Дела шахтёрские
Моя лучшая подруга юности — тоже шахтёрская дочь, её отец в нулевых был техническим директором шахты имени А.Ф. Засядько. Эта шахта одна из самых глубоких и аварийных в Донецкой области. Я помню, как в ноябре-декабре 2007 года на шахте случились с разрывом в пару недель две крупных аварии. Это была самая масштабная катастрофа на угольных шахтах Украины после обретения в 1991 году независимости, в результате которой погибло 153 шахтёра и 5 горноспасателей. Мы сидели тогда перед телевизором и плакали — я, моя подруга и её мать. А потом мать встала, выключила телевизор и сказала: «Мне не надо никаких денег. Буду жить на хлебе и воде, лишь бы мой сын и муж были живы».
В тот год они оба вернулись живыми, а в 2012 году отца подруги не стало, даже до внуков не дожил. Сердечный приступ. Слишком нервная работа. Если шахта не возьмёт твою жизнь под землёй, она достанет тебя на поверхности земли. Ему было всего-то 59 лет. У него были пронзительные голубые глаза и очень доброе сердце, которое не выдержало.
«Он забыл своё имя, но запомнил свой позывной…»
Когда человек впервые приходит устраиваться на шахту, ему выдают табельный номер и официально пишут его на самоспасателе и ширялке (специальный жетон, который засовывают в автоматизированную систему учёта выхода на работу), а неофициально — на спецовках и каске. На крупных шахтах у рядовых шахтёров четырёхзначные номера, а у высшего состава — пятизначные. Один знакомый бывший шахтёр, отдавший шахте полжизни, говорит так: «Десять лет прошло, а я до сих пор помню свой табельный номер. Ночью разбуди, назову». Табельный номер выдаётся раз и на всю трудовую деятельность на данной шахте.
Когда случается авария, на месте где было обнаружено тело, крепится пластиковая табличка с табельным номером погибшего. Табельные номера погибших вычёркивают из общего списка, повторно никому не дают, это считается дурной приметой, шахтёры в этом смысле очень суеверны. Более того, даже табельные номера травмированных горняков никто из новичков брать не хочет, боятся повторить судьбу.
Самое страшное — это заходить в шахту после аварии. Принцип, что два раза в одну воронку не падает, здесь не действует. После аварии спускаться страшней, чем обычно. Знакомый шахтёр Николай вспоминает: «Спускаешься, видишь пластиковую табличку, а на ней номер товарища, и такая ярость сразу на тебя накатывает. Понимаешь, что бессилен перед лавой. Под землёй другой бог, не тот, что на земле. Много суеверий, но надеешься не на приметы, а на товарищей! Тяжело терять своих!»
Не обпивай ближнего своего!
Шахтёры — народ действительно суеверный. Никто из них никогда домой ни за чем не возвращается, неважно, забыл ли полотенце, шлёпанцы, флягу с водой или тормозок (еда, которую шахтёр берёт с собой в шахту). Лучше всю смену отработать голодным, чем вернуться. В закрытые выработки не ходят, даже до двери опасаются дотрагиваться. Никогда не отмечают крестом место, рисуют что угодно, — кружок, птичку, жирную точку, но только не крест. С опаской относятся к тринадцатому числу, важные события на 13 не планируют. Папа говорил мне: «Не припомню ни одной аварии, что случилась бы 13 числа. Работать в этот день стараются максимально осторожно».
В забой шахтёры берут много воды, раньше носили в алюминиевых флягах, сейчас — в пластике. Недопустимо — выпить чью-то воду без спроса и заставить человека мучиться жаждой, всегда спрашивают. Горняки не любят бывшую в употреблении одежду, стараются после кого-то не носить, предпочитают новое. Чужую каску надевать не станут, особенно, если она после несчастного случая, свою тоже примерить не дадут. Перед сменой избегают любого прощанья. Папа говорил, что ему лишний раз даже здороваться не хотелось, время в шахте — беспрерывно, смена за сменой, просто приходишь и выполняешь свою работу.
Одиночество — враг. По одному шахтёры стараются не ходить. Если коногонка (индивидуальный осветительный прибор, используемый шахтерами) откажет, сложно будет выбраться, в шахте абсолютная тьма. Избегают слова «последний», заменяют на «крайний» (крайняя смена), про сигарету могут сказать, что одна осталась. Иногда в народе можно услышать, что на загазованных шахтах шахтёры «глушат счётчики», чтобы лишний раз не прерываться. Мой отец опровергал этот тезис. Ещё один миф, что в шахте всюду крысы. Крыс, действительно, много, но они находятся в местах скоплений людей. Чем глубже уходит выработка, тем жарче и меньше крыс.
