Год назад, 29 июня, в Харькове был арестован проректор Международного Славянского университета. Алексей Самойлов. Это дело показало, какие формы, методы и масштабы принимает системная борьба с инакомыслием на Украине.
В каком-то роде Самойлов положил начало печальной «традиции» среди харьковских политзаключенных: при обыске ученому предъявили «найденный» в его квартире тротил. Самойлов не был активистом уличных протестов. Но он был слишком заметным участником общественной дискуссии об оптимальных моделях государственного устройства Украины, о федерализации и децентрализации… В посягательстве на территориальную целостность и неприкосновенность Украины его в итоге и обвинили. Тюремные злоключения продлились полгода. 26 декабря 2014 года Алексей Самойлов был среди 222 военнопленных и политзаключенных, которых обменяли на 150 украинских участников «АТО».
«Свободная пресса» рассказывала о том, как полтора десятка людей в штатском и камуфляже производили задержание столь «опасного преступника», как наводили автоматы на его внучку, как обыск в доме Самойловых завершился избиением хозяина…
Сегодня Алексей Самойлов рассказывает о шести месяцах, проведенных в харьковских застенках СБУ и в полтавском СИЗО.
«СП»: — Что происходило после того, как вас увезли из дома 29 июня 2014 года?
— У меня есть тюремная рукопись. В ней описано все, что происходило в изоляторе СБУ: как физически воздействовали на меня, били, истязали. Не люблю такое слово по отношению к себе произносить, но другого и не подберу. Изложить всю последовательность этих событий я взялся где-то через месяц после них, в полтавской тюрьме, когда голова перестала болеть… Время пыток было довольно небольшое — трое суток. Потом это прекратилось, когда 3 июля меня вывели на суд по избранию меры пресечения. А с позднего вечера 29 июня по 2 июля меня лупили регулярно, что называется, с удовольствием. Было всякое: и прижигание сигаретами, и «бритье» асфальтом, и просто нанесение ударов в различные части тела, в том числе в голову, руками и ногами.
А дальше началась так называемая процедурная часть. Она, с точки зрения физической, — конечно, полегче: тебя не лупят. Меня отвезли в Полтавский следственный изолятор № 27. И сразу поместили в санчасть. «На хате» я был с двумя уголовными преступниками. У одного — «стаж» 33 года. Мы с ним просидели вместе в общей сложности пять месяцев. Политических я видел очень фрагментарно, в камерах передержки, в боксиках, когда происходила транспортировка на суд или на следственные действия.
Период нахождения в полтавском СИЗО с 4 июля по 12 сентября 2014 года — это нормальное пребывание в условиях заключения. Обычная тюрьма, обычные уголовники, обычный тюремный быт. Если это может быть обычным для человека, арестованного ни за что.
«СП»: — А как в полтавском СИЗО складывались отношения обычных тюремщиков и обычных заключенных с человеком, арестованным ни за что?
— С охранниками и служащими изолятора проблем не возникало ни разу. Через некоторое время сложилась даже такая традиция: во время прогулки охранники подходили пообщаться, просили что-нибудь разъяснить. Они не становились на мои позиции, но, тем не менее, у них зарождалось некое сомнение, во всяком случае — появлялись некие вопросы… Человеку ведь свойственно иногда включать логику…
Уголовный мир там — вне политики. Заключенные достаточно ограничены в информации и в ее восприятии. Ну, и уровень их интересов и мировоззренческих установок не предполагает глубокого анализа и погружения в проблему. Тем не менее, абсолютно нормально выстраивал с ними отношения. Да, там нужна сила духа и чисто физическая сила. Нужно, если ты себя уважаешь, показать готовность отстаивать свое человеческое достоинство… Но понтоваться физической силой либо умением драться — это лишнее. Главное — иметь внутреннюю убежденность и волевые качества.
Тот человек с 33-летним «стажем», который со мной сидел, — мой ровесник. Но всю жизнь сознательную провел там (у него последние два срока — за убийства). Есть тюремное правило: если ты новичок («первоход» на жаргоне), то, по неписаной норме, старший по камере, опытный сиделец, обязан тебя проинструктировать, рассказать, пояснить. В тюрьме, кстати, не спрашивают. В тюрьме интересуются. Ты должен поинтересоваться — о различных вопросах… Через «хаты», где я сидел, около двадцати человек прошли. Конфликтов с ними не было.
Месяцы, проведенные в полтавской тюрьме, по сравнению с первыми тремя сутками в изоляторе СБУ, где оперативники тебя лупят, издеваются и унижают, — это было совсем другое впечатление. Просто так ворваться в камеру и избить- в полтавской тюрьме это считается немыслимым… Там можно жить. Но лучше, конечно, туда не попадать.
«СП»: — Но в сентябре вас отправили из Полтавы — можно сказать, в «никуда»?
