Пересказывать всю биографию Шульгина нет смысла — лишь на перечисление его головокружительных приключений времен Гражданской войны уйдет не один десяток страниц. Поэт Игорь Северянин, впечатленный личностью Василия Витальевича, написал стихотворение «Шульгин», вошедшее в цикл «Медальоны»:
В нем нечто фантастическое: в нем
Художник, патриот, герой и лирик,
Царизму гимн и воле панегирик,
И, осторожный, шутит он с огнем…
Он у руля — спокойно мы уснем.
Он на весах России та из гирек,
В которой благородство. В книгах вырек
Непререкаемое новым днем.
Его призванье — трудная охота.
От Дон Жуана и от Дон Кихота
В нем что-то есть. Неправедно гоним
Он соотечественниками теми,
Кто, не сумевши разобраться в теме,
Зрит ненависть к народностям иным.
При этом в украинской историографии — как советской, так и современной — киевлянин Шульгин это ярчайший, можно сказать, «хрестоматийный» пример «украинофоба», «украиножера», «русификатора», «русского шовиниста». И, казалось бы, для этого имеются основания.
Ведь есть же известная и популярная книга Шульгина «Украинствующие и мы!» Но в действительности этой книгой шульгинское понимание «украинского вопроса» не исчерпывается, да и саму эту книгу порой трактуют весьма вольно, сильно отклоняясь от основной идеи автора.
Для начала все же стоит остановиться на одном важном моменте из биографии Шульгина, малоизвестном для широкой публики.
Родись он на год позже — быть бы ему, скорее всего, не Василием Витальевичем Шульгиным, а Василием Дмитриевичем Пихно. Дело в том, что его мать, Мария Константиновна, родила сына не от своего законного мужа — историка Виталия Яковлевича Шульгина, а от любовника — экономиста Дмитрия Ивановича Пихно. Спустя год Виталий Яковлевич умер, и Мария Константиновна вышла замуж за Пихно. Последующие их дети рождались под фамилией нового мужа — Пихно, а вот Василий так и остался Шульгиным и всю жизнь на публике именовал своего настоящего отца отчимом.
Он сам не любил распространяться на эту тему, но в его неопубликованных записках есть одна оговорка: «Я ношу вовсе не ту фамилию, которую я должен был бы носить». И еще: «Насколько можно судить по всем моим родственникам, в них совершенно нет типичных малороссийских черт, а скорее великорусские или белорусские, и это как в смысле физическом, так и в духовном. Я всю жизнь чувствовал какую-то существенную разницу между собою и шульгинской породой, имя которой я носил».
Себя же Василий Витальевич считал именно малороссом. Главным героем для него всегда был Богдан Хмельницкий, «батько Богдан» — объединитель русской земли, а главным днем русской истории — 8 января 1654 года, день Переяславской рады. К тому же Богдан был его земляком — и гетман, и семейство Пихно происходили из-под Чигирина. Таким образом, Шульгин был не «пришлым москалем», а самым что ни на есть «коренным малороссом», «хохлом», как он сам себя часто называл.
Когда публицист И.И. Колышко написал про одного человека, что тот был «смесь хохла с русским», Шульгин с возмущением ответил: «Значит, хохол — не русский? Гоголь тоже был полтавец, и не «смесь», а чистокровный хохол. Значит, выходит, и Гоголь был не русский».
Это не мешало бы запомнить некоторым особо рьяным противникам нынешней украинской власти, которые, вполне справедливо критикуя политическое «украинство», при этом совершенно непотребным образом измываются в Интернете над «хохлами», превратив это ироническое обозначение южнорусского населения в страшное оскорбление (стоит отметить, что, называя себя самого «хохлом», Шульгин вполне мог в разговорной речи назвать великоросса «кацапом», совершенно при этом не желая никого оскорбить).
Проявления малороссийской самобытности никогда не были чужды Шульгину, но носили для него, несомненно, этнографический характер, а местный патриотизм, совмещенный с общерусским, был одним из основных свойств его характера.
С симпатией и интересом относясь к местным говорам простонародья, Василий Витальевич считал, что все же они не могут играть прогрессивную роль литературного языка, каковым должен быть язык русский:
«Хотя русский литературный язык, в общем, создался на северной основе, но он вовсе не совпадает с великорусской простонародной речью. Это язык именно литературный. Он является плодом усилий всего русского народа. Он в течение веков выкован непрерывной, преемственной работой трех главных очагов русской мысли — Киевом, Москвой и Петроградом. Являясь костью от кости и плотью от плоти всего русского народа, он доступен ему, народу, на всем пространстве России и без труда усвояется малорусским населением. Овладев им, простой малорусский хлiбороб приобщается ко всей общерусской литературе от Пушкина до Достоевского, а это — кое-что, между прочим. Не овладев, он останется при Шевченке.
