король Сигизмунд II Август запустил в Литву иезуитов. В Польше они обосновались еще в 1564 году и быстро подавили все попытки пытавшегося здесь поднять голову протестантизма. Теперь, по их мнению, пришел черед Литвы избавиться от ереси и схизмы, к которой не в меру пассионарные последователи Игнатия Лойолы относили и православие.
Результатом их деятельности стала Брестская уния, принятая рядом православных архиепископов 19 октября 1596 года. В ее результате верующие и духовенство ряда епископств сохраняли византийский обряд, но при этом признавали католические догматы, важнейшим из которых была власть Папы.
Патриарший экзарх Никифор и князь Константин Острожский, чей род в Литве столетиями был охранителем православной веры, одновременно созвал в Бресте альтернативный собор. Заседавшие на нем епископы подтвердили верность Константинопольскому патриархату и предали отступников анафеме.
Под молчаливое одобрение польского короля и шляхты иезуиты выпустили джина из бутылки.
В следующие десятилетия на территории Речи Посполитой православие фактически оказалось вне закона. Шляхтичи, исповедовавшие православие, стали людьми второго сорта, которым не стоило рассчитывать на благоволение властей и быстрое продвижение по службе. Также они оказывались в менее выгодном положении при судебных разбирательствах. Униаты безнаказанно присваивали православные церкви, приходы и монастыри.
На какое-то время, пока в Московском царстве бушевало смута, страсти поутихли, так как православные воины и казачество были заняты в восточных походах, но затем произошел целый ряд масштабных крестьянских и казацких восстаний.
Казаки надеялись, что ситуация изменится после победы над османами в Хотинской битве, в которой решающим фактором оказались действия казацкого войска. Но поляки казакам мало того что не выплатили обещанную награду, но и сократили реестр до 3 тысяч человек. Остальные, по замыслу шляхты, должны были вернуться на землю в качестве свободных крестьян, а то и крепостных шляхтичей, от которых они ранее сбежали.
В конце 1624 года в Киеве войт (глава магистрата) Федор Ходыка и священник-униат Иван Юзефович решили запечатать православные церкви. Об этом стало известно на Запорожье. Казаки выступили на помощь и уже в январе 1625 года церкви распечатали, Юзефовичу отрубили голову, а Ходыку утопили в проруби.
Митрополит Киевский Иов Борецкий обратился к царю Михаилу Романову, чтобы он принял Киев и Войско Запорожское под свою руку. Но Московское царство еще не восстановилось после Смуты и не было готово к неизбежной в этом случае войне с Речью Посполитой.
Реестровые казаки и запорожцы отправили своих депутатов на сейм в Варшаву, через которых потребовали: признать законными православных духовных лиц, убрать униатов из церквей и вернуть отобранное ими церковное имущество, отменить сокращение реестра и уничтожить постановления правительства, направленные против казаков. Депутаты зачитали целый список испытываемых православным населением Речи Посполитой притеснений, но все их просьбы и жалобы шляхта оставила без внимания.
В результате казаки вопреки всем королевским запретам продолжили жить своей собственной жизнью, совершать морские набеги в Крым и на южное побережье Черного моря, принимать иностранные посольства. Турецкого султана такое положение вещей не устраивало, ведь он заключил с польским королем мир.
Король Сигизмунд III Ваза не нашел ничего лучше, чем в инструкции для местных сеймиков, изданной в 1625 году, объявить казаков бунтовщиками: «…забыв совсем веру и подданство; они создали себе отдельное государство. Наступают на жизнь и имущество невинных людей. Украина вся в послушании им. Шляхтич в доме своем неволен. По городам и местечкам королевским — вся управа, вся власть в руках казаков: они захватывают себе права, законы устанавливают».
Такое отношение властей страны к чаяниям народа, ее населяющего, что-то напоминает нам из современной жизни, не правда ли?
Жители городков Среднего Поднепровья и Левобережья — крестьяне, мещане, казаки, мелкая шляхта — начали массово показачиваться. Они выходили из-под власти шляхтичей и магнатов, избирали старост, вводили законы и суд по образцу запорожских.
