Этот гражданин родился 3 декабря по старому стилю, 15 — по новому, 1896 года в городе Лохвица Полтавской губернии в семье православного священника немецкого происхождения. Помимо него в семье ещё росли двое сыновей.
В 1914 году он закончил Полтавскую духовную семинарию, но во время учёбы увлёкся исторической наукой и в конце концов решил посвятить свою жизнь служению ей. Он поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета, однако в мире в то время уже вовсю бушевала Первая мировая война, поэтому закончить его было не суждено.
Уже в 1916 году Штеппа перевёлся в военное училище и после выпуска попал в 1-й стрелковый лейб-гвардии полк. На фронте получил два ранения.
С самого начала Гражданской войны Штеппа в ней не участвовал — жил недалеко от дома в Нежине, однако в начале 1919 года сюда в очередной раз пришли красные. Всем бывшим царским офицерам было приказано явиться для мобилизации. Штеппа выполнил это распоряжение с опозданием, в результате и его самого, и его товарищей по несчастью арестовали.
Освобождение оказалось неожиданным — явился военный комиссар города Нежина сам в прошлом царский офицер Николай Григорьевич Крапивянский. Он призвал своих бывших коллег служить народу и распустил по домам. Штеппа его не послушался и в Красную Армию не пошёл, зато, когда пришли белые присоединился к Добровольческой армии и воевал в ней в звании капитана.
При отступлении войск Врангеля от Перекопа раненым попал в плен. Его мог зарубить красный конник, но пожалел и отправил в госпиталь. Оттуда бывший белогвардеец отправился обратно в Нежин в недавно открывшийся Институт народного образования. В 1924 году Штеппа закончил обучение, посвятив дипломную работу… демонологии. Символично, ведь ему самому вскоре предстояло стать в некотором роде «демоном».
Во время учёбы в Нежине в Нежине Штеппа познакомился и женился на Валентине Шепелевой — девушке из старинного дворянского рода, которая была младше его на шесть лет. В 1924 году у них родилась дочь Аглая, а ещё через год — сын Эразм. Приблизительно тогда же он начал работать осведомителем сначала ОГПУ, а затем НКВД.
После выпуска Штеппа остался преподавать в своём ВУЗе. В образованных людях в то время в стране ощущался невероятный дефицит, поэтому научная карьера у него вышла стремительной — уже через три года он стал профессором и деканом, возглавил Нежинский музей им. Гоголя.
Тогда же в Одессе защитил диссертацию по теме истории европейской культуры и стал доктором исторических наук — первым в УССР и единственным в СССР из провинциального научного центра. Начал сотрудничать с бывшим председателем Центральной рады и одним из инициаторов создания Украинской Народной республики Михаилом Грушевским. В 1924 году тот находился в эмиграции, но попросил руководство УССР разрешение вернуться на Родину, и получил его.
В 1930 году Штеппа переехал в Киев. Напомним, что город стал столицей республики только в 1934 году. Здесь он преподавал в Института профобразования, созданном на базе расформированного десятью годами ранее университета. Через год стал председателем Комиссии по истории Византии.
С 1 января 1933 года университеты, в том числе и киевский, возродили, и Штеппа получил в главном ВУЗе республики сначала кафедру истории древнего мира и средних веков, а затем возглавил исторический факультет. Вскоре он стал депутатом Киеврады.
В этот же период времени он познакомился с ещё одним любопытным историком — Александром Петровичем Оглобиным.
Под этой русской фамилией, полученной от отчима, жил и работал человек с мировоззрением украинского националиста, настоящая фамилия которого была Мезько. Эти двое подготовили ряд научных статей, направленных как против «великодержавного шовинизма», так и против «украинского буржуазного национализма», хотя реальные их воззрения были совершенно противоположными.
В конце 1930-х обоих историков арестовали.
За Штеппой пришли 18 марта 1938 года. По воспоминаниям, его почти безостановочно допрашивали 50 дней подряд сменявшие друг друга 13 следователей, спать ему удавалось буквально по 2-3 часа. В результате он в конце концов сдался и признал себя японским шпионом, после чего стал ждать казни.
В камере он встретил своего старого знакомого — бывшего военного комиссара Нежина Крапивянского. Тот к этому времени заведовал Угличским участком строившегося канала Москва-Волга, на котором были задействованы заключённые, и событий 1919 года, когда отпустил Штеппу, не помнил. Когда же ему напомнили, как он когда-то призывал служить народу, в ответ только смог из себя выдавить: «Служил, вот и дослужился». Его, правда, не расстреляли — только лишили звания и орденов и дали пять лет, которые он потом полностью отсидел.
Также в тюрьме сокамерником историка оказалась ещё одна выдающаяся историческая личность — бывший начальник контрразведки батьки Махно Лев Николаевич Задов, сменивший свою настоящую фамилию на более звучную — Зиньковский.
