- Юрий Михайлович, в свой день рождения поневоле осмысливаешь прожитые годы, тем более в вашем случае это сразу несколько переломных эпох. По вашим ощущениям, былая большая страна уже утрачена нами навсегда? Не занимаемся ли мы маниловщиной, рассуждая о возрождении былого союза — пусть даже и на новых основах?
— Как-то сразу вспоминаются строчки поэта Николая Глазкова:
Чем эпоха интересней для историка,
Тем для современников — печальней…
Но главная причина, по-моему, заключается в том, что СССР был устроен отцами-основателями как своего рода «инкубатор», где за счет союзного бюджета и при попечительстве Центра вызревали новые государства. Зачем? О, это отдельный разговор, ведь мировая революция была одной из версий глобализации. Москва буквально «высидела» суверенитеты нынешних лимитрофов.
Даже когда начался развал, в Кремле никому не пришла в голову простая схема: республики выходят из состава Союза в тех же границах, в каких вошли. Принадлежность остальных территорий, присоединенных за 75 лет по административным соображениям, решается на референдумах. Вы же понимаете, в таком случае сегодня не было бы проблем Новороссии, Приднестровья, Семиречья, Карабаха, Абхазии, Южной Осетии и так далее.
Но, видимо, задача сохранения СССР вообще тогда не ставилась. Личная власть ценилась выше целостности страны.
Почему нет? Более того, именно эта сверхзадача должна стать сердцевиной национальной идеи и формирующейся при лютом сопротивлении либералов государственной идеологии.
- Когда-то в разговоре вы обмолвились, что вы «бОльший Путин», чем сам Путин. Разве так бывает?
— Так не бывает. Но сказано было иначе, мол, я «возможно, больший путинец, нежели сам Путин». А вот так бывает, и очень часто. Настоящий лидер, выбирая курс и принимая решения, опирается на господствующие идеи и общественные настроения, а их как раз отчетливее всего выражают публицисты. Не Филипп же Киркоров! Но ведь мы как публицисты не скованы в своих умственных моделях и устремлениях обременениями реальной власти, а политик скован и обусловлен.
Модель — это одно, а поступок, влекущий за собой неизбежные последствия, — это совсем другое.
Мы с вами все девяностые писали о том, что Россия не должна бегать на поводке у Запада, что нужно рвать ошейник. Это цель. А средства? Путин как реальный политик начал постепенно рвать, восстанавливать суверенитет, но учитывая всякие настроения и позиции, даже те, которые ему не нравятся.
Я был на историческом форуме в Кремле, когда было объявлено о «возвращении Крыма в родную гавань». Думаете, все лица светились счастьем? Ничего подобного… Не с этим ли связана нынешняя позиция России в отношении Донбасса?
Мне кажется, главная драма нашего президента заключается в том, что он смог в своей политике быть настоящим Путиным процентов на двадцать, а то и меньше. В 2014 году на повестке стояла судьба всей Новороссии, но решение приняли лишь в отношении Крыма. Почему? Большая политика сродни шепоту любовников под одеялом. О чем они там договорились, можно только догадываться…
Думаю, за чрезмерный путинизм меня и попросили на выход из Президентского совета по культуре после выпуска в свет книги «Желание быть русским». И еще одна тревожная закономерность: в последние годы в культурной сфере на ключевые посты слишком часто выдвигаются бывшие или латентные антипутинцы.
- Вам приходилось общаться с различными государственными деятелями и руководителями современной России. Писатель в какой-то степени является и психологом. Есть ли некая объединяющая эту прослойку черта характера?
— Есть. За редким исключением это люди, которым личное благополучие и благосостояние важнее судьбы Отечества. Причем это не зависит от того, кто они: консерваторы или либералы, верующие или атеисты… Даже наши патриоты, оказавшись при чинах, начинают любить Отечество с гедонистической ленцой. А тех, кто проявляет неуместную пассионарность и жертвенность, по моим наблюдениям, быстренько выдавливают из власти. Но без жертвенности и бескорыстия изменить или серьезно откорректировать ход истории невозможно. От ленивых бюджетных патриотов страна устала не меньше, чем от продажных либералов.
- Вы в своей публицистике часто касаетесь проблемы «национализации» российской элиты. Но кроме верных читателей кто-нибудь вас слышит наверху?
