В 1938 году известный советский драматург Александр Евдокимович Корнейчук написал пьесу «Богдан Хмельницкий», которая с большим успехом шла на самых различных подмостках страны. Как раз в это время в СССР начались съёмки целого ряда фильмов, посвящённых знаковым отечественным историческим фигурам: «Пётр Первый» (1938), «Александр Невский» (1938), «Степан Разин» (1939), «Суворов» (1940).
Само собой, сюжеты фильмов были полностью выдержаны в соответствии с генеральной линией партии. Первые лица государства, следуя заветам Ленина, уделяли кинематографу самое пристальное внимание. Сталин лично просматривал все киноленты, которые снимались в СССР или же прокатывались в кинотеатрах. Также он не пропускал и театральные премьеры.
Пьеса о лидере казацкого антипольского восстания попала в поле зрения Иосифа Виссарионовича в постановке Малого театра, понравилась ему, и в 1940 году перед Киевской киностудией поставили задачу снять одноимённый фильм.
Автором сценария стал всё тот же Корнейчук. Режиссуру доверили Игорю Савченко. Этот человек стоял у истоков советского кинематографа — в 1934 году он поставил одну из первых советских музыкальных комедий «Гармонь» и сам сыграл в ней одну из ролей. Затем были такие знаковые ленты, как «Случайная встреча» (1936), «Дума про казака Голоту» (1937), «Всадники» (1939).
Савченко уже имел опыт масштабных батальных съёмок в «Голоте», поэтому чиновники от кино посчитали, что и с «Богданом Хмельницким» он успешно справится, и не ошиблись.
Режиссёр хоть и был молод — во время съёмок ему исполнилось только 34 — ходил с тросточкой и немного заикался. У него были пышный чуб и огромные брови. Друзья шутили, что сначала появляются брови, а потом уже сам Савченко. Он любил говаривать:
— Во-обще-то в Советском Союзе умеют м-монтировать т-только т-три человека: Эйзенштейн, П-пудовкин… а Роом монтировать н-е умеет, ему м-монтирует Ладыженская.
— Игорь Андреевич, а третий кто?
— Н-ну и болван же ты.
На главную роль пригласили не украинского актёра, а заслуженного артиста РСФСР Николая Дмитриевича Мордвинова. Позже это решение привело к возникновению у Савченко некоторых проблем, но перед съёмками данная кандидатура ни у кого нареканий не вызвала.
Ещё одна ключевая роль — дьяка Гаврилы — досталась другому неукраинскому актёру Михаилу Ивановичу Жарову. Он уже к тому времени был известен на весь Союз, в том числе и благодаря совсем недавно сыгранной роли Александра Даниловича Меншикова в крайне популярном тогда фильме «Пётр Первый».
Жаров вспоминал про свои взаимоотношения с режиссёром фильма на площадке:
«…В Киеве меня ждала большая работа — съемки сцены в корчме. Хозяйку корчмы играла Эмма Цесарская. Надо было с ней договориться и найти на репетициях "нити наших взаимоотношений", как любил иронизировать Игорь Савченко, умный, талантливый и нетерпеливый человек.
— Жарову нужны, видите ли, нити, без нитей он с Эммой играть не может! А горилки не хочешь?— ворчал он, когда мне показалось, что неплохо бы ещё раз "пошлифовать" сцену.
— Шлифуй! Шлифуй! Знаем тебя… А снимать начнём, выкинешь без шлифовки кучу неожиданностей. Ха! Импровизатор трудится. Валяй! — издевался Игорь.
Да, я любил импровизировать, и в этом, мне кажется, есть подлинная и единственно верная сила киноактёра. Рождённая по первому зову и ведомая мыслью, эмоция блестит неповторимой новизной».
Эпизодическая, но очень выпуклая роль казака Довбни досталась ещё одной молодой звезде советского экрана — Борису Фёдоровичу Андрееву. После мосфильмовских «Трактористов» он стал известен всей стране, принял приглашение Киевской киностудии и успел на ней сняться в популярнейших фильмах — «Большой жизни», «Истребителях» и «Щорсе».
Под Киевом в степи на холме над Днепром построили «Сечь». Внизу был табор, где среди шатров и телег снимались различные бытовые сценки. Здесь же фиксировали на плёнку и некоторые эпизоды батальных сцен. В массовках участвовали солдаты одной из киевских частей, которых привозил серьёзный капитан-пехотинец. Крепость-замок, где проходили шляхетские сборища, сняли в Подгорецком замке, в 80 километрах восточнее Львова, между Золочевым и Бродами.
Один из съёмочных дней отметился смешным, но опасным курьёзом. В фильме присутствует сцена, в которой поляки блокируют казацкую армию, и тогда Богдан Хмельницкий придумывает, как прорвать их оборонительные порядки. Казаки привязывают к хвостам своих волов пучки соломы, поджигают, и взбесившееся стадо, сметая на своём пути пушки, пехоту и конницу ляхов, прокладывает путь.
