Кроме того, Бэббитт, в отличие от Флойда, не имела уголовного прошлого, представляла уважаемую в США профессию, прослужив почти полтора десятка лет в американских ВВС, была женщиной (а гибель женщины почти повсюду била по эмоциям сильнее задолго до появления дискурса о вековом угнетении женщин мужчинами), приняла смерть во время политической акции, что априори должно вызывать резонанс, если акция отражает интересы широких слоев общества (в истории масса примеров, когда такие смерти становились катализаторами революций).
Уже через пару дней после гибели Джорджа Флойда массовые протесты перекинулись за пределы Миннесоты, а через неделю после нее комендантский час был введен более чем в 200 американских городах (а было ведь много городов, где протесты были, но без комендантского часа обошлось).
Со дня гибели Эшли Бэббитт пошел 6-й день, но ясно, что ничего мало-мальски сопоставимого не произойдет, и это, на мой взгляд, главное, что нужно знать для оценки потенциала американского консерватизма и возвращения кого-то подобного Трампу в Белый дом. Это спокойствие консерваторов куда важнее, чем 80 миллионов голосов, поданных за Трампа, и откровенно фарсовый захват Капитолия трампистами, при котором Бэббитт и погибла.
Да многих не удивляет тот факт, что в Америке не состоялось ничего подобного украинским майданам, хотя большинство республиканских избирателей считает президентские выборы нечестными, а свыше 20% американцев одобряют и захват Капитолия. С точки зрения неудивляющихся, все подобные акции лишь плод манипуляций людьми со стороны «глубинного государства», Сороса и т.п. Я не собираюсь здесь разбирать украинские события 2004 и 2013-2014 годов, однако убежден, что сводить все протесты к цветным революциям — это ошибка, за которой стоит убеждение в априорной неспособности народа к самоорганизации.
Между тем в первый век своего существования Соединенные Штаты восхищали сторонних наблюдателей именно организованностью своего общества. Вот что писал в ставшей классической книге «Демократия в Америке» французский политик и мыслитель Алексис де Токвиль:
«Общество здесь действует вполне самостоятельно, управляя собой само. Власть исходит исключительно от него; практически невозможно встретить человека, который осмелился бы вообразить и в особенности высказать соображение о том, чтобы искать ее в ином месте…
С первого дня своего рождения житель Соединенных Штатов Америки уясняет, что в борьбе со злом и в преодолении жизненных трудностей нужно полагаться на себя; к властям он относится недоверчиво и с беспокойством, прибегая к их помощи только в том случае, когда совсем нельзя без них обойтись. Это можно наблюдать уже в школе, где дети подчиняются, включая игры, тем правилам, которые они сами устанавливают, и наказывают своих одноклассников за нарушения, ими же самими определяемые. То же самое мы встречаем во всех сферах социальной жизни. Предположим, загромоздили улицу, проход затруднен, движение прервано; люди, живущие на этой улице, тотчас организуют совещательный комитет; это импровизированное объединение становится исполнительной властью и устраняет зло, прежде чем кому-либо придет в голову мысль, что, помимо этой исполнительной власти, осуществленной группой заинтересованных лиц, есть власть другая. Если речь пойдет о веселье, люди объединятся, чтобы совместными усилиями придать празднеству больше блеска, сделать праздники более регулярными….»
Все это было, когда в Белом доме сидел запечатленный на 20-долларовой купюре Эндрю Джексон, то есть в 30-х годах позапрошлого века. Но кого в современных США надо считать наследниками токвилевских американцев, то есть мелких и средних бизнесменов, фермеров и рабочих европейского происхождения?
За Трампа голосуют представители того же рода занятий, причем прежде всего белые, бывшие куда более явным большинством в Америке времен Джексона, чем сейчас. Значит, именно его электорат и по расовой, и по профессиональной и социальной линиям — наследник токвилевских американцев.
Еще важнее то, что этот электорат куда ближе по мировоззрению к тем американцам, чем электорат Байдена—Харрис. Вот как Токвиль описывал их отношение к женщине:
«В Европе имеются люди, которые, путаясь в различных особенностях полов, заявляют о возможности установления между мужчиной и женщиной не только равенства, но и тождества. Они наделяют обоих одними и теми же функциями и правами, возлагая на них одни и те же обязанности; они хотят, чтобы мужчины и женщины сообща трудились, развлекались, занимались делами. Легко можно понять, что, пытаясь подобным образом уравнять между собой два пола, мы придем к их обоюдной деградации, ибо из подобного грубого смешения столь различных творений природы никогда ничего не выйдет, кроме слабых мужчин и неприличных женщин.
Американцы совершенно иначе понимают ту разновидность демократического равенства, которая может быть установлена между мужчиной и женщиной. Они думают, что, поскольку природа наделила мужчину и женщину столь различными физическими и духовными свойствами, она явным образом предназначала эти способности для выполнения разных функций, и считают, что прогресс состоит не в том, чтобы заставлять несхожие между собой существа заниматься примерно одними и теми же делами, а в том, чтобы каждый из них получил возможность как можно лучше делать свое дело. Американцы по отношению к двум полам применили основной принцип политической экономии, который в наши дни господствует в промышленности. Они тщательно разделили функции мужчины и женщины, с тем чтобы труд всего общества давал максимальные результаты».
Конечно, и американскими консерваторами эта мораль сейчас не воспроизводится в чистом виде, но ясно, что они гораздо ближе к ней, чем голосующие за демократов приверженцы воинствующего феминизма, который отрицает мужскую и женскую специфику любых видов деятельности и рассматривает всемирную историю через призму угнетения женщин мужчинами.