Польский магнат князь Збаражский писал в личном письме в июле 1625 года: «Опасность войны с рабами никогда еще не угрожала польскому государству с такой очевидностью, как в данный момент… Все те русские края, которые считают себя угнетенными, частично властью частных собственников, частично же возмущаются против церковной унии, несомненно, будут мстить нам вместе с казаками».
Воевода пограничного русского города Севска доносил в Москву, что на Запорожье зреет восстание. Местные казаки пригласили к себе биться с ляхами охочих казаков с Дона. В случае неудачи они рассматривают возможность проситься под руку московского государя.
Не собираясь дожидаться, пока этот «нарыв» прорвет, польский король отправил в Среднее Поднепровье мощную армию численностью в 30 тысяч человек, которая выступила на восток из города Бар 5 июля 1925 года.
Поход возглавил польный коронный гетман Станислав Конецпольский. К 11 октября его войско дошло до Канева и остановилось лагерем. Концепольский принял трех посланцев от собравшихся в Каневе казаков, для которых начавшаяся война была полной неожиданностью. Посланцы сообщили, что их гетман Марк Исмаил (такое казацкое прозвище носил гетман реестровых казаков Марко Жмайло, избранный ими накануне в первых числах октября) находится в Сечи и просит не нападать на казаков, а дать им возможность собраться на раду.
Коронный гетман согласился подождать, но, когда три тысячи казаков, возглавляемые полковником Олифером Голубом, после обсуждения вопроса, повиноваться ляхам или вступать с ними в бой, покинули Канев и направились в Черкассы, за ними погнались 10 хоругвей во главе с великим коронным стражником паном Яном Одрживольским.
Погоня закончилась для поляков плачевно. На свою беду они все-таки нагнали казаков и на переправе через реку Мошна атаковали их. Казаки отбили нападение, контратаковали и захватили в плен сына князя Четвертинского, которого потом везде возили с собой и показывали народу как какую-то заморскую зверушку. Концепольский послал Одрживольскому подкрепления, но и к казакам подошла подмога, после чего они беспрепятственно достигли Черкасс. Польный гетман двинул туда все свои войска.
Казаки переправились через Днепр, спустились ниже по течению и стали лагерем в устье реки Цыбульник в урочище Таборище у местечка Крылов. Все лодки, которые только можно было собрать на побережье от Канева до Черкасс, казаки постарались конфисковать, но зачастую это и не требовалось, так как местное население к полякам относилось крайне неодобрительно. Попытку поляков разжиться лодками в Киеве блокировал вовремя отправленный туда отряд численностью в 400 казаков.
По правому берегу Днепра во главе низового воинства и донцев на соединение с Голубом спешил гетман Жмайло. 17 октября к Концепольскому прибыли от него гонцы. Жмайло просил у польского «коллеги» не атаковать казаков, пока он сам не прибудет к ним. Приезжали казацкие посланцы и 19 октября, и 23-го, но польный гетман не собирался больше никого ждать.
Он в конце концов смог переправить войско и 25 октября встал лагерем всего в версте от казаков, но к этому времени к ним в лагерь прибыл и Жмайло с подкреплениями и пушками. Оценки общей численности казацкого войска разнятся. Авторы и исследователи называют числа от 10 до 20 тысяч. В любом случае сил у Жмайло было значительно меньше, чем у Концепольского.
Тем не менее, сдаваться казаки не собирались. Они повторили свои требования, озвученные ранее на сейме в Варшаве, но Концепольский не собирался к ним прислушиваться. Четыре дня прошли в стычках и переговорах. Наконец 29 октября польный гетман отдал приказ на штурм казацкого лагеря. Польские войска пошли на приступ сразу с трех сторон.
Казацкая пехота выстроилась в две шеренги и открыла огонь, но, не выдержав атаки тяжелой польской кавалерии, была вынуждена укрыться за валами лагеря, после чего на приступ пошла наемная немецкая пехота. Казаки отбили ее натиск. Тогда поляки, используя свое преимущество в артиллерии, начали планомерный обстрел лагеря. Оборонявшиеся пытались отвечать отчаянными вылазками, пытаясь перебить вражеских пушкарей. Но в чистом поле у преимущественно пеших казаков не было никаких шансов против самой лучшей на тот момент в Европе тяжелой польской кавалерии.
