— Мы с друзьями отдыхали дома, праздники были. Нам позвонили знакомые, сказали, что им на Куликовом поле нужна помощь, потому что их начали «зажимать». Я приехал к Дому профсоюзов как раз перед самым нападением националистов на наших ребят.
Когда началась потасовка, мы зашли внутрь. Держали оборону, сколько могли. Потом начался пожар. Мы отступали, уползали. МЧС приехали не скоро, снимать людей из горящего здания никто не торопился. Не было возможности и желания засекать время, но это тянулось долго. Не менее часа.
Тех, кто падал из окон или спускался вниз, добивали. Многих из тех, кто выжил, меня в том числе, сразу же забрали в милицию.
Разговоры о том, что люди внутри просто задохнулись от пожара — байки. Националисты стреляли. Они зашли внутрь. Они выламывали дверь в кабинет, в котором мы забаррикадировались. Но нашу дверь выбить они не смогли, мы хорошо укрепились. Мы слышали, как за дверью они кричали «Слава Украине! Героям слава! Добивай, не наших бьют!». Думаю, что они не были в трезвом состоянии. Анализы у них, конечно, не брал, но трезвые люди себя так не ведут.
***
— Группа офицеров из общественной организации под названием «Честь имею», зная, что готовится акция по сносу палаточного городка на Куликовом поле, что для этой цели в Одессу завезли 2500 тысячи специально обученных боевиков, приняла решение без боя не уходить и не сдавать палаточный городок. Но наши силы были распылены, часть наших людей была специально отвлечена на бой в центре города. И около Дома профсоюзов нас, офицеров, было всего человек 30. Это был праздничный день. Часам к 11:00 к Дому профсоюзов подошли ветераны, подошли женщины.
Когда начался бой в центре города, мы стали готовить оборону. Начали делать баррикады из подручных материалов. Мы прекрасно понимали, что при таком перевесе сил мы не сможем удержать лагерь. И что если мы не укроемся в каком-то месте, куда будет сложно пройти, то нас уничтожат моментально.
Поэтому было принято решение занять здание Дома профсоюзов, которое находилось буквально в 50 метрах от палаток, и там держать оборону. Рассчитывали, что правоохранительные органы каким-то образом вмешаются и разнимут нас.
Тем не менее, каждый принимал решение самостоятельно — идти в Дом профсоюзов или нет. Для каждого это был свой выбор: поступить как деды и прадеды, воевать с фашистами или просто уйти в сторону. Было ясно, что нежелательно впускать туда женщин и стариков, мы отговаривали их следовать за нами. Однако одесситы — народ горячий. Как всегда, одесских женщин переубедить практически невозможно. Ну а старики, особенно ветераны Второй мировой войны, напрочь отказались уходить, потому что они сражались с фашистами еще в молодости, некоторые, в том числе, были защитниками Одессы от фашистов. Одесса — город-герой. Мы, конечно, старались их отговорить, но это было бесполезно.
В центре города уже шел бой, мы видели, как мимо нас проносились машины скорой помощи с сиренами, вывозили раненых. Тем не менее, мы продолжали спокойно готовиться к обороне. Где-то ближе к полудню из центра города начали подтягиваться первые ребята. Раненые, побитые. Тех, кто мог оказать еще какое-то сопротивление, набралось порядка 30 человек. Они рассказали нам, что в центре «валят на поражение», стреляют. То есть надо было готовиться к войне.
В то же время я увидел там депутата Одесского областного совета Вячеслава Маркина, поэта Вадима Негатурова и других. У нас была военизированная офицерская общественная организация, и некоторые ребята носили форму, они поддерживали порядок около палаток. Негатуров, когда пришел и увидел, что столкновение еще не началось, попросил форму. Сказал, что хочет пойти в бой в форме. Он переодевался буквально перед тем, как зайти в Дом профсоюзов. Он погиб там.
Вячеслава Маркина я уговаривал, чтобы он не шел в Дом профсоюзов. Казалось бы, депутат, не бедный человек, влиятельный. Я просил его, чтобы он туда не шел, чтобы остался выполнять свои функции в Обладминистрации как наш представитель. Он наотрез отказался. Сказал: «Нет, ребята, вы меня избрали, я с вами до конца разделю всё то, что выпало нам на долю». К сожалению, он тоже погиб.
Примерно часа в два на площади появилась огромная масса приезжих подготовленных боевиков, которые были хорошо экипированы. Их хорошо обучали за границей. И обучали, в общем-то, тому, чтобы подавлять и убивать мирное население. Убивать людей, которые не особо могут оказать какое-либо серьезное сопротивление.
Их действия хорошо были видны ещё на киевских площадях и улицах, когда они забрасывали бутылками с зажигательной смесью «Беркут», которому был дан приказ не оказывать сопротивление, а просто стоять и держать периметр. Они так же действовали во многих других городах, мы проанализировали. Это и Харьков, и Николаев.
Тогда мы не знали, что Андрей Парубий находится в Обладминистрации и оттуда руководит всей этой операцией. Сейчас это стало известно.
Когда мы вошли в Дом профсоюзов, всё перемешалось, начался рукопашный бой. Естественно, они хотели выковырять нас оттуда. Почти с первых же минут они начали стрелять. В нас полетели бутылки с зажигательной смесью.