— 12 сентября меня повезли на известный первый обмен, в Харьков. Полтавская идиллия (относительная, конечно) закончилась. Я думал, что меня поменяют. А вместо этого — бросили в одиночную камеру изолятора СБУ. Это, конечно, морально тяжело. Я сидел в 6-й камере. Игнат Кромской (Топаз) находился рядом — в 7-й, тоже в одиночке. Одиночка — это 4, 5 на 2, 5 метра. Окно — метр двадцать на восемьдесят сантиметров. Я смотрел почти два месяца на все эти размеры, поэтому их выучил…
«СП»: — Почему вас отсекли от обмена?
— Было так. Привезли к следователю. Сказали, что будут менять. Там сидели уже два адвоката. Время тянется. Меня отвели в четырехместную камеру, где находились человек тринадцать. Пять или шесть человек, проходивших по так называемому «делу луганских террористов», вместе с батюшкой Владимиром Марецким. Двое из Мариуполя, двое из Донецка, и нас четверо — харьковских. Мы почти двое суток ждали обмена. Один из мариупольцев знал того человека, с которым я сидел в полтавском СИЗО. Он мне говорит: «Передашь ему привет». Я спрашиваю: «Как? Мы же вместе с тобой на обмен пойдем». Но потом всех вызвали, а нас троих оставили — меня, Топаза и харьковчанина Влада. И вот сидишь в своей одиночке — и не знаешь, что бы это значило: придут и убьют, или придут и отметелят… Ни адвоката, ни следователя. Видишь или слышишь только заключенных. Плюс — специфическое общение с охраной.
«СП»: — Оно отличалось от общения с охраной полтавского СИЗО?
— Охранники харьковского изолятора СБУ — вполне нормальные люди. Да, они, к сожалению, служат плохому режиму. Но ни насилия, ни нарушения тех правил, которые здесь установлены, не допускали.
А вот наиболее мерзкая часть «населения» СБУ, с которой мне приходилось общаться и с которой не хотелось общаться, — это оперативники и «Альфа». «Альфовцев» я запомнил по первым дням после задержания: они приходили и «резвились». А оперативники — это те, кто регулярно пытали людей.
В душевой, которая была через камеру от меня, пристегивали наручниками и допрашивали, истязали. Крики были слышны — особенно вечером, когда все звуки затихают. Я так понимаю, что никто их особо и не заглушал, потому что это было неким психологическим воздействием на всех остальных сидельцев.
Вот в таких условиях я просидел почти два месяца. И только 5 ноября меня привели к следователю. Впервые за 54 суток, проведенных в СБУ, я увидел кого-то, кроме охранников. Иногда, правда, когда «решка» (окно для выдачи продуктов) была открыта, я видел других заключенных. Среди них были и раненые. Их лечил такой же сиделец, как и мы, доктор. Было там какое-то количество лекарств для нас: антибиотики, левосин. Очень плохо приходилось тем, кто сидел напротив меня в камере. Она была достаточно большая. И туда иногда запихивали человек по двадцать-тридцать. Перед всевозможными обменами тюрьму набивали просто до отказа.
«СП»: — А в это время СБУ заявляла, что вас и Топаза у них нет?..
— Это мне уже после стало известно. Частично — когда ознакомился с уголовным делом. А потом уже здесь, на свободе, узнал, какие тогда сказки рассказывали. Конечно, СБУ врет и будет врать. Это их профессиональная деятельность. Они ее так трактуют.
«СП»: — Как они сами объясняли ваше почти двухмесячное пребывание в изоляторе СБУ — вопреки сентябрьскому постановлению о прекращении уголовного производства?
— Всё примитивно просто, без каких-либо заморочек или попыток сделать красиво и правильно. Да, перед этапированием из полтавского СИЗО было подписано постановление о том, что дело приостановлено ввиду недостаточности доказательной базы. А потом — якобы меня отпустили, я куда-то пропал… В двадцатых числах сентября прокуратура возобновила следственные действия, и следственному отделу СБУ поручено продолжить. И якобы меня начинают искать. Подают в розыск. Домой ко мне приходят письма, повестки. А я в это время сижу в камере номер шесть, общаюсь через стенку с Топазом, который тоже «выпущен» и «подался в бега». Наверху происходят «следственные действия» и «поиски» Самойлова Алексея Николаевича. Хотя жена действительно меня искала. Потому что прошел слух, что меня убили. К сожалению, тесть не выдержал этого и умер, Царство Небесное… За смерть Христиана Валерьяновича им тоже придется отвечать. (Академик Х. В. Раковский — потомок Христиана Раковского, первого председателя украинского Совнаркома — ред.) Она на их совести. Я сейчас спокойно об этом говорю. Потому что у меня было время эмоционально это всё пережить. И теперь у меня просто рациональные мысли. Это не жажда мести. Это просто потребность в справедливости, чтоб жизнь продолжалась дальше, а не так, как они задумали…
И вот 5 ноября меня вывозят из СБУ. В этот день мне предъявляют «документ» о моем задержании! И предлагают расписаться. Я отказался. При этом уже присутствовал мой адвокат. Я попросил, чтоб мне показали, где и кто меня задерживал. Оказалось, что некто капитан Кучерина «задержал» меня в Черкасской Лозовой (это село в Харьковской области) по такому-то адресу. Этот капитан, производивший мою «поимку», пока я сидел в одиночной камере, — сын начальника института подготовки кадров для СБУ Харьковского юридического университета.
