Связь в Мариуполе есть не везде, но ловит радио. Очередную мелодию из прошлой — мирной, довоенной жизни — с искрящимися дискотечной радостью голосами певиц и танцевальным ритмом разрезает монотонный голос: «Солдаты и офицеры ВСУ, город Мариуполь блокирован со всех сторон… Ваше командование сбежало, помощи не будет. Ваш единственный шанс выжить — сложить оружие и уйти по гуманитарному коридору». Остаткам тех, кто превратил жилые дома в огневые точки, обещают сохранить жизнь, если они покинут город».
— Будьте человеком! Пожалуйста, не надо, — мужчина в очереди за гуманитарной помощью на окраине Мариуполе умоляюще поднимает руку. Он не хочет ни попадать в кадр, ни называть имени.
— Они не вернутся, — успокаивает его сосед по очереди
— У меня родственники там, в Украине, — парирует тот, кто отказался говорить, как его зовут. На территориях, откуда только что выбили украинских военных, люди часто избегают называть имена: «К родне придут, они (украинские власти) вернутся». Или бросают резкое «Вы горе пришли посмотреть?! Смотрите!» От анонимности можно ждать больше откровенности — люди могут говорить, не опасаясь последствий. Но рассказывают они одно и то же — и скрывая лица, и смотрят прямо в объектив.
Уходили украинские военные, по словам очереди, ярко: «Подходили [к автомобилям], стекло били, джипы особенно. Им понравилась одна машина, мужчина выскочил, просил их: «У меня жена на девятом месяце, ее вести…». Они — предупредительный, потом в него оружие направили, но он их как-то уговорил».
Правда, иногда солдаты с синими повязками на рукавах (отличительным знаком Вооруженных сил Украины) мстили за то, что не могли поживиться. «А потом мины прилетали туда, где они машины не смогли забрать», — грустно дополняет еще один стоящий в очереди.
Про гуманитарные коридоры, по которым можно было уйти, кто-то слышал, но многие боялись, что их расстреляют при попытке спастись из города. Тем более, что украинская администрация уверяет до сих пор, что не выпускают жителей российский войска и народная милиция, сообщают в очереди и показывают в доказательство смс-ку: «Гуманитарные коридоры на Донетчине 26 марта. Централизованной эвакуации сегодня не будет из-за блокирования автобусов на блок-постах оккупантами (так в Киеве называют российскую армию и вооруженные силы Донецкой народной республики)».
Владимир Журавлев, ждущий уже несколько часов помощи, соглашается говорить, хотя, как он сам замечает, около его дома еще «местами Украина». О которой он, несмотря на это, отзывается жестко. «Украина ничем не обеспечивает. По новостям у них гуманитарка постянно поставляется. У меня уже нет слов выразить, что они брешут постоянно», — говорит он.
«Вчера видели, как стреляют из гранатометов, у нас же до сих пор Украина, и как они из гранатометов лупили… Мы спрашиваем: что ты делаешь? Он смотрит квадратными глазами, ничего не отвечает. Там триста метров пост ДНР, ждем, когда нас освободят», — надеется Журавлев.
Обстрелы жилых кварталов, как уверяет он, начались еще до того, как обе стороны вступили в непосредственный огневой бой. «Там (на заводе — Прим.ред.) была Нацгвардия полк «Азов» (раскрученная в медиа часть украинских националистов, деяния которой расследуются российской прокуратурой — Прим.ред.), слышно было, как со стороны минометов бьют из минометов, я подумал, что в наш дом попало. Подхожу смотрю на соседний дом — в стене дырка», — описывает Журавлев первые военные «успехи» боевиков.
Пока на улицах Мариуполя шли бои, жители выживали. «Хлеба нет, две недели была без хлеба. Дойти никуда не могу, я обморожена», — женщину во дворе дома трясет. В квартирах с выбитыми окнами веет сыростью и холодом, жильем они остаются только потому что ночевать под открытым небом еще неудобнее и опаснее.
«Восемь лет бомбили Донбасс, и никто ничего не сделал. А что они для нас сделали? Они «Азов» кохали (любили — укр.), мы налог платили, чтобы Азов пили, жрали и машины дорогие покупали», — как и Владимир Журавлев из очереди женщина не верит, что Киев позаботится о тех, кого политики называли своими гражданами.
Ее соседка — Дана Бойко вспоминает бои в городе: «Разбомбили все нам бандеровцы, смеялись, жили в нашем подъезде, над нами издевались, сказали, все спустились в подвал, грабили, мародерством занимались».
Подъезд один за другим вступает в разговор — украинские военные вели себя так, как будто мариупольцы им были чужие и безразличные люди. «Украинские военные стреляли просто так, они сказали ***** (конец — нецензурн.): вашему дому, — мужчина эмоционально жестикулирует, описывая диалоги с «захисниками». — [Прошу его:]убери машину — [в ответ:] я тебя, суку, застрелю. Бабушка говорит: я тебя проклинаю, он ее прикладом лупанул».
На вопрос, как же так «защитники» обращались с теми, кого обороняли, как говорят в Киеве, мужчина вскидывается: «Это защитники так делают? Так делают не защитники, так делают террористы!»
«Залезли на подвал, установили миномет над нами. Сволочи самые настоящие», — комментирует еще одна из соседок обсуждение о том, как украинские военные «защищали» мариупольцев.
Многие остаются в городе, в котором жить практически нельзя — в многоэтажных домах, которые превратились в холодные, темные коробки без канализации и лифтов. Кто-то боится, что в его квартиру вселятся, кто-то не хочет ехать в лагерь беженцев, пусть даже в более комфортабельные условия — место нужнее другим, и зачем там мучиться неизвестностью, среди таких же незнакомых бедолаг, когда рядом — свои, уже ставшие родными люди.
«Ехать некуда, не у всех есть родственники. Поехали те, у кого есть маленькие дети. Детей эвакуируют. Холод, голод — это не так страшно, [как] когда летят бомбы», — невозмутимо рассказывают женщины рядом с высоткой, с которой видна гавань. Там что-то горит — идет бой.
