Цена вопроса
Прежде чем мы начнём рассказ о религиозной политике Российской империи в Правобережье, нужно разъяснить специфику проблемы.
Религиозные отношения 200 лет назад сильно отличались от сегодняшних, и дело не в личном выборе людей того времени. До появления телеграфа (позволявшего быстро получать информацию) и развития коммуникаций (позволяющих быстро перемещать товары и людей) любая удалённая область представляла собою государство в государстве со своими порядками (а удалённые колонии представляли вообще другую планету).
Количество чиновников на душу населения во всех европейских странах тогда было очень небольшим. Во многом потому, что у государств того времени было всё ещё недостаточно сил и ресурсов для создания вертикали власти с большим административным аппаратом. Положение усугубляло то, что львиная доля населения проживала в сельской местности, практически не соприкасаясь с жизнью остальной страны: очень малую часть крестьян забирали в армию, представителей государства могли не видеть годами (их функции выполняла местная аристократия и их немногочисленные агенты), а междеревенская ярмарка была событием с большой буквы.
Но даже на этом, общеевропейском фоне Правобережная Украина отличалась в худшую сторону. В городах там проживало меньше 3% населения, и число жителей этих городов практически не росло, в отличие от остальной России и других европейских стран, где вчерашние крестьяне пополняли ряды городских жителей и включались в жизнь государства.
В этих условиях базовой административной управленческой структурой в сельской местности была церковь, вокруг которой там строилась жизнь: в церкви существовала минимальная хозяйственная бюрократия (хороший пример — метрические книги, в которые и в России и в Европе нужно лезть за любыми сведениями о семейной истории старше 100 лет). Вокруг церквей происходили основные события в жизни сельского социума, вокруг них строилось рудиментарное образование (церковно-приходские школы).
Не будет преувеличением сказать, что в эпоху до массовой урбанизации и индустриализации священник сельского прихода в основном выполнял функции, которые затем с куда большей мощью начало выполнять официальное государство — немножко счетовод, немножко политрук, немножко регистратор, немножко управленец.
Вокруг конкретных религиозных институтов вырастал целый комплекс общественных и экономических отношений — отсюда и жестокость религиозных войн Раннего Модерна и позже: весь спор шёл не вокруг догматов, а вокруг конкретного устройства жизни и распределения власти.
В связи с этим для государства решающее значение имела конфессиональная картина в провинциях — речь шла не об отношении к обрядовой стороне, а о параллельных государству институтах, обладавших огромной властью и влиянием. Это традиционная европейская история — через установление контроля над церковью и господствующей религии прошли все крупные европейские государства.
Униатство — религия буфера
В Правобережье с конфессиями было непросто — хотя львиную долю населения (больше 75%) составляли малороссы, близкие к великороссам в языковом и культурном смыслах, не все из них были православными.
Из 9,5 тыс. священников Волыни в 1815-м, например, православными были 6,5 тыс., по полторы тысячи было у католиков и униатов, хотя поляков там было меньше 8% населения. Униатов можно считать фракцией, лояльной по отношению к господствовавшей польской шляхте — собственно, затем они были и нужны полякам — как буфер между «расой господ» и нещадно угнетаемым большинством малороссов.
Эта структура конфессий не менялась и в первое время после присоединения региона к России.
Например, уже в 1825 году, то есть после трёх десятилетий русского управления, у католической и униатской церквей было земель и имущества больше чем у православной церкви, хотя последняя должна была быть как минимум столь же богатой как (хотя бы!) униатская, ввиду куда большего количества прихожан.
Практически в каждом польском районе был построен каменный костел, но в украинских районах почти все церкви были деревянными и находились в плачевном состоянии, поскольку денег на их содержание постоянно не хватало (крестьяне Правобережья вообще отличались нищетой и забитостью).
Мощный рост униатства в регионе пришёлся на XVIII век и происходил за счёт православных крестьян, которые обращались в надежде несколько облегчить свою долю. С точки зрения польских властей победа оказалась пирровой: конъюнктурность соображений малоросских крестьян привела к тому, что униатство не пустило серьёзных корней в их культуре и бытовых привычках, поэтому после 1795 года при новой власти они так же легко переходили в православие.
А русские чиновники создали для этого все условия: первые 30 лет привилегии шляхты сокращались очень аккуратными, точечными мерами. Но когда речь шла о конфессиях, генерал-губернаторов ничего не сдерживало и массовые кампании по переводу крестьян в православие стали делом очень частым — только в 1833-1835 гг. в православие обратили 120 тыс. униатов.
