Масштаб заявленной темы — отнюдь не залог успеха произведения в целом. Грандиозная поэма Хераскова о покорении Казани войсками Ивана Грозного, «Россияда» (1771-1779), уже во времена Пушкина интересовала только историков литературы.
Впрочем, чаще все-таки бывает наоборот: когда сила и обнаженная искренность материала вытягивают середняка на уровень великих.
Борис Полевой оставил 9-томное собрание сочинений, однако в народной памяти уцелела лишь небольшая, на сотню страниц, «Повесть о настоящем человеке» (1946), написанная одним вдохновенным порывом за 19 дней. Для военной прозы холодная «правда факта» зачастую талантливее и убедительнее любой «правды вымысла».
Казалось бы, недавние события на майдане и в Новороссии способны задать фактуру для средних размеров национального эпоса. Тут и богатство характеров (уехавшая из Киева в Тавриду Наталья Поклонская — бежавшая из Эллады в Трою златокудрая Елена), и размах событий (осада Славянска — падение Илиона), и уже безо всякой иронии подлинные трагедии тысяч убитых, искалеченных, обездоленных с обеих сторон конфликта.
На Украине еще прошлым летом подмахнули сборник 28 молодых авторов под названием «Евромайдан: хроника в новеллах» — о том, что «на улицах европейской столицы власть может стрелять в обычных прохожих» (речь, повторю, о событиях зимы 2013-2014 годов).
После столь остроактуального худлита, разумеется, тянет поинтересоваться: чё там у москалей?
Первыми, естественно, тему раскрутили пенкосниматели: уже в марте 2014 года я наблюдал рекламу свежеизданной книжки «Освобождение Крыма», где «чернокнижники из США и НАТО призывают на Землю владеющих дьявольской магией космических захватчиков». Тот случай, когда рецензия может ограничиться аннотацией.
«Певец во стане русских воинов» Жуковского (по жанру — достаточно редкое в русской литературе «большое полифоническое стихотворение») создается осенью 1812-го — но и затем, по мере боевых действий, долго еще редактируется: побочное следствие принципиальной невозможности прийти к герметичному корпусу текста, когда бежишь по горячим следам.
«Война и мир» Толстого — наш первый (да простят матерые критики мое возмутительное упрощение) «большой полифонический роман» — дописывается уже через 57 лет после Бородина.
Кажется, глупо сравнивать подобные произведения — но разница только в хронологической дальности от исходного события, которое и определяет объем итоговой текстовой формы. Чем меньше живых свидетелей, тем правдоподобнее мелкие детали.
Поэтому закономерно, что первые отклики на украинскую гражданскую принимают как раз малые формы: рассказ, очерк… даже фейсбучные заметки, из коих предприимчивый Прилепин склепал аж целую книгу, — но у нас речь все-таки о художественных вещах. Которые появляются отнюдь не в «толстых» литературных журналах (хотя последним, вроде, и надлежит реагировать на свежие веяния), а в Сети: по обыкновению, печатные медиа безнадежно проигрывают электронным.
Портал военной прозы «Окопка.ру». Есть ли место окопам в современных сетецентрических операциях, когда ударной силой становятся высокомобильные подразделения, — бог весть. Не обманывайтесь подчеркнуто мемуарной тематикой сайта: помнится, еще Дефо пытался выдать историю Робинзона за «честные маранья» всамделишного моряка из Йорка.
Работы «Окопки» разбиты по географическому признаку. Примечательная статистика: Афганистан — 523 произведения, Чечня — 292, юго-восток Украины — 152… А ведь и полутора лет не прошло.
Избранные тексты недавно перебрались из онлайна в офлайн под обложкой сборника «Я дрался в Новороссии» от издательства «Яуза». Издательство, скажем в скобках, вообще-то отличается неприятной всеядностью: объявляет целью «воспитание военно-патриотического духа в подрастающем поколении», а печатает, например, книгу Марка Солонина с аннотацией: «В июне 41-го Гитлер, сам того не ожидая, опередил удар Сталина ровно на один день!»
Вернемся к донбасской прозе.
Литературоведам знаком термин «мещанский сказ» — жанровое обозначение новелл Михаила Зощенко о нищих духом людишках.