Мы, в принципе, до тех пор были готовы воевать. Но всё-таки психологический переход из состояния мира в стадию боя — очень сложный процесс. В чем он выражается? В первую очередь, внутри здания надо было баррикадироваться. Чем? Нужно было использовать мебель. И вот представляете, в нас уже стреляют, в нас летят бутылки с зажигательной смесью, мы выламываем дверь кабинета и видим шикарные компьютеры, хорошую мебель, офисные столы, и у нас возникает мысль, а имеем ли мы право брать это всё для баррикад. Это же не наше.
Но потом это прошло, после пары попаданий стрелков в стены рядом с нами, когда мы уже увидели, что пуля раздробила монитор компьютера, мы поняли, что всё равно всё это пропадёт. И мы начали баррикадироваться, чем только могли. Я был на одном из боковых секторов на лестничном марше. Нас там было не много, человек 15-20. Старались удержать лестничный марш.
Любой военный знает, что бой в поле и бой в городе отличаются. Бой в городе, конечно, считается более сложным. А вот бой в здании еще сложнее. А мы к тому же не были психологически готовы воевать всерьез, не сразу получается морально перейти из состояния мира в состояние войны. Например, мой товарищ, давая отпор «правосекам», случайно разбил стекло и очень переживал в тот момент из-за этого. Понимаете, переход в состояние войны очень сложен. Да, мы готовы были умереть. Да, мы готовы были выполнить свой долг. Но вот разбить стекло в общественном здании мы были не готовы.
Когда здание загорелось, почему-то исчезла вода. Нечем было тушить. Начали задыхаться старики и женщины. И в этой ситуации нам пришлось отправлять часть бойцов на оказание помощи. Хотя способных вести бой и так было мало. Тех, кто уже падал, надо было перетаскивать. Нужно было держать оборону лестничных проёмов, чтобы пострадавших оттащили как можно выше. Дальше в подробностях описывать все действия не буду, это довольно неприятная картина. Это совсем не то, что показывают в фильмах. Скажу только, что тех, кто падал не позади нас, а впереди, «правосеки» добивали. Мы физически не могли оттащить этих людей. Добивали также и тех, кто прыгал с окон.
В какой-то момент, когда у нас с нападавшими произошла стычка возле двери, мне переломали руку. Я уже не смог эффективно драться. В этот момент я увидел, как рядом со мной упал мужчина, он задыхался. Я не знал плана здания, просто потащил его туда, где меньше дыма. Так получилось, что я затащил его в импровизированный медпункт. Там были несколько девушек, они оказывали помощь пострадавшим. На полу у них уже лежал один убитый, застреленный.
Я хотел развернуться и пойти обратно туда, где идет бой, но оказалось, что то место, по которому я прошел, уже горит. Я вернулся в этот «медпункт».
В дверь к нам стали ломиться «правосеки». Нам некуда было отступать, мы просто забаррикадировались. Мужчин у нас было четверо или пятеро. Мужчина, которого я туда затащил, вроде тоже пришел в себя. Мы вместе держали нашу баррикаду, но, в конченом итоге, через дверь в нас начали стрелять. Волей не волей, мы начали наклоняться ниже и ниже. Пули проходили гору мебели насквозь. В какой-то момент мы больше не смогли держать баррикаду.
«Правосеки» ворвались к нам, уложили всех на пол и начали экзекуцию. Мне повезло, перед тем, как заходить в Дом профсоюзов, я взял из палатки несколько книг Стендаля. Мы использовали их вместо бронежилета, укладывали их под рубашку. Одного из наших парней подстрелили, когда мы еще держали баррикаду. Я просто лег на него спиной, чтобы его меньше били. Мне второй раз переломали руку, сильно били по голове, но основные удары пришлись по корпусу.
Когда экзекуция закончилась, нас стали выводить. Мне удалось не попасть вместе со всеми в каталажку. Внизу я увидел кордон из милиции. Видимо, поставили курсантов Одесской школы милиции. Ребятам было на вид по 16-17 лет. Я посмотрел на них, они на меня —у меня уже, можно сказать, «выворачивался глаз», рука висела как плеть, я был весь в крови. Я навалился на одного из них плечом, и он убрал щит — мне удалось пройти.
Ну а потом я помню события уже фрагментарно. Видимо, сказались удары по голове. Сначала я инстинктивно двинулся в сторону машин скорой помощи. Помню, у меня было сильнейшее желание, чтобы кто-нибудь оказал мне какую-нибудь помощь. Я даже не соображал, что там могут оказаться «правосеки». Я просто хотел, чтобы мне помогли, чтобы кто-то где-то перевязал меня, перебинтовал. Но когда я подошёл туда и увидел около скорой пять лежащих трупов, накрытых украинским флагом, я понял, что мне не по пути.
Никогда в жизни не знал, что недалеко от Дома профсоюзов на улице Пироговской находится частный сектор. Тем не менее, я попал именно туда. Там, в лопухах, я прятался, лежал, пока не стемнело. Ну а потом, когда наступила ночь, я потихоньку пошел домой.
Когда оказался дома, узнал, что пока шел наш бой, все эти события показывали в прямом эфире по телевизору. И всё это время моя жена и племянница стояли на коленях перед иконой и молили Бога, чтобы я выжил. Может быть, и вымолили.
