Сейчас его изучают в школьной программе для 10-го класса. Но многим он неизвестен. Так депутат Вадим Рабинович в начале января сетовал, что киевские власти вспомнили о нем только в связи со скандалом вокруг перезахоронения его праха, а за годы независимости так и не пригласили поэта (на самом деле умершего в 1944-м) на Украину.
Впрочем, по крайней мере в 1960-70-е Олеся и без школьной программы знали очень многие. Во время начавшегося в хрущевскую оттепель поэтического бума его книги была нарасхват, ими зачитывались и вполне русскоязычные люди. Ведь язык был простой, а свежесть эмоций выгодно выделяла автора стихов на фоне массы казенной лирики, именовавшейся гражданской.
«Сміються, плачуть солов'ї
І б'ють піснями в груди:
"Цілуй, цілуй, цілуй її, —
Знов молодість не буде!»
О мимолетности жизни и счастья писали многие, но для СССР конца 1950-х это были мысли, которые не стремились популяризировать. А музыкальные, нежные и лишенные, свойственной многим поэтам ХХ века чрезмерной сложности, стихи Олеся помогали тогда их читателям ощущать свое право на личное пространство. Право, о котором тогда молчала идеология.
Поэт Александр Олесь (настоящая фамилия Кандыба) родился в 1878 году в городе Белополье на Сумщине. Еще учась в земледельческой школе в Дергачах под Харьковом, он выпускал там литературный журнал «Комета» вместе с будущим русским писателем Констатином Треневым (автором знаменитой пьесы «Любовь Яровая»). Писал Олесь тогда и на русском и на украинском. Первыми его ценителями стали русские писатели.
В автобиографии поэт описывает, как познакомился в 1906 в Крыму с авторами горьковского круга «С. Петровым (Скитальцем), С. Елпатьевским, А. Серафимовичем и стал с ними часто встречаться. Через несколько дней меня заставили читать в большом обществе литераторов. Стихи мои, несмотря на то, что написаны по-украински, имели неожиданный успех у русских писателей. Все начали мне говорить, что необходимо издать книгу, что они сами примут все меры, чтобы она была издана… С письмами от Елпатьевского к профессору Ив. Лучицкому в Киеве и Влад. Короленко в Полтаве я выехал из Ялты в Полтаву. Короленко очень тепло принял меня, очень хвалил мои стихи и советовал ехать из Ялты в Петербург».
В Санкт-Петербурге в 1907 году и вышла первая книга Олеся. То есть именно русские писатели и ввели его в украинскую литературу. Но симпатий к России в его произведениях нет, хотя неприязнь появилась не сразу. Так, его стихи, посвященные революции 1905-1907 гг., не отличаются по своему духу от хороших образцов русской гражданской лирики того времени и поэтому перепечатывались в СССР. Но уже в 1916-м Олесь переживает, что украинцы гибнут «за славу мачехи России» и не готовы идти «на смерть, на бой, на баррикады» за независимую Украину. Такие выражения были совершенно нетипичны для украинских поэтов российской империи еще в начале ХХ столетия.
Поэтому неудивительно, что Олесь не просто восторженно принял УНР, но и отправился в начале 1919 года в качестве атташе по культуре в посольство в Будапеште. Оказалось, что он прощается с Украиной навсегда. В итоге поэт осел в Праге. Украинская эмиграция разочаровала его и стала объектом насмешек в сатирическом сборнике «Перезва» (1921), который в СССР сразу же оценили и переиздали. Но разочарование в конкретных националистах не было разочарованием ни в самой идее, ни в понимании истории. Это хорошо видно по сборнику «Княжья Украина» вышедшем в 1930-м во Львове, а в УССР напечатанном лишь в горбачевскую Перестройку. В стихотворении «Суздальские князья» говорится как потомки Мономаха
«Вже давно свій край забули
І служили москалям.
Залишили рідну мову,
Прийняли чужу, нову,
Збудували місто Суздаль,
Володимир і Москву».
Ну а поход Андрея Боголюбского описан как война русских с украинцами, где русские «дикари» «всіх підряд грабують, нищать і вбивають без вини».
А через 10 лет с небольшим Олесь воспел другой поход на Киев. В конце июня 1941 в украинских газетах на Западе появились такие его стихи.
«Ти нас веди, досвідчений вояче.
Ми віримо, ми коримось тобі…
Тепер не ми, а ворог наш заплаче
І прокляне останній бій».