После этого двухмесячного содержания в изоляторе СБУ я, наверное, 15-20 кг потерял. Меня отправили в полтавское СИЗО. Предъявили подозрение в совершении преступления по тем же статьям, 110 и 111, что и были, но по каким-то «вновь открывшимся обстоятельствам»!
То есть вот такая была технология: незаконно удерживали в тюрьме СБУ, а в это время стряпали уголовное дело, фальсифицировали, чтоб опять осудить. Началась процедура ознакомления с томами дела. Я их читал. У меня была установлена прослушка как в доме, так и телефонная. Было разрешение суда на это. И у них вся доказательная база строится на перехвате телефонных переговоров и на их умозаключениях. Один из моих адвокатов — следователь с тридцатилетним стажем. Он говорит: «Во времена „бандитской власти" Януковича, например, такое дело просто не приняли бы, а прокуратура „порвала" бы того следователя, который его склепал». Там грубейшие нарушения, абсолютное отсутствие логики. Там есть только политический заказ и его исполнение.
«СП»: — К вам допускали кого-то из европейских наблюдателей?
— Когда я был в полтавском изоляторе, ко мне приезжали несколько раз представители ОБСЕ и ООН. В изоляторе СБУ со мной не общался никто, кроме охранников.
Первый раз ОБСЕ приехали дней через десять после моего задержания. Я еще был весь фиолетово-сине-желто-зеленый. Даже мой бывалый сокамерник в те дни говорил мне: «Деда (такое было у меня „погоняло"), я боюсь на тебя смотреть». Самое интересное: с одним из ОБСЕшников, по имени Гюнтер, мы виделись за год до этих событий, на конференции, где я говорил, что у нас угроза фашистско-нацистского путча очень велика и близка… Он тогда не верил (мы с ним на фуршете после конференции долго общались) — поговорил и отошел в сторону… А в полтавском СИЗО, в кабинете, куда меня привели из камеры, я спросил у него: «Ну что, Гюнтер, ты заметил, что я был прав?». Всё что он смог ответить: «Ну, да…»
«СП»: — Тротил, который «нашли» у вас в квартире, был потом — как переходящий вымпел для других политзаключенных-«сепаратистов»-«террористов»?
— Эта примитивность действий — весь уровень интеллекта нашей Службы Безопасности. Владимира Демченко взяли точно так же, только у него этот тротил нашли в багажнике автомобиля. Юлю Колесникову взяли без тротила, но потом «обнаружили» у нее дома. Меня меняли в декабре вместе с Юлей и ее мужем. Я ей благодарен: она мне очень помогла в Донецке, в некоторых жизненно важных для меня вопросах.
«СП»: — Ради чего офицеры СБУ прибегали к таким методам? Вам были понятны их мотивы?
— У полковника Пухнатого и его коллег, фабрикующих такие дела, идеология довольно простая. Они превратились в шакалов без убеждений. Вот как у Киплинга — шакалы при Шерхане. «Да мне все равно, лишь бы хозяин был жив, который меня кормит». Если их кормит хунта и обещает им что-то, они рады ей служить.
Там — абсолютные циники. Любой способ хорош — лишь бы сохранить определенный уровень вещественного довольствия. Они говорят там что-то о каких-то эфемерных своих принципах, типа единства Украины. Это всё — условно. Я объяснял в кабинете следователю: «Вы же разваливаете Украину. Вы своими руками убьете то, о чем вы так беспокоитесь. Уже убили. Если бы вы не действовали как сейчас, Крым бы не ушел, Донбасс бы не вспыхнул».
Это такая особая порода в СБУ. Морально-нравственная ущербность там — тотальная. Нормы отношения к человеку извращены до предела. Там превыше всего корпоративная солидарность, корпоративная взаимоответственность: друг перед другом, а не перед обществом или Украиной. И есть боязнь корпоративного преследования.
А что такое фашизм? Это, в первую очередь, корпоративное государство, построенное на превосходстве одной расы, нации, этноса. Либо просто — на групповом превосходстве над другими. И вот это групповое превосходство дает им право унижать или растаптывать человеческое достоинство всех остальных. В этом плане СБУ — четко фашистская организация, обустроенная по фашистским принципам.