Шевченко хорош, — нет слов, но вчера Шевченко, сегодня Шевченко, завтра и послезавтра Шевченко — надоест же, наконец, прости Господи! Хлiборобу, если он захочет быть образованным человеком, необходимо овладеть какой-нибудь из «мировых грамот»: чи немецкой, чи французской, чи английской. Но поди же выучись этим штукам, не так-то это легко! А вот тут под боком лежит мировая грамота своя, собственная, русская, да и учить ее почти что не надо, — сама в рот лезет, как гоголевский вареник. И сколько бы ни шипели «украинцы», хлiбороб, рвущийся к свету, от мирового русского языка добровольно не откажется. Вот почему они и стремятся засадить его в такие тиски…»
Особенно причудливо шульгинское мировоззрение отразилось на взглядах его среднего сына, Вениамина (или, как его называли в семье, Ляли). Екатерина Григорьевна Шульгина, первая жена Василия Витальевича, вспоминала: «Носит русские национальные ленты демонстративно, в пику «украинцам»… Но о «жовто-блакитном» флаге выражается: «Приятно посмотреть на наш ридный прапор…»
Все это говорилось, конечно, не вполне всерьез, но, как известно, в каждой шутке есть доля шутки. При этом, несмотря на весь свой региональный патриотизм и полушутливую-полусерьезную любовь к «мове», Вениамин сражался в рядах белой армии именно за «великую, единую и неделимую Россию», а не за «самостийную Украину».
Еще один курьезный эпизод, связанный с отношением Шульгина к «мове», произошел в начале 1919 года в Одессе. В это время Василий Витальевич был неформальным советником одесского «диктатора» А.Н. Гришина-Алмазова. Шульгин так вспоминал об этой истории в своей книге «1919 год», на днях вышедшей в издательстве «Кучково поле»:
«Дело было в следующем. Когда Гришин-Алмазов принимал власть после жестокого боя с петлюровцами, он, разумеется, был соответственным образом настроен к «Украине». Он был в настроении провести целый ряд резких мер в смысле — «закрыть — воспретить — прекратить»… Я помню наш разговор.
— Не могу же я допустить, чтобы эту проклятую, изменническую мову преподавали в гимназиях! Я прекращу это безобразие!
— Напрасно, — сказал я.
— Как? Вы? Вы стоите за мову?
— Алексей Николаевич, вы не горячитесь, а разрешите поставить вам один вопрос: как вы думаете, — одесская молодежь желает учиться мове или нет?
— А я почем знаю!.. ничего я в этом украинском вопросе не понимаю… Знаю одно: они предатели такие же, как большевики!..
— Совершенно верно. Предатели они такие же, если еще не хуже… но ведь вы не запрещаете русский язык только потому, что большевики говорят по-русски… <…>
— Ну, хорошо, — как же вы хотите?
— Очень просто… Мне кажется, в Одессе было бы стильно пустить в ход чисто одесский прием… «И капитал приобрести…»
— «И невинность соблюсти…» Как же это сделать?
— Вот как… Давайте не будем «запрещать» мову. Наоборот, оставим ее, но факультативно, т.е. сделаем предмет «необязательным», кто хочет — пусть изучает, кто не хочет — не изучает… Пусть мальчики сами решат…
— И вы думаете?
— Я думаю, что уроки мовы мальчики проиграют в мяч…
— Да есть же тут украинцы, наконец?!
— Есть, злобные и энергичные, но в ничтожном количестве. Впрочем, для этих мы приготовим «проволочное заграждение»…
— Какое?
— Мы будем преподавать не «украинскую мову», а «малорусское наречие»…
— Какая разница?
— Разница приблизительно такая, как между языком «Слова о полку Игореве» и языком Тредиаковского… Но дело не в этом, а в том, что «украинцы» изучать «малорусское наречие» откажутся…
— Почему?
— Потому что они презирают нашу настоящую народную речь. Потому что они непременно хотят насиловать свой «ридный край»… Потому что они ненавидят всю нашу вековую традицию… потому что для них нет ничего святого в нашем прошлом, в нашей истории… нашей старине, в нашей южнорусской культуре… Потому что главная цель их во что бы то ни стало провести в жизнь свой чудовищный обман, будто бы 35 миллионов, населяющих юг России, — не русские. Ради этой главной своей задачи, Алексей Николаевич, <…> они принесут в жертву все!.. И хотя мы будем преподавать самый чистый местный язык (язык Шевченко и Котляревского), они откажутся и от Шевченки, и от Котляревского, лишь бы их дети не изучали «малороссийского наречия»!.. Вот увидите…
— Ну, хорошо!.. На вашу ответственность!