Понимая, что живым из тюрьмы ему не уйти в последние свои дни бывший махновец расспрашивал Штеппу, как сына священника, к тому же учившегося в семинарии, что значат слова акафиста «смертию смерть поправ». Ему хотелось достойно встретить свою гибель, сам-то он не раз и не два видел, как с виду сильные духом твёрдые люди в последние свои минуты ломались и, унижаясь, молили о пощаде. Себе он такого конца не хотел. Однако, как встретил свою смерть легендарный Лёва Задов, Штеппа знать не мог.
Профессор, по его воспоминаниям, сам готовился к тому, что его казнят, но вдруг в 1939 году его отпустили, как потом отпустили и профессора Оглоблина. Если уесть, что последние 15 лет бывший белогвардеец работал осведомителем, вряд ли это было случайностью. Но тут, конечно, с его стороны откровений и не стоило бы ждать.
За то время, что Штеппа был под арестом, его семья, лишившись кормильца, терпела нужду и лишения. Как раз в это время у него родился ещё один ребёнок — дочка, но она скончалась от недоедания.
Само собой, лояльности к власти этот факт Штеппе не добавил, хоть ему и вернули и профессорское звание, и должность завкафедрой. Долго он на ней, правда, не проработал — началась война, а затем и оккупация Киева.
С приходом немцев первым главой городской управы стал старый друг Штеппы всё тот же профессор Оглоблин.
Сам Константин Феодосьевич сделался его замом, заведовал народным образованием. Кстати, он оказался одним из тех, кто ходатайствовал об освобождение из Дарницкого лагеря для военнопленных нескольких бывших футболистов различных городских клубов, в первую очередь киевского «Динамо». Именно они составили потом костяк команды «Старт» — участницы серии игр, одна из которых стала со временем известна как «Матч смерти».
Через какое-то время он возглавил Киевский университет, который практически не работал. А затем в конце 1941 года произошли события, которые самым серьёзном образом повлияли на судьбы окопавшихся в Киеве украинских националистов. Немцам надоело, что кто-то под самым боком пытается строить какую-то государственность, и свернули всю их работу.
Первым пострадал Оглобин.
25 октября 1941 года его убрали с поста главы городской управы. По некоторым утверждениям, когда его вызвали на допрос в гестапо, со страху он упал в обморок. По другим данным, чтобы избежать репрессий, он вроде как лечился в психиатрической больнице, но это вряд ли — немецкие нацисты в соответствии со своей людоедской теорией психических больных ликвидировали, а психиатрические больницы закрывали.
Новый глава — Владимир Пантелеймонович Багазий — убрал Штеппу из управы, но тот быстро нашёл себе новую работу.
В декабре сменился полный состав ОУН-овской националистической газеты приехавших в Киев в немецком обозе «мельниковцев» — «Українське слово». Практически всю её редколлегию расстреляли немного позже — в феврале 1942-го, а пока 14 декабря новая газета вышла с новым названием «Нове українське слово» и новым главным редактором — её возглавил Штеппа.
Где-то в это же время он снова стал осведомителем, но теперь гестаповским. Новые хозяева присвоили ему псевдоним «Костя». Им он докладывал, как о своих прокоммунистически настроенных знакомых, таки и об украинских националистах. В результате его стараниями гибли и те, и другие.
Первый выпуск новой газеты содержал следующее объявление, напечатанное заглавными буквами: «С сегодняшнего дня украинская газета будет выходить в новом виде под названием «Нове українське слово». Крайние националисты вместе с большевистски настроенными элементами сделали попытку превратить национально-украинскую газету в информационный орган своих предательских целей. Все предупреждения немецкой гражданской власти о том, что газета должна быть нейтральной и служить лишь на пользу украинскому народу, не были приняты во внимание».
Газета «запела» по-новому, и это высоко оценил рейхскомиссар Украины Эрик Кох. Он заметил, что «Нове українське слово»: «…по собственной инициативе поддерживает новое содружество европейских народов и отвергает ошибочную националистическую идеологию».
По воспоминаниям литературоведа Якубского, Штеппу настолько напугал арест предшественников, что в газете остались публикации только на две темы — антисоветскую и антисемитскую.
Некий украинский националист и эмигрантский публицист, скрывавшийся в 1954 году под псевдонимом Никон Немирон, так объяснял политику нового редактора: «Статьи в этой газете он только подписывал, а сочинялись они в канцелярии шефа пропаганды "группы Розенберга" как однажды случайно заметил начальник городского отдела пропаганды А.Ш.».
Какой из Штеппы был украинец вспоминал другой украинсий националист-литератор Григорий Александрович Костюк:
«Надо сказать, что он говорил с нами по-украински, но иногда перескакивал на какой-то русско-украинский "суржик". В ходе нашего разговора к нему время от времени заходили сотрудники редакции. Говорили почему-то по-русски. Из этого мы сделали вывод, что атмосфера в редакции не украинская, а чужая и враждебная. Сам редактор это наглядно продемонстрировал. Показалось, что нам тут не место.