Температурный режим — «до хрена»
В шахте так жарко, что многие шахтёры работают с обнажённым торсом. Я спросила у одного шахтёра на пенсии: «Какая температура была в шахте?» Он помолчал, я увидела, как на лбу у него выступил пот, хотя мы беседовали прохладным августовским вечером, и промолвил, смущаясь крепкого слова: «До хрена!» Я не унималась: «А всё же?»
Александр Анатольевич вытер пот со лба тыльной стороной ладони и сказал: «Жарко всё время. Спустился, протопал, потом подъехал, потом на четвереньках. Перед моим выходом на пенсию у нас были четырёхчасовые смены, так жарко было. Глубина была около полутора километров, температура 42-44 градуса, но когда работаешь, кажется, что все 60. Иногда доходило до 52 градусов. Покупали охладители, воду из дому брали замороженную, чтобы хоть как-то спастись!»
То, что шахтёры любят выпить, это неправда. Никто в шахту пьяным не спускается, это невозможно, сердце не выдержит. Большую часть жизни горняк проводит не со своей семьёй, а с подземными товарищами (22 дня в месяц), которых нельзя подводить. Пьяный в шахте — это источник опасности, нужно быть начеку, максимально собранным. Шахтёры не в запой уходят, а в забой, но после работы иногда позволяют себе отметить день рождения коллеги, часто дружат семьями по звеньям.
Приходи ко мне на бутылёк
Бутылёк — это событие. После смены, если у кого-то из бригады есть повод для праздника, шахтёры собираются на лавочке или в беседке до отхода автобуса, достают припасённые не съеденные тормозки, покупают у местной бабулечки самогон и какую-нибудь нехитрую снедь. Частый тост, чтобы количество спусков было равно количеству подъёмов. Долго не рассиживаются, работа адская, надо успеть домой, чтобы нормально отоспаться.
Тормозок, как правило, съедается сразу по приходу в шахту, а только потом горняки приступают к работе. Классический тормозок — помидор, огурец, курица либо котлеты, отварной картофель, хлеб. Реже берут яйца, так как они пахнут и их легко можно раздавить в пути.
Многие мои знакомые шахтёры не брали с собой еду, плотно ели дома, говорят, что им хватало. Иногда после смены заходили в столовую за беляшами или какими-нибудь пирожками. Мне папа приносил пару раз пирожки из шахтёрской столовой — сдобные, пахучие, с яблоками. Теста много, яблок мало, но вкусные были невероятно.
Шахтёрский характер
Шахтёры — народ спокойный, мирный и совсем незадиристый. Знают цену словам, но больше делам. Мужественные, со смертью на ты, понимают, где есть риск, а где нет. Знают, что дела подземные важней наземных. Всё у них плечом к плечу, всё делается вместе, отношения, как в армии. Главное — взаимовыручка. Как на войне, как в горах, человеческая жизнь в их понимании имеет вполне конкретную цену, халатность презирают. Шахта обнажает человека, снимает кожуру, как и всякая работа, сопряжённая с риском для жизни. Осторожность в шахте — это не трусость, а наоборот смелость, лихачеству нет места. В шахте ничего не делается на авось.
В доме всю жизнь была присказка «Шахтёр ребёнка не обидит». Приходили папины друзья с пятнадцатью-двадцатью годами подземного стажа, улыбались золотыми зубами, доставали из кармана для меня то пряники, то бублики, то барбариски. Я просила, чтобы рассказали про Шубина. Они в ответ: «Дался тебе этот Шубин!» А потом всё равно рассказывали, папе уже неудобно, он меня спать гонит, а я не унималась: «Ещё расскажите! И ещё!»
Добрый Шубин
Есть несколько версий происхождения Доброго Шубина или просто Шубина. Это некий дух, хозяин шахты, покровитель шахтёров. Есть поверье, что Шубин предупреждает шахтёров об опасности. Шубин — это донбасская придумка, именно на этой земле широко известны истории о нём. Скорее всего прозвище шахтёрского покровителя происходит от слова «шуба».
Одна из легенд гласит, что это горняк, погибший от взрыва метана. По другой версии, это фамилия шахтёра, у которого был талант предугадывать опасные ситуации под землёй. Согласно ещё одной версии, максимально близкой к правде, Шубин — это специальный рабочий-газожёг, выжигавший скопления метана. Рабочий-газожёг в XIX веке ходил в овчинном тулупе, вывернутом мехом внутрь, с обезжиренной кожей. Иногда говорят, что наоборот — мехом наружу, а тулуп этот был щедро полит водой. Рабочий факелом поджигал газо-воздушную смесь в выработках, предупреждая взрывы газа. Бросит факел и падает ничком, прикрывая лицо, чтобы не пострадало. Также есть поверье, что Шубин — это душа погибшего шахтёра, блуждающая по забоям.
