Сдохла священная корова интегрального украинского национализма, которую с начала XX столетия выращивали австрийско-германские «сознательные украинцы» для низвержения или отделения от южнорусской народности, ее истории, языка и письменности.
«Одна мова! Одна держава! Одна нация!» — заклинание мовников, столетнее орудие умерщвления Юга исторической России. И его постигло саморазрушение, спровоцированное самими же проводниками украинского нацизма. Главный идеолог национал-социалистической «Свободы» Ирина Фарион, даже не понимая, что она наделала, совершила к тому же и одиозный кульбит. «Методология исследования общественного статуса русского (украинского) языка в диахронии (ХIV-ХVII вв.)» — так называлась ее предзащитная публикация в «Филологических науках». Здесь русский язык у нее — как бы украинский.
Как попыталась объясниться с народом соискатель звания доктора филологических наук, язык только назывался русским, а на самом деле он был как бы украинским.
Обалдевший читатель принимается переспрашивать. Значит, и украинский язык является как бы русским? Ну да, отвечает свидома филологиня. Но не всегда. Вот тот, «который в Руси стал церковно-славянским — это украинизированная редакция старославянского языка» (с.81 автореферата). Первая грамматика собственно украинской литературной мовы, разъясняет непонятливым Фарион, — это «Грамматика словенска» (1643) русина Ивана Ужевича. Ведь русины — это тоже украинцы. Но, конечно, не все. Как бы. Шутка ли, во времена мрачного Средневековья украинская мова (наряду с польским, латинским и церковно-славянским языком) была в четверке (!) мировых литературных языков!
Однако самое главное достижение, по мнению Фарион, даже не это, а формирование книжной украинской мовы (так называемой простой мовы) на основе государственного русского языка Литвы и вытеснение из обихода языка церковно-славянского.
Вот так кульбит. Русский язык Литвы — это есть настоящая украинская мова. Но как бы не всегда и не везде. И об этом знают лишь львовский филолог Ирина Фарион и посвященные в это дело галицийско-украинские ученые мужи. У них, правда, с конкретными примерами — шаром покати: ни литературы, ни достопримечательностей, ни артефактов.
* * *
Первый русский книгопечатник Иван Федоров во второй половине XVI века издавал книги в Москве и Литве одного и того же языка, одной и той же письменности. Собственно, одинаковый русский шрифт использовался как в Заблудове (у современной белорусско-польской границы), так и в Остроге на Волыни, и в самом Львове. Здесь в 1574 году Иван Федоров отпечатал «Азбуку». На кладбище Онуфриевского монастыря во Львове надгробная плита основателя типографии в Русском воеводстве Польского королевства гласит: «Друкарь москвитин, который своим тщанием друкование занедбалое обновил. Преставился во Львове року 1583 декемвр».
В Киеве в первой трети XVII века архитипограф Российския церкви Павел Берында издал толковый словарь «Лексикон словенороссийский или слов объяснение» (1627).
В нем русская речь относится и к мове народных диалектов (волынского и литовского), и к простой мове, которая в послесловии к «Киевской Постной Триоди» называется «российской беседой общей», характерной для словенороссийских кругов Киева, Львова и Вильно.
В латинской грамматике Ивана Петровича Ужевича (1643) «Lingua sacua» простая мова именуется «словенороссийским языком» — церковно-славянским языком книг, богословия и богослужения, «Lingua slavonica» — простой мовой гражданского, светского, литературного и делового русского языка. А «Lingua popularis» — это диалектная речь, дожившие до наших дней русские говоры, которые невежды обзывают суржиком.
В современной Украине расположены 4 диалектные зоны:
- северномалороссийские говоры (восточнополесский, среднеполесский и западнополесский);
- южнорусские говоры (поднепровский, слобожанский и степной);
- югозападнорусские говоры (волынский, подольский, поднестровский, посанский);
- русинские говоры (бойковский, лемковский, гуцульский, покутянский, подолянский, верховинский, долинян: лемацкий, лишацкий; пряшевских русинов: сотаков, цопаков и крайняков; буковинских русинов).
«Грамматика» полоцкого архиепископа Мелетия Смотрицкого (1648) стала учебником церковно-славянского языка для всей Русской церкви на несколько веков.
Проста мова составила ядро общерусского литературного языка, поэтому и не оказала практически никакого влияния на современный украинский и белорусский литературные языки, сформировавшиеся значительно позже из диалектной основы.
* * *
И что же здесь зазорного для мовы? Зачем идеологам галицийско-украинской филологической парадигмы, которую развивает Ирина Фарион, наводить тень на плетень и выдумывать несусветную ерунду?
Как говорится, элементарно, Ватсон. До примитивности простая логика обычного нацизма: выдавить, вытравить или убить живое и мыслящее, чтобы самому тотально господствовать на облюбованной территории природы, общества или мышления.
Фашизм — это прежде всего психология тотального овладения окружающим пространством, а уж потом — экономические, политические или военные механизмы его освоения.
Ирине Фарион понадобился украинский кульбит с русским языком, чтобы показать, что ничего, кроме мовы, в русско-украинской филологии нет и не может быть. И никого не может быть, кто это не разделяет. «Одна мова! Одна нация!» — удобно горлопанить, когда в Украине нет ни слобожанцев, ни северян, а русинам указано присутственное место — либо в тюрьме, либо на чужбине.
Проста мова, как исторический компонент юго-западной русской языковой традиции, оказала прямое и всеобъемлющее влияние на процесс вызревания русского литературного языка и письменности, но никогда не противостояла ни церковно-славянскому языку, ни диалектной речи. Они благополучно дожили до наших дней. «Антагонизм религиозных и светских мотивов» (с.82), который будто бы, по мнению доцента украинской филологии, способствовал формированию книжного украинского языка (то есть простого языка), — это злословие Ирины Фарион на русский язык, который, с одной стороны, питался живыми соками разговорной речи, с другой — обогащался премудростями богословской философии.
Контекстный анализ упоминаний о княжествах и землях в антологии древнерусской литературы X-XVII веков дает наглядный пример тому, что Русь в общественном сознании ее современников была цельным и наиболее весомым этнокультурным фактором формирования языка и письменности. По крайне мере в 289 крупнейших произведениях древнерусской литературы ни Северо-Восточная, ни Юго-Западная Русь не вычленялись как некое заметное явление государственной или общественной жизни. Этот факт выдумали уже современные историки.
И Киев никогда и никуда не уходил из русского социокультурного поля, даже перестав быть центром государственной жизни. Малороссия и украинные земли появились лишь в XVII веке, а политико-экономический центр Руси после распада Киевского государства переместился не в Галицко-Волынское княжество (такого княжества по большому счету вообще никогда не было), а в Великий Новгород и Москву. И «антагонизм религиозных и светских мотивов» (по заключениям авторов литературных памятников) исходил из Польши, Литвы и католических орденов (за исключением XIII-XIV веков), а не от фантомов, выдуманных Ириной Фарион.