Ночью на раде казацкая старшина признала, что место для лагеря выбрано неудачное. Было решено незаметно покинуть занимаемые позиции и отойти на две мили к урочищу Медвежья лоза. Три мощных арьергардных заслона численностью в 1,5-3 тысячи человек, один из которых засел за полукругом повозок на левом берегу Курукового озера против основного лагеря, должны были дать возможность главным силам отступить и подготовить валы нового лагеря.
Польская конница не могла с ходу штурмом взять казацкие укрепления, за которыми оборонялись силы арьергардов, и ей приходилось дожидаться подхода немецкой пехоты или подвоза пушек. Мало кто уцелел из этих героев, своими жизнями заплативших за чужие ошибки.
31 октября войска Концепольского с ходу без подготовки попытались первый раз взять приступом основной казацкий лагерь. Но теперь сделать это стало значительно сложнее. Заболоченная, поросшая лесом местность не давала возможность развернуть кавалерию и использовать все преимущества немецкой пехоты. Казаки прикрыли подходы к лагерю шквальным ружейным и артиллерийским огнем. В плавнях, покрывавших побережье озера, действовали небольшие отряды, которые своим фланговым огнем наносили атакующим большой урон.
Командующий немецкими наемниками кавалер мальтийского ордена Николай Владислав Юдицкий получил тяжелое ранение. Организовавшего стихийный штурм киевского воеводу Томаша Замойского от попавшей в грудь казацкой пули спасла только стальная кираса. Поляки повели обстрел лагеря, затем снова пошли на приступ, организованный уже самим Концепольским. Но он также завершился ничем.
Польный гетман потом написал королю: «…Казаки хорошую оборону сотворили». Бискуп Пясецкий писал более эмоционально: «От казацких самопалов легло немало конницы и особенно иностранной пехоты».
После следующего неудачного штурма польный гетман Концепольский глубоко задумался. Взять казацкий лагерь приступом он не мог. А тем временем пошёл снег, начало холодать. К долгой зимовке в чистом поле его армия была не готова, в долгой осаде он рисковал потерять значительную часть своего воинства.
У казаков также было плохо с огневыми припасами и провизией, значительную часть обоза они потеряли при отступлении, поэтому, когда 3 ноября поляки предложили начать переговоры, выступивший против гетман Жмайло оказался в меньшинстве. Казацкая старшина сменила его 4 ноября на более лояльно настроенного к полякам Михаила Дорошенко, который 5 ноября направил Конецпольскому декларацию с готовностью подписать соглашение.
6 ноября послов-комиссаров Речи Посполитой Якуба Собеского и Александра Балабана 300 казаков торжественно встретили в поле перед лагерем, после чего сопроводили в шатер к гетману Дорошенко, где поляки приняли присягу общего казацкого круга. Взамен польское правительство объявляло об общей амнистии восставших, об увеличении реестрового войска до 6 тысяч в составе: Белоцерковского, Каневского, Корсунского, Переяславского, Черкасского и Чигиринского полков, один из которых должен был постоянно дежурить на Запорожье, не пуская туда беглых крепостных.
Новым казацким старшинам правительство посулило отдельное повышенное жалованье. Казаки обязывались не вмешиваться в религиозные дела, отказаться от морских походов на турецкое побережье и сжечь свои «чайки». Также казаки обязывались не вести самостоятельную внешнюю политику и не принимать иностранные посольства.
Поляки воспринимали Куруковское соглашение как триумф, однако в результате большая часть его положений осталась на бумаге. Значительная часть казачества, не попавшая в реестр, так называемые «выписчики», чувствовали себя обманутыми казацкой старшиной. Вместо того, как это предусматривалось договором, чтобы вернуться к своим бывшим хозяевам, они отправились на Запорожье и стали искать на Дону и в Москве союзников для будущего выступления против Речи Посполитой.
Уже в следующий год новые казацкие «чайки» вышли в море, чтобы опустошать турецкие берега. Поляки не могли заставить казаков выполнять положения договора, так как основные военные силы понадобились королю в Литве, где шведы на голову разбили их под Вальгофом.
Конфликты между православными и униатами продолжились и становились все ожесточеннее. Своими необдуманными действиями польская шляхта и церковники сами подталкивали Речь Посполитую на край пропасти, в которую через четверть века ее обрушит Богдан Зиновий Михайлович Хмельницкий.