— На мою ответственность! Но я еще очень прошу вас, не уничтожайте, а оставьте даже обязательным «украиноведение»…
— Так ведь это не вяжется?
— Очень будет вязаться… если мы изменим всего несколько букв и будем вместо «украиноведения» преподавать «краеведение»…
— Зачем это вам?
— Как — зачем? А разве вы не находите, что это безобразие, когда у нас не уделяется ровно никакого внимания своему родному краю?.. Пусть русские дети знают немножко больше, например, о степях Новороссии, чем… об американских «пампасах, сильвасах, льяносах»! До сих пор ведь было наоборот… не думаете ли вы, что пора прекратить этот льяноско-сильваско-пампаский патриотизм?
— Ну ладно… Пусть так и будет…»
Некоторое время спустя Гришин-Алмазов и Шульгин вернулись к этой теме:
«- Так как же в гимназиях? Нашлись «украинцы»?
— Нашлись… Вот, например, во второй гимназии нашлось двое…
— Только-то… Кто такие — не знаете?
— Немножко знаю… Да и вы их знаете…
— Как?
— Эти двое — мои сыновья: Ляля и Дима… Они прилежно изучают Шевченко и Котляревского… И им очень нравится…
— Да неужели! А остальные?
— Остальные… играют в мяч…»
И в этом плане Шульгин и его сыновья, конечно, отличались от жителей Новороссии, для которых Шевченко был чем-то совершенно чуждым. Для Василия Витальевича «Кобзарь» являлся одновременно и «украинским большевиком», и «бандуристом», которого «и Гоголь приемлет». Шульгин, по большому счету, оставался малороссийским помещиком, влюбленным в природу и историю Волыни и Киевщины, и в этом плане — и стилистически, и идейно — сильно напоминает писателя Олеся Бузину, убитого в 2015 году украинскими националистами.
Конечно, Шульгин настаивал на том, что именно термин «малоросс» верен с исторической точки зрения, но порой высказывался и в том смысле, что готов принять «украинскость», но только как региональную разновидность «русскости», при этом категорически отрицая то, что можно назвать «политическим украинством».
«Когда каждый обыватель Киевщины, Полтавщины и Черниговщины на вопрос, какой ты национальности, будет отвечать: «Я — дважды русский, потому что я украинец», — тогда за судьбу «Матушки-Руси» можно не бояться», — писал Шульгин в одной из эмигрантских газет уже в 1920-е годы.
В 1951 году, сидя во Владимирском централе, Шульгин явно ощущал себя «последним из могикан», соединяющим в своей натуре и общерусский, и местный, малорусский, патриотизм, которые не противоречат, а взаимодополняют и обогащают друг друга:
«Спустил ли я знамя [князя Олега и Богдана Хмельницкого]? Нет. Но оно не развевается больше на высоте киевских гор. Уходя в изгнание, я унес его с собой и храню в сердце своем. Не потому ли я не умираю так долго, что мне некому его передать? Но тоска берет меня иногда. Что с ним будет, когда я отыду к отцам своим?»
Тогда же он, перефразировав Игоря Северянина, написал автобиографическое стихотворение, в котором были следующие строки:
Но все же он напрасно был гоним
Из украинствующих братьев теми,
Которые не разобрались в теме.
Он краелюбом был прямым.
Последнюю строчку Василий Витальевич завещал вырезать на своем могильном камне. Это пожелание было отчасти выполнено лишь в конце 2017 года, и теперь табличка с данными словами лежит у надгробия Шульгина и его второй жены на кладбище Байгуши недалеко от Владимира — вместе с изображением покровителя Киева архангела Михаила и русским национальным флагом образца 1914 года.
Отношение В.В. Шульгина к украинскому вопросу подробно рассматривается в его книге «1919 год», выпущенной в издательстве «Кучково поле». 9 сентября 2018 г. в 11:00 в Литературной гостиной Московской международной книжной выставки-ярмарки (ВВЦ, павильон 75, зал В) состоится презентация книг Василия Витальевича Шульгина «1919 год» и «1921 год».
Ведущий презентации — журналист Александр Чаленко (Украина.ру).
Выступающие:
— Антон Чемакин, кандидат исторических наук, старший преподаватель Института истории СПбГУ, научный редактор книг «1919 год» и «1921 год»;
— Александр Васильев, кандидат исторических наук, экс-депутат Одесского городского совета, (Украина.ру);
— Александр Репников, доктор исторических наук, заместитель начальника Центра документальных публикаций Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ).
