- Андрей, с 12 мая в России начался выход из карантина. Как вы считаете, какие вызовы ожидают Россию на пути возвращения к нормальной жизни после пандемии?
— Во-первых, это, конечно, экономический кризис, который влечет за собой социальный кризис, инфраструктурный и кризис власти. На самом деле Россия вошла в пандемию ослабленной низкими ценами на нефть. Карантинный режим обрушил целые отрасли российской экономики, соответственно выросло количество людей, у которых упал уровень жизни, что не может не провоцировать социальную агрессию, недовольство властью.
То есть пандемический кризис выявил хрупкость внутренней политической российской модели. Российская модель, безусловно, будет более живучая, чем советская система, потому что у российской системы нет идеологического стержня.
Эта идеологическая всеядность делает российскую систему более подвижной, способной к адаптациям, и она может многие недостатки трансформировать в достоинства. Но запас прочности не абсолютен.
- А что будет с позициями России на международной арене?
— Экономический и социальный кризис будет ослаблять политическую систему, и эта внутренняя слабость будет ограничивать возможности России на международной линии.
- Какие, например?
— Это и возрождение исламского радикализма и джихадизма и никаким образом не угасшие локальные конфликты, которые требуют больших денег и ресурсов и опять же командной игры с какими-то акторами.
- Если говорить о наших бывших братьях по соцлагерю. Какой удар карантин нанес по среднеазиатским республикам бывшего СССР? Придется ли им переориентировать свои экономики, основы которых составляли поступления от мигрантов, как, например, в Киргизии?
— Конечно, там ситуация еще хуже.
Во-первых, это исламский регион, фактор радикального ислама оказывает влияние на все без исключения страны Центральной Азии. Россия, кстати, это страна, где мусульмане занимают достойное место, поэтому у нас есть симфония национальностей и вероисповеданий, и это очень сильный ресурс нашей страны.
Все среднеазиатские страны практически мусульманские, и там проблема идеологии стоит гораздо более остро, чем для России. Россия может себе позволить не иметь государственной идеологии в столь жесткой форме, в которой нуждаются страны Центральной Азии.
Кризис, усиленный пандемией, показал, что среднеазиатские страны нуждаются в серьезной экономической реорганизации и в появлении своих идеологических моделей.
Будем надеяться на лучшее, потому что если бабахнет в Центральной Азии, никому не покажется мало, особенно нам, потому что России все равно придется вмешиваться.
- Трагический сценарий, прямо скажем…
— Потому что это наше мягкое подбрюшье. Под дых мы сами себе удар пропустить не можем.
- ООН и ВОЗ предрекают всемирный голод после пандемии, а вирусологи пугают второй волной эпидемии, которая может оказаться еще страшнее первой. Насколько такие сценарии реалистичны, и как на постстоветском пространстве минимизировать эти риски?
— История показывает, что мы много слышали апокалипсических прогнозов. Тем не менее конец света так и не наступил. Думаю, не наступит он и на этот раз. В конечном итоге все будет хорошо. Голод, конечно, может угрожать где-то в Африке, в азиатских государствах, но России это не грозит. У России много проблем с экономикой, но с сельским хозяйством в ближайшее время проблем ожидать не стоит. С голоду россияне точно не помрут.
Что касается второй волны пандемии, то надо понимать, что вирусы появляются регулярно, вырабатывать против них вакцину — задача сугубо технологическая.
Если бы Москве удалось создать большой проект, который мог бы заниматься такими исследованиями, то есть работать на упреждение пандемий и идти на шаг вперед других стран, то для России это был бы новый шанс.
Эта задача сопоставима с полетом человека в космос в 60-е годы прошлого века. Если российская элита сможет это проявить, то у нее есть шанс превратиться в очень перспективный политический класс.
