Означенный Пончик, поданный в формах, явно шаржированных, являет собой предшественника великолепных персонажей, описанных позже Михаилом Афанасьевичем в «Театральном романе» и «Мастере и Маргарите».
Начать стоит, пожалуй, с имени. Пончика-Непобеду зовут Павел Апостолович — более прозрачный намёк в пьесе с библейским названием трудно себе представить. Апостол Павел, как известно, изначально был Савлом (Саулом из Тарса) и начинал с преследования христиан, уверовал в Христа, лишь будучи излечен от слепоты епископом Дамасским Ананией.
Правда, если апостол перешёл из одной веры в другую раз, то Пончик постоянно меняет флаг — сначала он коммунист, потом проклинает коммунистов, потом опять коммунист…
«Господи! (Крестится.) Прости меня за то, что я сотрудничал в "Безбожнике". Прости, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдонимом, но тебе не совру — это был именно я! Я сотрудничал в "Безбожнике" по легкомыслию. Скажу тебе одному, Господи, что я верующий человек до мозга костей и ненавижу коммунизм».
Нет, ну настоящий же апостол! Под псевдонимом и по легкомыслию…
Сотрудничество в «Безбожнике» для Булгакова было большим грехом. Сам он описывал в дневнике, как заходил в редакцию журнала в Столешниковом переулке вместе с писателем Дмитрием Стоновым и обнаружил там «неимоверную сволочь». Ну и упомянутый уже Берлиоз не случайно был под трамвай определён, а именно после содержательной дискуссии с сатаной относительно доказательств бытия Бога (ну и самого сатаны, разумеется).
Скорее всего, довоенная биография Пончика была примерно такой же, но он никогда не тонул благодаря влиятельному в литературном (а возможно, и в политическом) мире покровителю с говорящим именем Аполлон Акимович (сначала был Васильевичем, но потом перекрещен: Иаким значит «поддержка свыше»). Фамилии этого персонажа (равно, как фамилий Савелия Савельевича и автора «Войны и мира») автор не называет, но, думаем, ему подошла бы фамилия Мусагетов. И находится он в близком родстве с Аркадием Аполлоновичем Семплеяровым — тот тоже споспешествовал искусствам, правда, в другой сфере и другими, гм, методами. Ну и в ещё более близком родстве он находится с ныне покойным некомпозитором Берлиозом. То-то радовался бы Иван Бездомный, услышав от Берлиоза фразу: «Молодец! Крепкий роман!»
Впрочем, тонуть-то он не тонул, но и победителем ни в каком смысле не был, о чём и говорит его фамилия.
О чём, кстати, пишет сей писатель в «крепком романе»? Полюбопытствуем…
«Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился».
Ой, нет, простите… Это не Булгаков. Это Ильф и Петров измываются в «Золотом телёнке» над безымянным писателем-середнячком из группы «Стальное вымя». Кстати, первая часть романа была написана раньше булгаковской пьесы — в 1929 году.
«Там, где некогда тощую землю бороздили землистые лица крестьян князя Барятинского, ныне показались свежие щёчки колхозниц.
- Эх, Ваня! Ваня! — зазвенело на меже…»
Это уже Пончик-Непобеда и его роман «Красные зеленя». Понятно, что литературной основой послужили какие-то сочинения писателей-конъюнктурщиков своего времени, но булгаковеды такового источника не нашли. Позже Булгаков разоблачал такого же приспособленца — поэта Рюхина (впрочем, Рюхин значительно менее неприятный персонаж, чем Пончик).
Что тут интересного?
Во-первых, нарочито абсурдное название и не менее нарочито абсурдное начало текста. Ева критикует Пончика: «я не понимаю — землистые лица бороздили землю — мордой они, что ли, пахали?»
Наверное, нет. Наверное, «крепкий роман» писался ещё до окончательной победы социалистического реализма, и «землистые лица» вполне могли быть платой литературному авангарду. Могли, конечно, и не быть — это так, наше предположение.
