Один из таких всплесков произошел из-за махинаций, связанных с именем члена Государственной думы от Киевской губернии Петра Филипповича Мерщия, прозванного в прессе «депутатом-мародером». Обыск, проведенный в его киевской мастерской ровно 104 года назад, стал началом судебного процесса и общественного обсуждения, посвященного как морально-нравственному облику конкретного депутата — Мерщия, так и статусу члена парламента как такового.
Петр Мерщий родился 23 января 1877 г. в семье крестьян Киевской губернии Филиппа и Ефимии Мерщих. Дед его Ефим (Юхим) был казаком Белоцерковского полка. Образование Петр получил домашнее. Военную службу проходил в качестве писаря старшего разряда при Киевском военно-окружном суде.
В 1902 г. поступил на должность волостного писаря Ржищевской волости Киевского уезда, а в 1905 г. перешел на такую же должность в Германовскую волость и с тех пор постоянно проживал в местечке Германовка. В 1911 г., после введения в Киевской губернии выборного земства, был избран земским гласным по Киевскому уезду. В течение 6 месяцев состоял при земстве инструктором по кооперации. Кроме того, занимался сельским хозяйством, владел 10 десятинами надельной и 42 десятинами приобретенной земли, а также недвижимым имуществом на 10 000 рублей.
25 октября 1912 г. Мерщий был избран в члены IV Государственной думы, получив на избирательном собрании 127 голосов из 148. В справке, составленной уездным исправником перед выборами, отмечалось, что Мерщий «в обществе пользуется доверием», «нравственных качеств хороших, политически благонадежен», «ни к каким политическим партиям не принадлежит, по образу мыслей и политическому направлению подходит к партии националистов», а кроме того, «принимает большое участие в крестьянских общественных делах и к общественной деятельности довольно подготовлен».
Избранием своим Мерщий был обязан голосам предвыборного блока националистов и правых, созданного вокруг Киевского клуба русских националистов.
Приехав в Петербург, он, естественно, вступил во фракцию русских националистов. Впрочем, большой активности в работе фракции не проявил, достаточно часто брал отпуска, в частности, «для устройства своих хозяйственных дел».
Намного больший интерес для него представляла попытка создания внефракционной Крестьянской группы, в работе которой он принял активное участие и даже был избран членом бюро и секретарем данного объединения. Мерщий называл группу «наш крестьянский кружок» и писал, что она для него — «жизнь в Думе». Он говорил журналистам, что для него «организация самостоятельной крестьянской группы — давнишняя мечта» и он будет «добиваться ее осуществления»; именно с этой целью летом 1913 г. он вышел из фракции националистов, но вскоре по какой-то причине вернулся обратно.
Весной 1914 г. он вновь ушел от русских националистов. Поводом для его окончательного ухода стал инцидент, связанный с обсуждением вопроса о запрете празднования юбилея Тараса Шевченко. Совещание националистов запретило ему говорить по этому вопросу от имени фракции, и он решил высказаться лично в защиту поэта.
В связи с этим выступлением, в котором «он девять раз упомянул слово "украинцы", националисты, не удовольствовавшись личными объяснениями Мерщия, составили целый акт отречения, который предложили депутату Мерщему подписать». Мерщий категорически отказался это сделать, окончательно вышел из фракции русских националистов и вступил в Независимую группу.
Получается, Мерщия можно, в соответствии с современным украинским околополитическим лексиконом, назвать «тушкой», то есть депутатом, прошедшим в парламент благодаря одной политической силе, но затем перебежавшим в другую фракцию.
В одной из современных украинских статей утверждается, что Мерщий чуть ли не требовал введения школы на украинском языке и отказа от преследования «просвит», и на основании этого делается вывод, что, хотя он и принадлежал к националистам, «его понимание проблемы существенно отличалось от позиции шовинистов».
На самом деле после своей речи он перестал быть членом русской национальной фракции, а само его выступление, несмотря на неоднократное упоминание слова «украинцы», было вполне лояльным. Так, он заявил, что «мы, малороссы, знаем одну свою родину, одно свое отечество, это великую Россию» и делал упор на то, что Шевченко — «это наш крестьянский поэт, это наша крестьянская гордость».
Мерщий и сам выглядел весьма колоритно, как стереотипный украинский крестьянин: короткая стрижка, вышиванка и длинные свисающие усы.
Но широкую известность депутату Мерщию принес совершенно другой эпизод, а именно история с мошенничеством при поставках обмундирования в действующую армию.
Фактически Мерщий своим именем прикрывал деятельность Хорошанского и его подручных, получая за это определенный процент с прибыли. Летом 1915 г. власти обнаружили злоупотребления (продажа казенного материала на сторону, использование некондиционного материала, присвоение сэкономленного сукна), допущенные непосредственными распорядителями мастерской Вахутинским и Бройде.
Поводом для начала дела стало обнаружение некондиционных шинелей, перепроданных распорядителями в мастерскую В.М. Ломакина, одного из руководителей киевского Союза Михаила Архангела (несколько парадоксально выглядит тот факт, что черносотенец занимался махинациями совместно с евреями).