В ночь перед съёмками этой сцены на равнину перед «Сечью» погонщики с криками «цок-цобэ́» согнали сотню волов с большими рогами. Хвосты им обвязали соломой и развернули мордами в ту сторону, куда требовалось бежать. О грядущем редчайшем зрелище прознали киевляне, и на съёмку из города привалила куча народу. Кто-то даже пустил слух, что будут бегать «жареные быки».
Так как дубли не предвиделись, чтобы использовать все возможности, снимать готовились сразу с трёх или четырёх кинокамер. Всех гостей и тех, кто не участвовал в съёмке, загнали на холм — кто его знает, куда могут броситься разъярённые животные. Директор картины нешуточно нервничал, не дай бог кого-то растопчут, ответственность ляжет на него. Он поделился своими опасениями с пехотным командиром, и тот предложил, чтобы его люди от греха подальше оцепили холм. Время было такое, что даже на съёмки солдаты приезжали с оружием, и, если бы быки вздумали побежать на людей, те открыли бы по ним огонь. Директор согласился на такой вариант, и солдаты быстро образовали оцепление.
Наконец солнце заняло на небесах нужное оператору Юрию Израилевичу Екельчику положение, и он дал отмашку, что можно начинать. Савченко крикнул: «Поджигайте хвосты!» Подбежали ассистенты с факелами, подпалили солому. Прозвучали команды: «Внимание, съёмка! Моторы!», «Есть моторы!».
Повисшую гробовую тишину нарушала только трескотня аппаратов. Быки стояли, спокойно помахивая хвостами, и куда-либо бежать категорически отказывались. Когда одного из них огонь всё-таки допёк, он, к разочарованию публики и к ещё пущему разочарованию режиссёра (и к огромному облегчению директора картины), просто сел на хвост и потушил соломенный факел. Следом за ним один за другим так же стали поступать и остальные быки.
Прозвучала команда: «Стоп!» Что делать? Решили дать залп в воздух — в надежде, что быки его испугаются и побегут. Но зверюги попались не из пугливых — они только приподняли над травой свои большие головы и, не переставая жевать жвачку, посмотрели, что это там так непривычно шумит.
Корнейчук острил и потешался, обращаясь к своим хохотавшим до слёз друзьям, что вот, дескать, сценаристов обвиняют, что плохо пишут, а как напишешь, чего просят, так потом снять не могут. Люди смеялись и веселились — ситуация, действительно, получилась комическая. Не до смеху было только Савченко и Екельчику — солнце-то уходило, а решения проблемы всё не было.
Выручили обычные пацаны из окрестных сёл. Пока съёмочная группа предавалась печали, они схватили палки, какие-то жерди, стали колоть и тыкать быков в их обширные зады, и вскоре задние быки побежали. Толпа зашумела, заорала — пришли в движение и передние «рогачи», и вот уже всё стадо рвануло… вот только не в нужном направлении, а врассыпную. В результате в объективы аппаратов попали только клубы пыли и пять — шесть животных. Савченко выручили мастера комбинированной съёмки, которые «размножили» быков на негативе плёнки, и получилось стадо.
Ещё один курьёз случился на площадке, когда казаки в кадре вербовали в свою армию добровольцев. К дьяку Гавриле, поверх рясы которого болталась сабля, а за пояс были заткнуты два пистоля, по очереди подходили желающие присоединиться к восставшим, и он проводил собеседование:
«— Как звать?
— Мыкола!
— Веры не предавал?
— Нет, святой отец!
— Добре: "Отче наш" знаешь?
— Знаю!
— Горилку пьешь?
— Пью!
— Истинно христианская душа. Целуй крест, раб Божий!»
Съёмка шла звуковая, с микрофоном, поэтому всех предупредили, чтобы не шумели. Текст в кадре произносили только актёры. Набранные для массовки местные фактурные колхозники и рыбаки свои роли отыгрывали молча. Но один старик — дид Сашко — оказался настолько колоритен, его усы, глаза, мягкая украинская речь могли настолько украсить киноповествование, что ему решили дать возможность произнести текст.
Всё шло гладко, пока Жаров, в образе дьяка Гаврилы, не задал вопрос: «Горилку пьёшь?»
Дид Сашко сначала хотел ответить по тексту, но потом вдруг как-то весь обмяк, смочил языком сухие губы и ужасно тоскливо, но в то же время с глубокой верой, что всё в руках Жарова, сказал: «Ни! Не пью! Дорогый Мыхайло Ивановыч, не подносять старику! Ну шо тут скажэш, нэ подносять!» Сцена была безвозвратно испорчена — солнце зашло, переснимать не стали.
Вечером страждущему налили, а потом пытались объяснить, что он испортил сцену. А дид Сашко, уже разомлевший и довольный, только качал головой: «Ни, ни!» И пел воркующим тенорком: «Пыты чы не пыты — все ж умрэш…» После каждой фразы он качал головой и, умильно щёлкая себя по носу, щебетал: «Добрэ! А? Скажи дякую! А кому? Мыхайло Ивановычу, — це людына!» Вскоре его щебет сменился бормотанием, а потом он и вовсе заснул прямо у хаты на лавке, благо, летние приднепровские ночи стояли тёплые.