Шубин — добрый и щедрый, но иногда бывает раздражительным и даже злобноватым. Доброжелателен он к честным труженикам, беднякам, а жесток и мстителен по отношению к наглецам и подлецам. Шубин помогает рабочим, попавшим под завалы, но может под землёй сбивать людей с дороги. Он по-стариковски кашляет, глаза его горят, копыта волосаты. Шубин — большой шутник, любит пугать шахтёров смехом, может схватить за ногу. Обитает он в самых дальних или в заброшенных выработках, скрывается, никто его толком не видел.
День шахтёра
День шахтёра отмечается в последнее воскресенье августа. Первый раз праздник отмечался 29 августа 1948 года. В этом году семидесятилетний юбилей. Поводом для учреждения Дня шахтёра стал рекорд Алексея Стаханова от 31 августа 1935 года. Алексей за 5 часов 35 минут добыл 102 тонны угля — 14 норм. В сентябре того же года Стаханов повысил рекорд до 227 тонн.
Причина успеха была в новом разделении труда горняков. До этого дня в забое одновременно работали несколько человек, которые вырубали при помощи отбойных молотков уголь, а затем, чтобы избежать обвала, укрепляли свод шахты брёвнами. За несколько дней до установления рекорда Стаханов предложил кардинально изменить организацию труда. Забойщика освободили от крепёжных работ, чтобы он мог только рубить уголь, за ним шли крепильщики и фиксировали свод.
Новое время
Сегодня в Донецке отмечают День шахтёра. Для меня это самый главный праздник лета. Раньше, до войны, если ты возвращался в город на самолёте или поезде (сейчас мы ездим другими маршрутами), тебя всегда встречал памятник шахтёру. Этот шахтёр гостеприимен, он протягивает кусок угля, будто каравай. Он похож на Данко, подарившего людям сердце. Он словно бы освещает дорогу. Его свет — коногонный, похожий на свет нимба на иконах. Только нимб подсвечивает лик святого, а коногонка освещает не самого человека, а его путь. Шахтёры, как никто другой, любят солнце и небо. Умеют их ценить. Землю, конечно, тоже любят, ведь они в неё спускаются, но солнце и небо любят особенно нежно, так как меньше всех остальных их видят.
Шахтёры во все времена жили опасной жизнью. И продолжают жить. Они уходят на работу и не знают, вернутся или нет. Они давно победили страх смерти, один из самых главных человеческих страхов. Им война ни к чему, у них хватает опасностей и без неё. Но может, именно в этом секрет того, почему Донбасс так упорно стоит, почему он такой непокорённый и непобедимый? Край, где люди давно превозмогли страх смерти, невозможно так просто победить. Уйти воевать — это как уйти в забой, всё время помнить, что можешь не вернуться, быть смелым и упрямым, быть готовым подставить плечо товарищу во имя общей победы.
И если бы можно было отмотать время, я бы сказала так, предупреждая любых возможных противников: «Никогда не воюйте с Донбассом! Здесь живут особые люди. Они умеют рисковать жизнью, знают ей цену. Но если придётся им воевать, то делать они это будут также педантично упрямо расчётливо и по-стахановски, как и работают. Жизнь шахтёра — это, по сути, жизнь военного. Самодисциплина и высокая степень коллективизма. Горняки легко перенесут все свои привычки и навыки из-под земли на её поверхность. Их нельзя победить! Можно только уничтожить!»
С праздником, дорогие наши шахтёры! Пусть количество спусков всегда будет равно количеству подъёмов!
* * *
Здесь так тихо, что слышно часы и вены,
как в замочной скважине ключ говорит: «Пожалуйста!»
Когда мой отец после крайней тяжёлой смены
не целует меня с порога, но и не жалуется
на кромешную тьму подземелий и пыль, что въелась
в его пальцы, лицо, одежду и даже в голос.
Это смелость, любовь моя, просто мужская смелость,
неразменная и не разменянная. Наш полюс
на краю земли — просто кряж, что горюч и чёрен.
Чёрно-белые зимы, как старые киноленты.
Этот край свободен, и он в тех, кто его достоин,
он впитался навечно в тело твоё пигментом,
когда в самую малую щель проникали недра
нашей страшной земли — изрытой да истощённой.
Здесь так тихо, что истошно пятится суеверный,
и дрожащей рукою крестишься ты, крещёный.
В эту землю вложили душу, подняли в гору,
эту землю явили миру, как символ ада,
и на ней построили пыльный суровый город.
В этом городе редко случаются звездопады,
чаще ливни, и ливни эти с больным пристрастьем
всё ведут допросы — кто праведен, кто виновен.
Этот город меня ощущает своею частью,
и я счастлива быть его городским бетоном,
мостовой и стеной разрушенной, речкой в камне.
Моё сердце здесь — расхристанное, живое,
оно стало памятью у подножия памятника
неизвестному, но отчаянному Герою.