Благодаря этим мерам русские власти также подтачивали основы господства шляхты: руководство перешедших в православие приходов обычно сразу же начинало конфликтовать с польскими помещиками (на их землях, собственно, абсолютное большинство униатских приходов и располагалось) по вопросам защиты прав украинских крестьян и их имущества, и в этих спорах русское правительство предсказуемо вставало на сторону православных, мотивируя это защитой права на свободу вероисповедания.
На практике это конечно означало стремительный подрыв польского влияния на деревню, поскольку русская православная церковь, как организация строго иерархическая, следила за тем, что именно назначенные ей священники транслировали своим прихожанам (да и новоиспеченные православные священники были заинтересованы в продвижении русской, а не польской повестки).
Чтобы несколько сравнять счёт, русское правительство в 1825 году обложило налогами и повинностями все крупные неправославные религиозные организации Правобережья, чем несколько укрепило позиции православной церкви, которая усилила «дружественное поглощение» униатских приходов.
Если католическая церковь смогла устоять благодаря наличию опоры в лице шляхты, то униатская церковь со второй половины 1820-х гг. всё больше полагалась на русские власти. Это способствовало то, что за первые 30 лет русского управления в среде униатов Правобережья выросло первое поколение духовенства, интеллектуально ориентированного на Россию — в основе своей это уже были представители бедного крестьянства, степень полонизации которого была минимальной, если сравнивать с униатскими священниками польских времён.
Здесь помогло то, что в начале 1820-х гг. все католические и униатские школы (первые составляли абсолютное большинство всех учебных заведений Правобережья на тот момент, что и обуславливало польскую ориентацию образованных униатов) были обязаны привлекать к обучению православных священников.
В итоге к 1839 году на всё Правобережье из более чем 4 млн жителей оставалось только 130 тыс. униатов (в районе 3% населения). В том же году православная церковь объявила о поглощении остатков униатских церквей и включению всех приходов в состав русской церкви.
К слову, подобные меры, направленные на подрыв автономии униатства происходили и по другую сторону границы, в габсбургской Галиции за 50 лет до этих событий: австрияки разумно считали униатские приходы инструментом польского влияния и методично ставили их под свой прямой контроль и забирали у них хозяйственные и управленческие функции.
Конечно, бывшие униаты в Правобережье сохраняли некоторую обособленность внутри русской церкви ещё долгое время (ввиду недостатка кадров посты священников зачастую наследовались детьми из этого круга), но, по крайней мере, они транслировали массам линию русского правительства, а не польских помещиков, что сыграло свою роль: восстания 1830 и 1863 годов были проигнорированы крестьянами-малороссами. В последнем случае они даже способствовали успеху русских войск, выдавая им польских партизан.
Собственно, на протяжении первых шестидесяти лет русского управления в новых провинциях, основная мысль, которую транслировали «новые православные» батюшки своей пастве заключалась в следующем: русская власть это всерьёз и надолго, а время польских католиков-помещиков безвозвратно ушло.
Собственно, поэтому на эти годы до отмены крепостного права при, в целом, признании Петербургом прав помещиков (которые всё-таки были тогда важным управленческим звеном) усилилась эмансипация украинского крестьянства. Крестьяне стали гораздо больше жаловаться на поляков властям единоверцев, много судились с поляками, и это привело к ужесточению политики центра по отношению к помещикам и появлению в 1830-1840 гг. массы запретительных актов, которые ограничивали власть помещиков над крестьянами, что подкосило гегемонию поляков на Украине.
Католичество — религия господ
Совсем иначе дело обстояло с католической церковью, представлявшей интересы собственно польского общества, отношение которого к русской власти было… неоднозначным.
Сама церковь в первые 30 лет русской власти страдала опосредованно — новые хозяева края активно продвигали открытие православных школ (в которых преподавание велось на русском языке) и мешали открывать новые католические (где учили на польском). Собственно, после 1795 года прирост численности учащихся в католических школах происходил во многом за счёт украинских крестьян, «обработкой» которых польские помещики решили озаботиться после потери политической независимости.
На самом деле, существовал хороший задел на полонизацию значительной части украинского населения. Польский был языком интеллектуалов и городов, все квалифицированные специалисты в регионе вели разговоры на нём. Русский являлся языком весьма немногочисленной государственной администрации (большую часть делопроизводства и официальной переписки в новых губерниях до начала 1830-х гг. вели на польском, пока царская администрация не стала требовать использовать русский). Украинское же крестьянское сообщество находилось на таком уровне социального и языкового развития, что точно не могло быть активным и влиятельным участником событий.