Но оказалось, эти консерваторы не унаследовали самоорганизации своих предков. Если б унаследовали, то как минимум во всех пяти штатах, где итог выборов был сомнительным (Аризоне, Висконсине, Джорджии, Мичигане, Пенсильвании), они устроили бы массовые акции, добиваясь объявления Трампа победителем или признания результатов выборов недействительными. Тем более что организовать акции в этих штатах куда проще, чем в Вашингтоне. Ведь в американской столице избирателей Трампа почти нет, и их надо завозить.
Но ничего подобного не было. Массовый избиратель Трампа долго оставался в общем незаметным, похоже уповая исключительно на юридическую процедуру, которая, однако, безотказно закрепляла победу Байдена. И так было до дня, когда Конгресс должен был объявить результаты выборов. Но и штурм Капитолия на самом деле подчеркнул отличие этого избирателя от самоорганизующихся токвилевских американцев. Что представлял собой этот захват? Сторонники Трампа ворвались в здание Конгресса, а дальше ходили по его территории, делая селфи, а кое-кто занимался обычным погромом. Впрочем, судя по информации, погромили совсем немного, хотя время для этого было. К тому же в погромах упрекают провокаторов из «антифа». Последние, бесспорно, там были, но, судя по заслуживающим доверия рассказам участников митинга из лагеря трампистов, сторонники президента сами, без постороннего подстрекательства сделали главный шаг — решили ворваться в Капитолий.
Но роль провокаторов в этой истории малоинтересна. Главное отличие группы представителей народа, которая реализует записанное в преамбуле конституции США право на восстание, от группы (точнее, толпы) погромщиков заключается отнюдь не в отсутствии погромов и провокаторов. Оно состоит в том, что при восстании все бесчинства оказываются лишь фоном, на котором народные представители, зачастую стихийно выдвинувшиеся лидеры, заявляют свои требования. Но таких стихийных лидеров у ворвавшихся в Конгресс трампистов не оказалось. В токвилевской Америке появление таких людей было бы неизбежным, а вот нынешним консерваторам, делающим селфи внутри Капитолия, лучше всего подходит рожденное на Украине слово «титушки».
А ведь за 3 месяца между днем голосования и решающим заседанием Конгресса было несравненно лучше подготовить вашингтонскую акцию. А главное, куда делась воспетая Токвилем самоорганизация? Моя хорошая знакомая, немало лет учившаяся, а затем и преподававшая в США, написала мне: «У консерваторов железный принцип не нарушать закон. Это им и помешало в данном случае». Также она считает, что описанное Токвилем касается местного самоуправления, а не самоорганизации на региональном уровне.
Традиционно относясь с уважением к ее мнению, не могу с ней в данном случае согласиться. В американской истории было немало примеров общенациональной самоорганизации.
Так, аболиционизм, движение за освобождение рабов, ставший заметным политическим явлением как раз тогда, когда вышла книга Токвиля, был в основном делом глубоко религиозных консерваторов, считавших, что рабство противоречит учению Христа. Эти люди были совсем не похожи на профессиональных советских атеистов, которые организовывали в начале 1970-х кампании за освобождение Анджелы Дэвис (кстати, сейчас она призывала голосовать за Байдена как за меньшее зло и подчеркивала, что борьбу против расизма нельзя отделять от борьбы за права трансгендеров и прочих сексуальных меньшинств). И те американские консерваторы совершали очевидные незаконные действия, в первую очередь в виде создания и поддержания системы по переправке беглых рабов на Север и в Канаду по так называемой «подземной железной дороге».
Самоорганизация противоположного характера, но тоже консервативная и еще более массовая имела место на Юге в первые годы по окончании Гражданской войны. Ее целью было сопротивление процессу Реконструкции, оно часто принимало формы открытого насилия, и успех был достигнут: белые южане добились вывода федеральных войск из своих штатов и, не претендуя теперь на выход из Союза, установили там свои порядки, фактически лишив чернокожих избирательных прав.
Позднейший пример консервативной самоорганизации — это движение против абортов, возникшее с 1970-х. А ведь это тоже протест против закона, который теоретически должны уважать консерваторы. Но очевидно, что законы, которые нарушают фундаментальные, с их точки зрения, права личности, американские консерваторы не уважали. И это естественно, если вспомнить слова Токвиля о том, что американец «к властям относится недоверчиво и с беспокойством, прибегая к их помощи только в том случае, когда совсем нельзя без них обойтись». Такая психология несовместима со слепой законопослушностью.
Бесспорно, консерваторы куда больше почитают закон, чем леваки, с которыми все больше смыкаются либералы. Однако законодательство американских штатов предполагает достаточно возможностей для мирных протестов. Однако их-то не было в сомнительных штатах, как массового явления по крайней мере, в формате постоянно действующей (типа украинских майданов) или регулярно возобновляющейся (как белорусские протесты) акции. Тем более можно было вполне законно массовым образом почтить память погибшей соратницы.
И хотя, судя по социологии, потенциал для подобных действий должен быть, на практике его нет. Значит, надо признать, что способность к самоорганизации консервативных американцев умерла. Но раз это произошло, стоит задуматься, сохранились ли иные свойства токвилевской Америки, прежде всего та самая протестантская этика, которая, как считают многие, и стала предпосылкой такого успеха этой страны.
