В былые времена Святая София и крест над ней были главной путеводной звездой, мечтой нескольких поколений славянофилов и государственников, мыслителей и политических лидеров. Но Святая София была лишь приятным бонусом к по-настоящему главной цели всей имперской внешней политики на протяжении нескольких веков.
Почему проливы были так важны
За исключением крайне левых радикалов все без исключения политические силы России осознавали огромную важность для страны Босфора и Дарданелл — проливов, соединяющих Черное и Средиземное моря.
Отсутствие контроля за проливами было самой главной уязвимостью Российской империи. Обладая огромной армией и огромными территориями, она, тем не менее, имела крайне невыгодное географическое расположение.
По состоянию на начало ХХ века Российская империя имела несколько пригодных для торговли портов на Балтике и на Черном море. В силу географических причин балтийские порты были ориентированы преимущественно на импорт, через них в Россию поступали европейские товары.
Южные черноморские порты были экспортными (в этих портах на долю экспорта приходилось примерно 55%), через них вывозилось больше товаров, чем ввозилось. Основной экспортный товар России — хлеб вывозился почти исключительно через Черное море ввиду близости основных хлебных житниц к этим портам. Еще один важный экспортный товар — нефть — также вывозился через юг.
Даже недолгое закрытие проливов в значительной степени подрывало экспорт Российской империи и фактически блокировало ее.
Так, в 1912 году на несколько месяцев турецко-итальянской войны проливы были закрыты. За время этого простоя экспорт российского зерна сократился вдвое, что неудивительно, учитывая, что общая доля экспорта черноморских портов составляла почти 40% от российской.
Помимо экономических соображений свою роль играли и военные.
Черное море без контроля над проливами было ловушкой для Черноморского флота. По щелчку пальцев этот флот полностью выключался, достаточно было просто перекрыть выход из Черного моря.
Поэтому к началу мировой войны почти все политические силы, независимо от их взглядов на внутреннюю и внешнюю политику, поддерживали идею контроля над проливами.
Министр иностранных дел Сазонов вспоминал:
«На этот вопрос мог последовать только один ответ, насчет которого в 1914 году в России не было двух разных мнений…. Русский народ не утратил еще сознания своего национального существования, и это сознание неотразимо ощущалось в области внешней политики.
Необходимость приступить к разрешению вопроса о проливах выступила на первый план с такою осязательной очевидностью, с какой он никогда не представлялся ни одному государственному человеку времен Екатерины или Николая I, когда он не выходил еще из области кабинетной политики и не становился достоянием общественного мнения всей России.
Вся Государственная Дума, за исключением немногочисленных крайних элементов, среди которых преобладали инородцы, обнаружила к вопросу о проливах напряженный интерес с того момента, когда Турция вступила в ряды наших врагов, являясь верной представительницей настроения всей мыслящей России.
При каждой встрече с членами Государственной Думы мне приходилось выслушивать их расспросы о том, что намерено было сделать правительство в этом вопросе, и горячие просьбы не пропустить благоприятно сложившихся обстоятельств для окончательного разрешения вековечной и мучительной ближневосточной проблемы, тормозившей правильное развитие национальной жизни. Подобное настроение отвечало в полной мере моему собственному».
Кому были выгодны проливы
Левые в обоснование мира любой ценой и отказа от проливов часто ссылались на то, что «крестьяне не понимали, за что воюют».
Это вопрос спорный, потому как немецкие, французские и английские крестьяне тоже не особенно понимали цели войны. И если отказаться от геополитических и стратегических государственных взглядов и посмотреть на этот вопрос глазами обычного крестьянина из глубинки, то ему, конечно было плевать. Свой урожай он в любом случае продавал, а дальнейшее его не волновало.
Но если посмотреть на вопрос глазами крестьянина, к примеру из Малороссии, который перебрался в южный город, то все уже не так однозначно.
Контроль над проливами привел бы, перво-наперво, к резкому усилению Черноморского флота. А это новые заказы для черноморских верфей, новые рабочие места, рост зарплат и т.п. приятные бонусы.
В прямом выигрыше были торговцы, а также жители городов юга Российской империи. Чем больше возрастал бы денежный поток через эти города, тем сильнее возрастали бы их уровень жизни и количество новых рабочих мест. Вопрос о проливах и доступе к ним имел категорически важное значение для всего Юга России и в особенности Новороссии.
Собственно, и полноценное развитие этих регионов, а также их заселение началось только благодаря тому, что Россия наконец получила выход к теплому морю. Нерешенный вопрос о проливах вынуждал российское правительство периодически поглядывать на альтернативные маршруты, а угроза закрытия проливов постоянно висела дамокловым мечом и не давала основательно вложиться в развитие южных регионов.
Сазонов в своих мемуарах достаточно четко разъяснял причины такого интереса к проливам:
«Всякая приостановка в этом обмене производит опасное расстройство в экономической жизни России, похожее на застой кровообращения в человеческом организме и требующее постоянного наблюдения и регулирования.
Эта задача не может быть предоставлена доброй или злой воле соседа, действующего иногда под влиянием врага или самого являющегося врагом. Через эти же ворота вторгались в Россию и вражеские силы, внося войну и разорение в ее пределы. Наш единственный хороший порт, Севастополь, не может служить надежной защитой от этой опасности, находясь на слишком далеком расстоянии от Босфора.
Всякий, кто знаком с историей Русского государства и кто смотрит беспристрастно на возможность свободного роста и развития нашего народа, самого многочисленного в Европе, поймет, что этот народ не может оставаться бесконечное время в положении несравненно менее благоприятном, чем то, в которое поставлены другие европейские народы».