После 1830 года католическая церковь небезосновательно ассоциировалась у русских чиновников с польским национальным движением, поэтому католические приходские школы в Правобережье начали закрывать. На тот момент, что характерно, в них обучались практически только украинские дети.
К концу 1830-х гг. в Правобережье насчитывалось 579 тыс. украинцев-католиков, представлявших собою опору польских помещиков среди крестьянства. Православные крестьяне сильно превосходили их по численности, но всё же про-польский элемент был весьма заметным. Поэтому, чтобы минимизировать влияние бывших господ на эту группу, в 1845 году отдельным указом было запрещено учить украинских детей польскому языку. Доводы официальных лиц выглядят достаточно обоснованными — «богослужение в церкви ведется на латыни», но все стороны понимали, что это делается для того чтобы не давать полонизировать украинцев.
В начале правления Александра II католическому духовенству снова разрешили открывать школы (но без обучения на польском языке). Однако, волнения в «материковой Польше» вначале 1860-х гг. вызвали отклик среди части католического духовенства Правобережья (например, в некоторых церквях служили панихиды по павшим повстанцам). Поэтому после этих событий началось новое закрытие школ, и на десятки лет в Правобережье и вовсе запретили преподавание катехизиса.
А что же украинские католики? Их всех распределили по православным школам, так что постепенно духовное влияние поляков сошло на нет, и польские патриоты не смогли заразить идеями борьбы за великую независимую Польшу вчерашних холопов на Украине (зато в Польше у них это получилось по понятной причине уже имевшейся общности религии и языка).
И конечно, нельзя не отметить ликвидацию крепостного права: основными бенефициарами существования этой системы в Правобережье были крупные польские землевладельцы (к числу которых относились и католические церкви), так что экономические основы католичества на Украине оказались подорваны навсегда, и церкви начали стремительно терять земли и влияние в новых рыночных условиях.
В предшествовавшие десятилетия, конечно, у католической церкви периодически конфисковывали «лишние» земли, но делалось это не особенно активно: всё же значительная часть духовенства была чужда светским революционным идеям польского городского населения, поэтому царские власти первые полвека старались не сильно ущемлять имущественные права. Здесь стоит отметить ещё два возможных фактора, которые могли оказать на это влияние:
Во-первых, в России на тот момент было ещё довольно много «непольских» католиков на русской службе в армии и госаппарате (в основном итальянцы и французы) — значительные репрессии против католицизма в пределах бывшей Речи Посполитой могли вызвать негативную реакцию с их стороны.
Во-вторых, основное внимание русских властей было направлено на многочисленную шляхту Правобережья, которую они активно лишали земель и дворянского звания. Католическая церковь при всех своих польских связях была не так явно «проблемна», поэтому не было стимулов её тревожить.
Выводы
Религиозная политика Российской империи в Правобережье последовательно развивалась в одном направлении: укрепить влияние «федерального центра» и ликвидировать любые нелояльные группировки ещё до того, как они вообще начнут приносить какие-то проблемы.
Здесь русские чиновники действовали куда более смело, нежели в случае с помещиками и шляхтой (в случае которых давление нарастало постепенно в течение 70 лет), и это сразу же принесло положительные результаты.
Благодаря мерам правительства (под руководством которого находилась русская церковь) в этот период не было зафиксировано хоть сколько-нибудь значимых вооружённых выступлений униатов, а католическая церковь не стала центром сбора разных оппозиционных по отношению к России сил (каковым центром она стала в коммунистической Польше).
Также церковно-языковая политика Российской империи помогла остановить естественную полонизацию Правобережья, отчасти благодаря чему сегодняшняя, отчётливо антирусская Украина не находится под влиянием Польши (в отличие от, например, Молдавии, где велико влияние соседней Румынии).
Кто-то может сказать, что повлияли чистки и депортации XX века (в частности "Волынская резня"), но здесь можно возразить тем, что в течение всего XX века и советские, и постсоветские власти интенсивно занимались дерусификацией региона, но русский элемент на Украине всё ещё силен, а вот польский элемент окончательно изжит.
Даже многочисленные украинские гастарбайтеры в Польше не индоктринированы поляками, и польские национальные ценности на Украине не продвигаются.