— Об этом я пишу давненько. Первой, пожалуй, была моя статья «Наши гостомыслы», опубликованная в середине 1990-х. В 2017-м я собрал статьи на эту тему в сборник «Перелетная элита», вышедший в известном вам издательстве «Книжный мир». Кстати, столь модное сейчас у нас, но особенно на Украине, словечко «соросята», применяемое к продажной прозападной интеллигенции, тоже придумал ваш покорный слуга: так называлась моя колонка в «Труде», кажется, в 1996-м. Мне тогда сразу позвонили из фонда Сороса и предложили лекционное турне по США, но я отказался.
- Не проигрываем ли мы идеологическую битву за нашу молодежь. Сейчас на неё куда большее влияние оказывает не мудрое слово писателя, а какой-нибудь развязный блогер или рэпер. Неужели так примитивно выглядит наше скорое будущее?
— Рэперы — это вообще для меня загадка. Когда удается почитать их «кричалки» на бумаге, сразу приходит в голову Ходасевич: «Бог знает, что еще бормочешь, ища пенсне или ключи…» К поэзии это имеет такое же отношение, как вопль «Ой, нога!» к народным украинским песням. Но что же вы хотите, если 9 Мая, в день 75-летия Победы, на ТВ не прозвучало ни одного стихотворения поэтов-фронтовиков. Настоящую поэзию просто выдавили из эфира. А чтобы вести идеологическую битву за молодежь, надо иметь идеологию.
Спасибо, отказались от антипатриотической риторики в СМИ, хотя самоуничижительные учебники истории, написанные в 1990-е, еще используются в школах и вузах. Да и учителей-гуманитариев, получивших образование в 90-е, надо по сути переучивать. Известны случаи (об этом писали, в частности, в газете «Культура»), когда абитуриентов, поступающих на гуманитарные факультеты, специально заваливают на экзаменах за излишний патриотизм. Журналистский корпус, особенно в Москве, Питере, Екатеринбурге, буквально пронизан сервильным западничеством и истерическим антисоветизмом.
Помню, на позапрошлом съезде Союза журналистов Сванидзе так и заявил: «Журналист — это синоним к слову «либерал». Можно отмахнуться, мол, болезненная фантазия человека с тяжелой наследственностью. Да как сказать… В Америке эта греза стала реальностью, и тотальный информационный бойкот Трампа — тому свидетельство.
- Можно предположить, что следующий, 2021-й, год окажется весьма непростым: искрит по всему периметру Российской Федерации. «Перестройка-2» становится реальностью?
— А что же вы, Константин, хотите, если тридцать лет мы занимались тем, что происходило в лимитрофах по периметру России, по остаточному принципу? Более того, до начала нового века мы еще и экономическую базу для создания новых этнократических режимов обеспечивали: нефть, газ, транзит, кредиты…
Да и сейчас… Если Армения — союзник, как там мог прийти к власти проамериканский премьер? Если Белоруссия — часть Союзного государства, о какой «многовекторности» может идти речь? Раньше это называлось двурушничеством. Ладно, в 1990-е у нас у самих в Отечестве рулила компрадорская власть. Времена изменились, или просто, как писал Маяковский, «потянуло порохом со всех границ»? А есть ли у нас реальный потенциал для жесткого влияния на бывшие республики СССР? Я не знаю… С другой стороны, если нет желания, то и потенция не понадобится.
- Вы никогда не стеснялись своей «русскости» и самого понятия «Русский мир». Русский мир с утратой Украины понёс огромные территориальные и людские потери, которых он не нёс, пожалуй, с 1941 года. Реально ли, по вашему мнению, примирение русской и украинской частей восточного славянства в обозримом будущем?
— Трудный вопрос для неспециалиста. Возможно, вам как знатоку этой проблемы мои построения покажутся наивными. Тем не менее…
Я получил советское интернациональное воспитание и скажу откровенно: своей русскостью не заморачивался до конца 1980-х, считая это, как и большинство выходцев из «титульных» семей, делом второстепенным. По-настоящему я осознал свою этническую принадлежность от обиды, когда в конце Перестройки прессу и телевидение захлестнула волна глумливой русофобии. Я был поражен, обнаружив, что можно относиться к человеку плохо только потому, что он русский. Это была серьезная ошибка наших «этнических демократов», стоившая им в конечном счете преобладания во власти. Сейчас они делают вид, что ничего такого не было, но мы-то помним!