Наступило время просмотра на киностудии комиссией ЦК КПУ первых снятых материалов фильма. Должен был присутствовать полярник Отто Юльевич Шмидт — известный в то время всему Советскому Союзу. Причиной просмотра стали разногласия между Савченко и худруком студии — тому не понравилось, что Богдана Хмельницкого и дьяка Гаврилу играют не украинские по национальности, а русские актёры. Комиссии как раз предстояло смотреть материал по этим двум ролям.
В просмотровой повисла гробовая тишина, можно было услышать, как у режиссёра ленты от напряжения учащённо бьётся сердце. Сначала шли эпизоды с Мордвиновым в роли Хмельницкого — серьёзные, драматические, местами трагические. И вот на экране появился раздолбай и гуляка дьяк Гаврила. Сначала по-прежнему было тихо, но вот послышался один хохоток, потом другой, и вскоре вся комиссия покатывалась со смеху — картина была спасена.
Последней снимали, а точнее, переснимали сцену, где Жаров в образе своего героя пил горилку и занюхивал её таранью. Причина пересъёмки оказалась одновременно и комичной, и очень характерной для Украины.
В сцене дьяк Гаврила, каждый раз выпивая из принесённого им ведра кружку вожделенного напитка, занюхивал её большой днепровской таранью и приговаривал: «За здравие Господа нашего! Эх! Добрая тарань, жаль, горилки мало! За здравие Девы Непорочной! За здравие апостолов святых!» Дальше следовала реплика казаков: «Погоди, дьяче! Ты на свадьбе, что ли?» — после которой они пытались отобрать у Жарова кружку. Но дьяк крепко сжимал её в руке и возражал: «Грешники! Выпьем здесь побольше, а то, не приведи господи, в рай попадём, погибнем там без водки!» — после чего зачерпывал и выпивал ещё раз.
За один день сцену снять не успели — зашло солнце, средний и поясной планы были готовы, оставались крупные.
Ночью кто-то использовал главный в этой сцене реквизит — большую тарань — по её прямому назначению: попросту говоря, умыкнул и закусил ею. Жарову наутро подсунули какую-то другую мелкую вяленую рыбёшку. Никто подмены не заметил, сцену досняли, и актёр укатил в Москву. Но при монтаже вдруг выяснилось, что в сцене при смене планов тарань «скачет» — то увеличивается, то уменьшается. Пришлось вызывать актёра, доставать реквизит и снимать крупные планы наново.
Наконец 7 апреля 1941 года состоялась премьера, лента с огромным успехом прошла по всей стране.
Во всех её уголках узнали о Богдане Хмельницком, о его соседе — заносчивом шляхтиче Чаплинском, чья спесь стала запалом, взорвавшим накопившееся за десятилетия притеснений недовольство православного населения Речи Посполитой, о забулдыге дьяке Гавриле и казаке Довбне. Последних, может, и не было в истории именно таких, но зато были тысячи других, разительно на них похожих. Своих героев создатели фильма не выдумывали, а подсматривали среди окружавших их людей, которые ещё помнили, как жили их предки, и сами жили почти точно так же.
Это сейчас уже Голливуд, массмедиа и поп-культура лишают народы их индивидуальности, и они становятся разительно похожими друг на друга. Тогда этой напасти на территории Украины ещё не было.
Через 75 дней после премьеры «Богдана Хмельницкого» грянула война, поэтому Сталинскую премию I степени режиссёр Игорь Савченко, оператор Юрий Екельчик и актёр Николай Мордвинов получали, когда немцы уже рвались к Волге и на Кавказ.
Прошло восемь десятилетий. На сегодняшний день никто ничего лучше Савченко о Богдане Хмельницком снять не смог. Советский фильм «300 лет тому» (1956) сейчас никто уже и не вспомнит.
Есть польская лента «Огнём и мечом», где грозного гетмана сыграл Богдан Ступка. Но там Хмельницкий является второстепенным персонажем, хотя и очень харизматичным, в исполнении нашего замечательного и, к великому сожалению, уже покойного ныне актёра. Кстати, многие визуальные решения явно были навеяны польскому режиссёру Ежи Гофману фильмом 1941 года.
То, что снималось в уже независимой Украине, ни по режиссуре, ни по актёрской игре, ни по сценарному мастерству ни в какое сравнение с киношедевром 1941 года идти не может. Лучшее подтверждение тому — кассовые сборы этих киноподелок.
Может, именно поэтому, а также из-за явной пророссийской направленности ленты, «Богдана Хмельницкого» так недолюбливает украинская богема. Снять-то что-то равноценное по своей культурной ценности у неё никак не получается. Вот и остаётся этот фильм до сих пор востребованным, хотя сегодня ему исполняется целых 80 лет.