После обыска в мастерской Мерщия, проведенного 8 (21 по новому стилю) августа 1915 г., Вахутинский и Бройде были арестованы, а Хорошанский ударился в бега. Власти, не зная всей подоплеки дела, вернули мастерскую ее формальному владельцу — Мерщию, который в скором времени ликвидировал предприятие и распродал имущество. Может быть, все бы для него и обошлось, но в конце 1915 г. был наконец арестован Хорошанский, который сознался в мошенничестве и дал показания против депутата.
Обстоятельства дела была сообщены главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта Николаем Ивановым председателю Государственной думы екатеринославцу Михаилу Родзянко.
Вопрос о Мерщии был поднят на заседании Думы в марте 1916 г. правым депутатом Георгием Замысловским, который потребовал «немедленно проверить все это и не оставлять дело шито-крыто». Сам Мерщий с трибуны полностью отрицал все обвинения в свой адрес, отмечая, что его «пришили» к этому делу, а во всем виноват черносотенец Ломакин.
14 марта 1916 г. Совещание Думы заслушало заявление Мерщия касательно инкриминируемых ему действий и решило передать его для решения по существу в комиссию личного состава. 10 декабря 1916 г. указанная комиссия отказалась рассматривать этот вопрос как не относящийся к ее компетенции.
Председатель комиссии Василий Маклаков сообщил председателю Думы Родзянко, что в деле Мерщия нет вопросов ни об его исключении, ни о временном устранении, ни о заключении под стражу, при этом комиссия не может и оградить его «от позорящих и незаслуженных инсинуаций», так как такие полномочия на нее на возложены.
«Но, вместе с тем, комиссия полагает, — и постановила привлечь к этому Ваше внимание, — что дело о Мерщии является весьма наглядной иллюстрацией пробела, несомненно в жизни Государственной думы существующего, — продолжал Маклаков. — Ни в интересах отдельных депутатов, ни в интересах учреждения нельзя примириться с тем, чтобы никто в Думе не был управомочен ни защитить доброе имя сочлена, кем-либо оклеветанное, ни выразить ему, если он того заслуживает, определенного и громкого порицания».
Таким образом, самостоятельно разрешить вопрос о проступке Мерщия Дума оказалась не в состоянии.
Уголовное дело было возбуждено по ст. 1681 Уложения о наказаниях («Присвоение и растрата чужого движимого имущества») на основании показаний Хорошанского, обвинявшего Мерщия в растрате принадлежащего ему имущества на сумму в 12 000 рублей и присвоении 20 000 рублей за изготовленное обмундирование (впрочем, согласно материалам следствия эти суммы составляли 10 000 и 5 000 рублей).
В августе 1916 г. расследование по делу было прекращено за отсутствием состава преступления, «так как юридическим собственником имущества является Мерщий». Таким образом, Мерщий фактически положил деньги Хорошанского себе в карман.
Но при этом вновь встал вопрос о возбуждении дела по ст. 115 Уголовного уложения, предусматривающей наказание за сдачу в действующую армию в военное время заведомо негодных для употребления предметов довольствия. «Пострадали ли и насколько при описанном осуществлении подряда интересы казны, остается невыясненным, так как ликвидация отношений между интендантством и мастерской Мерщия по поводу недостачи выданного для обработки казенного материала не произведена», ‒ констатировала киевская прокуратура.
Следствие продолжалось, но официальное обвинение Мерщию так и не было предъявлено. Косвенные доказательства его вины были приведены в письме Иванова:
«Знал ли П. Мерщий о такой постановке дела в мастерской, которой он дал свое имя, расследованием не установлено, но по вопросу о пользовании мастерской Мерщия остававшимся прикроем свыше 2% имеются несомненные данные, что этот факт был известен П. Мерщию, который, ввиду неясности в этом отношении договорного соглашения с казною, обращался в вещевое отделение интендантства за разъяснением вопроса, — можно ли считать полученный свыше 2 % прикрой собственностью мастерской или он подлежит также сдаче интендантству.
Получив ответ, что он о полученном в мастерской прикрое свыше 2% обязан заявить официально интендантству и просить по этому поводу письменных указаний последнего, П. Мерщий однако этому разъяснению интендантства не подчинился и никакого заявления в интендантство не подал, а прикрой продолжал поступать в собственность мастерской П. Мерщия…»
К тому же, Мерщий не мог не понимать, что Хорошанский не имел возможности выплачивать ему обещанные суммы при добросовестном выполнении заказа.
Согласно разъяснению Уголовного кассационного департамента Правительствующего сената от 1906 г. для привода депутата в суд в качестве обвиняемого или свидетеля требовалось согласие Думы.
Видимо, прокуратура решила, что имеющихся данных было все-таки мало для ходатайства об аресте депутата, и это давало ему шанс избежать наказания. При этом министр юстиции, ознакомившийся с делом Мерщия, написал на одном из листов карандашом: «Хорош представитель законодательных учреждений!»