Как же относились самые влиятельные политические силы в России к вопросу о проливах?
Монархисты — за Царьград и проливы!
Монархисты по очевидным причинам поддерживали как установление контроля над черноморскими проливами, так и над Константинополем. Как по экономическим и военным стратегическим соображениям, так и по идеологическим (водружение креста над Святой Софией).
Другое дело, что к 1917 году монархистов почти не осталось, прежние друг с другом разругались и выписали друг друга из монархистов. Оставшиеся до 1917 года были запрещены, а то и арестованы новой властью. На плаву остался только Пуришкевич, еще в 1916 году перебежавший к революционерам.
Либералы (кадеты, октябристы) — проливы — да, Константинополь — скорее нет!
Умеренно либеральные силы из числа кадетов и октябристов безоговорочно поддерживали установления контроля над проливами. Министр иностранных дел Временного правительства кадет Милюков так яростно отстаивал вопрос о проливах, что левые затравили его и дали презрительную кличку Милюков-Дарданелльский.
Отношение к Константинополю было менее однозначным. Крест над Святой Софией значительную часть кадетов и октябристов не вдохновлял, зато они опасались, что, взвалив на себя Константинополь, Россия рискует нарушить баланс сил как внутри страны, так и снаружи.
Присоединение огромного города с таким богатым имиджевым и историческим бэкграундом неминуемо внесло бы революционные изменения в иерархию имперских городов. Константинополь потеснил бы Киев, Варшаву, Одессу, Ригу и может даже Москву.
Определенное беспокойство добавляло и то, что город был населен этнически и религиозно чуждым населением и превратился бы в постоянный источник головной боли.
Наконец, контроль над городом привел бы к враждебности со стороны европейских государств, которые были бы не слишком довольны излишним усилением России.
Считавшийся либералом Сазонов, например, был горячим сторонником контроля над проливами, но город предлагал отдать под международное управление. Тогда как не менее либеральный Родичев был страстным сторонником присоединения Константинополя.
Эсеры и меньшевики — скорее нет
Эсеров вопросы внешней политики вообще и проливов в частности занимали очень мало. В целом их отношение к вопросу было нейтральным, они ориентировались по ситуации. Пока тема была популярной, скорее поддерживали. Как только в 1917 году они увидели, что массы полевели, из прагматичных побуждений отошли от него.
Керенский, к примеру, был против контроля над черноморскими проливами, не столько из-за идеологический побуждений, сколько под влиянием генерала Куропаткина, который еще в довоенные времена доказывал, что от проливов России будет одна головная боль и неприятности, поскольку они потребуют значительных ресурсов для удержания под контролем.
Меньшевики изначально стояли на платформе мира без аннексий и контрибуций и любые присоединения территорий трактовали как империалистические и протестовали против них.
Большевики — категорическое нет!
Большевики с самого начала стояли на платформе, согласно которой война была империалистической и захватнической и должна была быть как можно скорее превращена в гражданскую.
Разумеется, ни о каких территориальных претензиях и речи быть не могло, большевики отказались бы от проливов, даже если бы турки сами их предложили.
Большевики исходили из того факта, что мировая революция неизбежна. Как только она произойдет, исчезнут все предпосылки для экономического неравенства, захватнических войн, межнациональных конфликтов, потекут молочные реки и все стратегические и геополитические соображения потеряют свой смысл, потому что все рабочие государства будут друг с другом дружить и помогать.
Общественность в целом
В августе 1914 года вопрос о проливах и кресте над Царьградом имел полнейшее сочувствие во всех без исключения кругах, за исключением крайне левых радикалов. На призывных пунктах толпились очереди добровольцев, оппозиция торжественно заверяла престол в лояльности и полной поддержке, старые противники братались.
Однако война оказалась совсем не такой, какой ее ждали и это разочарование и ужас перед войной нового типа очень быстро охватили все воюющие страны. Не стала исключением и Россия, где в 1916 году произошел резкий слом общественных настроений.
Вместо толп добровольцев — толпы желающих «откосить» от армии. Вместе патриотических бизнесменов, жертвующих армии — сомнительные дельцы, проворачивающие сомнительные сделки и не забывающие приворовывать. Вместо единства власти и оппозиции — полный раздрай и лютая вражда.
Общество оказалось не готово к тем жертвам и сложностям, которые принесла война. Проливы, Царьград — все это потеряло свое значение, и даже обещание союзников отдать России полмира в придачу не возродило бы былой энтузиазм.
За два месяца до революции французский посланник в России Морис Палеолог с некоторым ехидным удовлетворением отметил:
«Слова министерской декларации, относящиеся к Константинополю, вызвали и в публике не больше отклика, чем в Думе. Такой же эффект индифферентности и удивления, как если бы Трепов откопал старую утопию, некогда дорогую и с тех пор давно забытую!..
Вот уже несколько месяцев я наблюдаю в народной душе это прогрессивное выцветание византийской мечты. Очарование прошло. Охладеть к своим мечтам; бросить то, к чему стремился, чего жаждал с величайшим пылом; чувствовать даже известного рода горькую и едкую радость, констатируя свое заблуждение и разочарование — как это по-русски!»
***
Таким образом, Святая София, как наглядный образ контроля над проливами, стала своеобразной коллективной травмой русского общества. Сто лет назад русские находились буквально в полушаге от реализации заветной цели, но вместо триумфа получили гибель государства и поражение в мировой войне.
Возвращение Крыма не только обеспечило России полноценный выход к Черному морю, но и возродило в обществе память о былых целях и надеждах. И именно эту память так задело превращение Святой Софии из музея снова в мечеть.