Мы сказали, что подумаем над его предложением и зайдем еще. Попросили только дать нам подшивку газеты за последние два месяца. Нам дали. После просмотра газеты мы поняли: это антиукраинская оккупационная подтирка, хотя и напечатанная по-украински. В редакцию мы больше не заходили и ни разу не напечатали в той подтирке ни единого слова».
Тем временем в семье Штепп случилась еще одна семейная трагедия — прельстившись посулами немцев и не послушав родителей, их сын Эразм поехал на работу в Германию. По прибытию отрезвление пришло быстро, но было уже поздно — юношу вместе с первыми остарбайтерами-доброводьцами поместили в лагерь для военнопленных, где он чуть не умер от плеврита. Только спустя полгода, благодаря хлопотам отца, Эрика (так его звали домашние) освободили, и он вернулся в Киев осенью 1943 года незадолго до освобождения города наступавшей Красной Армией.
Штеппа не стал дожидаться этого момента и вместе со всем семейством уехал в Берлин — там ему предложили работу редактора журнала «На досуге». Издание печаталось на русском языке и распространялось по лагерям «остарбайтеров». Штеппа и его близкие, как этнические немцы, получили гражданство… и Эрика тут же мобилизовали в армию.
Впоследствии он попал в советский в плен и вместо того, как ему рекомендовал отец, чтобы дожидаться возвращения в Германию вместе с остальными военнопленными, сбежал из лагеря, а потом сам явился в отделение милиции. В результате его судили как советского гражданина и предателя — «впаяли» 20 лет лагерей и пять лет поражения в правах. Из них на Колыме он отбыл 10 лет, и был освобождён только по Хрущёвской амнистии. Жил впоследствии в Средней Азии и на Донбассе.
Эмигрировавших в США отца и мать с 1944 года он так больше никогда и не видел — уехал в Германию только в 90-х годах и жил в Фридрихсхафене. С сестрой Аглаей увиделся тогда же в США, в городе С.-Петербург штат Фдлорида.
Как Штеппы попали в Америку?
Очень просто. Сначала, спасаясь от бомбёжек Берлина, редакцию журнала «На досуге» перевели в город Плауен в Саксонии. Когда летом 45-го стало известно, что он отойдёт в советскую зону оккупации, Штеппы бежали из него — знакомый немецкий профессор уговорил их переехать в Геттинген.
Из Геттингена местный британский комендант посоветовал профессору, оставив на время семью, отправиться ещё дальше на запад — в противном случае бывший коллаборант рисковал попасть под принудительную репатриацию.
До 1947 года Штеппа прожил с Мюнстере. К этому времени риск принудительной высылки в СССР практически исчез, и он начал работать в изданиях ещё совсем недавно сотрудничавшей с нацистами белоэмигрантской организации НТС — это были журналы «Грани» и «Посев».
Вскоре Штеппа вернулся в Геттинген к семье и вместе с приютившей её профессором Фрицем Хоутермансом написал книгу о сталинских репрессиях «"Чистки" и вынужденные признания», которая вскоре вышла на английском и немецком языках, а затем была переведена на множество других, включая китайский и арабский.
Однако бывшему белогвардейцу, а также чекистскому и гестаповскому осведомителю было тесно в Германии, и он стал подумывать об эмиграции в Колумбию, преподавать в университете Боготы. Немецкое гражданство оказалось для этого препятствием. Выручил тот консул, который вёл дело Штеппы, в своё время он проходил курс в американской школе разведки.
Консул предложил послать туда заявление. Через 2 — 3 недели Штеппу пригласили в Обераммергау преподавать американским офицерам русский язык и историю.
В это время в Мюнхене открылся институт по изучению Советского Союза и началось формирование антикоммунистического Союз Борьбы за Освобождение Народов России. Штеппа конечно же принял в его создании самое активное участие.
В Вестфалии он познакомился с неким социал-демократом Борисом Ивановичем Николаевским. По протекции этого человека Штеппа и его семья получили не только визы на эмиграцию в США, но и стипендию Фонда Форда, благодаря которой они смогли нормально устроиться в первые годы жизни в Америке. Фонд также оплатил расходы по переводу фундаментального труда профессора «Русские историки и советское государство».
На новом месте Штеппа продолжил бороться с идеями коммунизма — работал обозревателем на «Радио Свобода», написал большую историческую работу «Основы сталинизма», пытаясь доказать утопичность переустройства мира по коммунистическим принципам. Вышли и другие его труды: «Ежовщина», «Формула меньшего зла» и др.
Нужно ли говорить, что, поселившись с 1952 года в Бруклине, Кингс, Штеппа начал сотрудничать с американскими спецслужбами — в частности с ЦРУ.
Его бывший друг Оглоблин также смог эмигрировать в США, но так как украинские националисты считают работавшего на немцев Штеппу виновным в разгроме своего националистического подполья, больше с ним не общался и, когда составлял свой справочник по историографии Украины, в нём его не указал.
Долго пожить на новом месте бывшему белогвардейцу, а также профессиональному осведомителю не удалось — он умер 19 ноября 1958 года.