Кто подразумевался «под опытным воином», которому «верили и покорялись», как будто не нужно догадываться. Но вообще-то эти строки появились изначально в 1938 поэме «Терновый венец», посвященной памяти основателя ОУН Евгения Коновальца. Просто Олесь приспособил их к Гитлеру, и первый публикатор этих строк в независимой Украине театровед Валерий Гайдабура был убежден, что речь идет о Гитлере и лишь старался провести грань между «верим» и «покоряемся».
Но мне кажется интересней, чем проводить эту грань, представить следующую картину. Военная Прага, административный центр протектората Богемия и Моравия, а еще тремя годами раньше столица независимого государства, которое дало приют Александру Олесю и многим украинским эмигрантам (как, впрочем, и русским). Угрюмые и часто испуганные лица прохожих. Все это нетрудно вообразить, особенно если смотрел классические чешские фильмы о войне, например, Иржи Вейса или Яна Гржебейка. А для лучшего чешского поэта ХХ века Витезслава Незвала тогдашняя Прага была:
«Стобашенным городом, где затаилось страданье,
дрозды в воронье превращаются в знак поруганья
и черт погребальною мессой гремит на органе»
И вот среди этих угрюмых лиц под звуки дьявольского органа идет пожилой скромно одетый поэт, который счастливой улыбкою так выделяется среди всех прохожих. Ибо он верит, что опытный вояк скоро придет в Киев, и радуется, что этот вояк прибрал к рукам родину его любимой женщины Марии Фабиановой (которая через год родит ему сына). Ибо чтоб раздавить «кремлевскую гадюку» (образ из поэмы «Терновый венок») нужны танки, а их (а также пушки и гаубицы) делают на заводах «Шкода».
Но Олесь так и не узнал, чем этот вояк кончил, ибо в июле 1944 года попал на то самое пражское кладбище, где и покоился до начало этого года. Его убило известие о смерти в Заксенхаузене его первого сына, главы мельниковской ОУН на украинских землях Олега Кандыбы (больше известного под псевдонимом Ольжич). До сих пор не приходилось встречать внятной версии, почему Ольжич умер от пыток в лагерной тюрьме Целленбау. Ведь задачей этой тюрьмы было изолировать, но сохранять, что доказано судьбой ее многих высокопоставленных узников, от австрийского и испанского премьеров Шушнига и Кабальеро до вождей двух фракций ОУН Мельника и Бандеры, которых в сентябре того же года выпустили на свободу.
В предисловиях, которые писал советский классик Максим Рыльский к изданиям Олеся в СССР, утверждалось что под конец жизни поэт мечтал сражаться в «русской армии», как называл он Красную Армию. Но возможно, Рыльский просто создавал легенду, чтоб обеспечить публикации Олеся в Советском Союзе. Ведь не нашлось каких-либо антинацистских стихов, которые бы он писал «в стол» (впрочем, архив поэта толком не разобран).
В СССР, конечно, публиковали не слишком большую часть наследия Олеся, но с другой стороны цензура не давала взглянуть и на темные пятна его биографии. Приведу историю, рассказанную 6 лет назад газетой «2000», о том, как «в Харьковском театре им. Шевченко в начале 80-х собирались ставить пьесу-сказку Александра Олеся «Ночь на полонине». Ясно, что в обкоме к этому отнеслись более чем настороженно. В Харькове в те времена и гастролерам не разрешали показывать, например, «В списках не значился» Бориса Васильева…. А тут — произведение автора, умершего в эмиграции.
В итоге вопрос «ставить или не ставить» решался на уровне киевского партаппарата. Там вполне могли бы ответить, что, раз эта драматическая поэма публиковалась и в советской Украине еще в 1960-е, не надо к ней придираться. Но в ЦК КПУ сказали, что Олесь был не только эмигрантом, но и антифашистом, а сын его погиб в немецком концлагере. Теоретически заявить подобное было рискованно».
И далее — о том, кем был в ОУН (м) Ольжич и какие стихи публиковал Олесь в 1941-м. Но, как далее отмечалось в статье «сотрудник ЦК КПУ, защитивший Олеся, мог не опасаться жалобы в ЦК КПСС, поскольку верно рассчитывал, что бдительность в Харьковском обкоме сочетается с дуболомностью и украинской литературы там не знают. Допускаю, что он радостно потирал руки, думая о том, как — пускай, не называя по имени, — возвращает в публичный оборот фигуру Олега Ольжича».
Зная нравы мира искусства и эволюцию советских партаппаратчиков считаю эту историю правдивой. Только, вполне возможно этот сотрудник ЦК тогда думал, «начнем с Ольжича, а там и до Бандеры потихоньку дойдем». Интересно только как его звали. Может это был Леонид Макарович Кравчук. Он ведь в те годы как раз идеологией занимался.