Широкая общественность узнала о деле Мерщия еще осенью 1915 г., когда в «Киевской мысли» вышла статья популярного журналиста Всеволода Чаговца. Описав в общих чертах суть произошедшего, Чаговец отмечал, что «Мерщию придется сбросить с себя тогу, которая ему не по плечу… Если солдатские шинели, поставляемые им, оказались слишком короткими и узкими, то для г. Мерщия тога законодателя и депутата оказалась слишком длинной и широкой. Спекулируя на шинелях, он запутался в складках этой тоги, а теперь должен ее сбросить».
В ответ Мерщий подал на Чаговца в суд, находя, что в статье содержатся заведомо ложные сведения, порочащие его честь и доброе имя. Заседание состоялось в начале января 1917 г.
Большинство свидетелей высказалось в пользу журналиста, при этом один из них даже отметил, что Мерщий шантажировал родственников арестованных евреев, вымогая у них 7000 рублей и обещая походатайствовать за арестованных перед властями. Так ничего и не сделав, он якобы заявил родственникам: «Меня не арестуют, потому что я патриот, а их освободить не надо, потому что они не патриоты».
В итоге суд вынес решение о полном оправдании Чаговца и тем самым косвенно подтвердил обвинения в адрес Мерщия.
Вскоре в газете «Речь» вышла статья с выразительным названием «Депутат-мародер», повествующая о киевском судебном процессе. «Биржевые ведомости» уверяли своих читателей, что Мерщий, «конечно, правый», и что он, желая «послужить родине, служил ей по излюбленному правыми способу, с пользой для родины и не без пользы для себя. По показанию свидетелей на суде, польза для Мерщия оказалась куда больше пользы родине».
«Теперь остается сделать свой вывод о деле Мерщия — Гос. Думе, — заключала газета. — После судебного следствия есть о чем подумать нижней палате, к составу которой принадлежит правый депутат Мерщий. Нужно положить предел этой бесстыдной эксплуатации депутатского звания и фальсификации высоких понятий. От фракции правых ожидать какого-либо вмешательства в эту историю было бы наивностью. Она на этот счет не любопытна».
В «Петроградском листке» Мерщия также называли «правым депутатом» и иронизировали, что «у каждого из 100 000 солдат г. Мерщий раздел только один аршин. А в результате 66 верст обнаженного человеческого тела! 66 верст розовой, телесного цвета дороги!.. Ах, по этой дороге всякий другой угодил бы прямо в Сибирь, но…» якобы из-за своей «правизны» Мерщий избежал справедливого наказания.
Правая «Земщина», называя Мерщия «прогрессивным законодателем», «плутом» и «представителем думского желтого блока» (имеется в виду Прогрессивный блок. — Авт.), была несколько ближе к истине, чем либеральная пресса, совершенно безосновательно обвиняющая во всем правую фракцию, хотя в действительности членом Прогрессивного блока он также не был.
Таким образом, и либералы, и правые пытались «спихнуть» проделки Мерщия на своих политических оппонентов.
В Независимую группу, в которой он состоял в действительности, было внесено предложение о его исключении из ее состава. Президиум группы в своей резолюции отметил, что «что данное им, Мерщием, группе обещание реабилитировать себя путем судебного разбирательства оказалось невыполненным, так как попытка П.Ф. Мерщия в этом направлении привела к обратным результатам», и поэтому принял решение исключить его из фракции.
«Речь» сообщала, что «в депутатских кругах находят, что П.Ф. Мерщия следовало бы исключить из состава Гос. Думы, но это невозможно по формальным причинам, так как закон не дает Гос. Думе право исключать депутатов по причинам морального характера».
После Февральской революции Мерщий остался в Германовке, состоял членом и секретарем Германовской волостной управы. На протяжении весны и лета 1917 г. дело о махинациях продолжалось, но уже скорее по инерции.
Информацией о том, чем все закончилось, мы не располагаем. По всей видимости, революционные события осени 1917 г. окончательно спасли депутата-мошенника от возможного судебного преследования.
В последующие годы Мерщий проживал у себя в Германовке.
Его дочь вспоминала: «Работал на земле, сажал сад, копал садок для рыбы, а кроме того, организовал в селе птицеферму. У него были и другие планы по улучшению жизни в селе, пришедшей в упадок после революции, еврейских погромов и гражданской войны. Но верхам не понравилась активность отца.
В Музее казачества в Германовке сохранилась фотография, на которой изображены сам Петр Филиппович, его жена и две дочери. Датирована она маем 1926 г. (то есть сделана за 3 года до первого ареста), а сам бывший депутат выглядит на ней человеком вполне обеспеченным — вероятно, во время нэпа он смог найти применение для своей предприимчивой натуры.
Впрочем, вполне возможно, что дочь его что-то недоговаривала, и в тюрьму в первый раз Мерщий угодил не из-за своей активности, а из-за желания провернуть очередную финансовую махинацию.
Казалось, революция 1917 г. спасла его от наказания, но продолжение революционного процесса — уже в большевистском формате — привело его в расстрельную яму.