Кстати, я, видимо, имею некоторое отношение к названию фонда «Русский мир». В конце 2006-го или в начале 2007-го на заседании Совета по культуре президент Путин сказал, что вскоре будет создана специальная структура для продвижения и поддержки за рубежом русской культуры. Через неделю «Литературная газета» вышла с шапкой «Мы наш, мы Русский мир построим!» Ее придумал я. А через два-три месяца был зарегистрирован фонд «Русский мир». Но, возможно, это совпадение…
- Тесно связанная с былой Малороссией и нынешней Украиной южно-русская литература дала отечественной словесности десятки первоклассных писателей и поэтов. В связи с общим перерождением Украины эта литературная традиция иссякла или она примет характер некой иной, альтернативной «большой России», русской литературы?
— Можно, конечно, говорить о русскоязычной украинской литературе, как можно говорить, скажем, и о русскоязычной еврейской литературе, к которой относится, к примеру, прекрасная писательница из Ташкента Дина Рубина, живущая ныне в Израиле. Мы с ней когда-то дебютировали в одном номере журнала «Юность». Но все же те авторы, которые, живя в границах Украинской ССР, писали на языке Пушкина, относились, без сомнения, к русской литературе. Так же, как Гоголь, Багрицкий, Булгаков, Костомаров… Региональные особенности? Они есть. Как без них! Но, думаю, сибирская и поморская проза отличаются от московской версии нашей словесности даже поболее, чем южно-русская школа.
Я неплохо помню ситуацию на Украине до распада СССР, русская речь там преобладала. И не благодаря, а скорее вопреки государственной политике, которая была направлена на поддержку национальных языков союзных республик. Помните, мы в начале говорили об «инкубаторе»? По сути политика «коренизации» продолжалась до распада, хотя и не носила той директивности, как в 20-30-е годы. На Украине эти усилия были не столь заметны, так как она никогда и не была одноязычной территорией. И это определяло многое, в том числе яркую «южно-русскую школу». «Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи Тараса Шевченко папаха лежит?» — вопрошал «украинец» Михаил Светлов почему-то по-русски.
Помнится, на Студии имени Довженко покойный Андрей Бенкендорф в 1987 году снял экранизацию моей повести «Работа над ошибками» на русском языке, а уже потом был сделан дубляж и напечатаны несколько копий на украинском. Не наоборот! Мои пьесы с успехом шли на Украине в русских театрах, в частности, в Харькове и Днепропетровске. Кажется, десять лет назад мы с женой Натальей, родившейся, между прочим, в Борисполе, гостили у Витольда Павловича Фокина, он оказался давним поклонником моего скромного творчества и водил меня по киевским книжным магазинами, показывал полки с моими книгами.
Если в какой-то части бывшей УССР все-таки сложится и устоит органичное украинское государство, то и литература там будет развиваться на мове, а точнее на «мовоязе», да простится мне такой неологизм. Но никто и не скрывает, что в последние два десятилетия украинский язык развивался прежде всего усилиями лингвистов, получивших госзадание максимально развести русский и «мовояз» по словарному составу.
Основы для украиноязычной словесности были заложены еще в позапрошлом веке, но в основном в советскую эпоху. Однако успехов «червоне письменство» достигнет лишь в том случае, если будет равняться на великую русскую литературу, а не противостоять ей, дрожа от ненависти. Впрочем, повторяю, я не специалист, и мои предположения можно воспринимать как литературные мечтания.
- Вы один из самых популярных авторов современной русской литературы, а ещё драматург, публицист, общественный деятель… Секрет такой невероятной производительности в самодисциплине, вдохновении, обилии возникающих тем? Какова «химия» творчества?
— Самое интересное, что никакой особой производительности у меня нет и не было. Более того, я написал гораздо меньше, чем иные мои литературные сверстники. Но так как почти каждая моя новая вещь имеет успех и долгое эхо, по много раз переиздается («Козленок в молоке», например, 30 раз!), а пьесы идут на сценах годами, собирая полные залы, порой создается ощущение, будто «Полякова много».
Интересных тем всегда вокруг много, но профессионал тем и отличается от графомана, что никогда не схватится за чужую тему. Это только у нас в кино Хабенский может играть адмирала Колчака и Алексея Турбина, в литературе такое несоответствие не прокатывает. Без самодисциплины заниматься профессионально литературой просто невозможно, как без изнурительных тренировок большим спортом. О гениях не говорим, они живут по своим законам.
Половина таланта — это усердие. Вторая половина — вдохновение, а это состояние непредсказуемое и сакральное. Не путать с творческим возбуждением… Усидчивость для того и нужна, чтобы не прозевать вдохновение.