В любом случае оно ничуть не менее обосновано, чем сравнение название романа с артелью «Красная синька», существовавшей в Петрограде во времена НЭПа, о которой вспомнил какой-то литературовед. В любом случае прилагательное «красный» во времена оны использовалось в товарных количествах к месту и не к месту, как, например, анекдотический «колхоз "Красное дышло"» или ныне существующий московский «Механический завод "Красный путь"».
Во-вторых, Пончик прислушивается к критике и работает над собой: «"…истощённые лица крестьян князя Волконского…". После долгого размышления я заменил князя Барятинского — князем Волконским…».
Нет, точно авангард — тогда принято было попрекать декабристов их дворянством, а Александр Барятинский и Сергей Волконский как раз декабристы. Впрочем, может, и тут ничего особенно авангардистского и нет.
С одной стороны, в какую историческую фамилию ни плюнь, среди них обязательно окажутся декабристы (кстати, фамилия Булгаковых в русской истории очень даже известная и помимо рода Михаила Афанасьевича).
С другой стороны, с чего мы взяли, что Пончик и «Мусагетов» столь же грамотны, как Берлиоз? Хотя они, вполне вероятно, именно столь же грамотны — элементарная проверка показывает, что главным источником глубоких познаний редактора толстого литературного журнала относительно доказательств бытия Бога является одноимённая статья в энциклопедии Брокгауза и Эфрона…
Брокгауза и Эфрона в лесу нет. Там есть роман Пончика, есть обгоревшая книжка без переплёта, найденная где-то исключённым из профсоюза за хулиганство Захаром (Генрихом) Маркизовым (в ней легко узнаётся Библия), и записки самого же Маркизова, ибо, как мы указали выше, чем ещё можно заняться после химического Армагеддона, кроме как литературой?
Пончик-Непобеда даже формулирует эту мысль: «на свете существуют только две силы: доллары и литература».
Стоп. Где-то мы это видели. Ну-ка, ну-ка… Вот оно: «доллар — это, батенька, всё. Я преклоняюсь перед долларом. Я влюблён в доллар. Пять долларов — один фунт стерлингов. Вот. Это единица измерения человеческого права на существование».
Кто же это такое говорит? Это Иван Иванович из фельетона Валентина Катаева «Зима». А кто был прототипом Ивана Ивановича? Да Михаил же Афанасьевич… Булгаков и Катаев были хорошо знакомы, но, что называется, не сошлись характерами. Булгаков подозревал (небезосновательно) Катаева в конъюнктурности, и в этом смысле Катаев является прототипом Пончика. Катаев подозревал Булгакова в стремлении служить Золотому тельцу. Не прав был — Булгаков, как и сам Катаев, просто стремился к житейскому комфорту. Не более того. Так что, если не сам Булгаков, то катаевский Иван Иванович точно был одним из прототипов Пончика.
Ну а в смысле признания ценности литературы прототипами были все трое (Иван Иванович, естественно, писатель). Булгаков, понятно, с катаевской оценкой себя, любимого, не согласился, но выпуклый образ Ивана Ивановича оценил.
И ещё о прототипах. Ирина Ерыкалова полагает, что «в имени Пончика-Непобеды явственен отзвук имени писателя и критика И.М. Василевского-Небуквы (первого мужа Любови Белозерской. — Авт.), вернувшегося из эмиграции и пытавшегося приспособиться к новым временам».
Ну и в заключение, совершенно чудовищная в своей пророческой силе цитата: «был СССР и перестал быть. Мёртвое пространство загорожено, и написано: "Чума. Вход воспрещается". Вот к чему привело столкновение с культурой. Ты думаешь, я хоть одну минуту верю тому, что что-нибудь случилось с Европой? Там, брат Генрих, электричество горит и по асфальту летают автомобили. А мы здесь, как собаки, у костра грызем кости и выйти боимся, потому что за реченькой — чума… Будь он проклят, коммунизм!»
Ну просто таки фраза из 90-х — у нас тут чума, но виноват во всём коммунизм, при котором чумы-то как раз и не было… Впрочем, таким образом и сейчас мыслят многие люди, при советской власти сотрудничавшие в разных «безбожниках», а после её падения дружно схватившиеся за свечки…