Разумеется, небольшие творения автора под псевдонимом Ал Алустон нельзя сравнивать с Зощенко — ни по форме, ни тем более по содержанию, — однако схожий мотив налицо. Захлестнувшая страну безудержная обывательщина приводит к полной потере нравственных ориентиров — и на войне, и в тылу.
Украинский интендант азартно торгуется с ополченцами, выменивая пленных на оружие. За рядового ВСУ — три ящика гранат. За сержанта — 30 комплектов мин.
За €5 тыс. у киевлян покупают установку «Град». Инсценируют нападение и угон. Ах да, по обоюдной договоренности, расчет РСЗО приходится убить, чтобы офицера-коммерсанта не заподозрили (зарисовки «Невольничий рынок», «Честные люди»).
Большинство других новелл сборника наивные с точки зрения литературной техники, повествования от первого лица. Языковые шероховатости — и яркие детали, которые надо еще и суметь выхватить из ускоряющегося времени.
Август 2014-го. Луганский рынок попадает под артобстрел, многие разбегаются, однако старики и старухи продолжают стоять в очереди за кошачьим кормом: питомцев потчевать надо (Виталий Даренский, «Счастливые дни»).
Или другие луганские старики, которые, несмотря на бомбардировку, остаются в клетушках многоэтажек: лифты обесточены, по лестнице — ноги не ходят. Надежда — лишь на волонтеров, отдающих немощным последние, из личных запасов, мешочки крупы (Варвара Мелехова, «Надежда»).
Отдельно хочется отметить напечатанный в журнале «Эксперт» рассказ Сергея Шаргунова «Свой», словно продолжающий скупые на эмоции новеллы Гаршина, — о столь же бессмысленных смертях на другой, давнишней войне. Вот не нюхавший пороха Илья с позывным Любой и чуть более опытные однополчане, так похожие на молодых русских добровольцев XIX столетия, готовых уйти хоть в болгарское, хоть в украинское пекло. Куда угодно, лишь бы защищать слабых, освобождать угнетенных, пусть все эти категории и воспринимаются вчерашними жителями Москвы и Моздока с юношеской наивностью.
Точность метафор — «ветка хлестнула по кузову, как выстрел» — соединяется с покадровым, почти документальным восстановлением хода провальной операции, когда горстка плохо вооруженных ополченцев с налету пытается взять Донецкий аэропорт в мае 2014 года, что предсказуемо оборачивается крупнейшими единовременными потерями армии ДНР — и гибелью героя, не успевшего провоевать и суток.
Наконец-таки, есть и целый роман, где события донбасской войны намечены только в конце, пунктиром, однако ясно показаны предпосылки близкого братоубийства.
Крымчанка Диана Кади писала-писала добротные дамские покетбуки, ан после Крыма взяла вдруг и разродилась натурально мужской книгой «Враг не должен видеть твоих слёз». Хорошее, кстати, название-то!
Служит, значит, в «Беркуте» боец Родион Долгов, депрессует, сочиняет безнадежно плохие стихи, на баррикадах в Киеве спасает «демократическую» журналистку, после переворота уходит в подполье, расстраивает козни хунты, начинает строчить еще более бездарные стихи, словом — становится мужчиной.
Парадокс: при всей инфернальной энергетике майдан помог воплотить мечты именно своих противников, новороссов и крымчан: ура, мы-то дома, а вы — по-прежнему не в Европе, а в рифме к этому топониму.
Роман «Враг не должен…», правда, не свободен от некоторой простоватости языка; ну да стиль, особенно для молодого автора, — дело наживное. Главное, что в судьбе персонажей Диана Кади уходит от банального хоть и чаемого читателем хеппи-энда. Подруга бойца погибает, пытаясь предотвратить кровавую террористическую провокацию, однако обреченности нет: жизненный путь и духовное преображение героев лишь олицетворяют движение масс, разбуженных «русской весной», за которой последуют не только победы, но и страдание, холод, боль.
В целом же донбасская проза — будто пресловутый «военторг»: феномен вроде и просматривается, но литературные генералы его демонстративно (а может, и взаправду) не замечают. Рискну предположить — ненадолго: вместе с новыми государствами рождаются и новые писатели. Имею в виду — большие русские писатели, кровь и пот которых сейчас удобряют будущий обильный урожай луганского чернозема.
