На Украине и в России вокруг националистов накопилось много мифов, иногда создаваемых специально, а иногда — по неведению.
Миф первый. Источник и генератор украинского национализма — Галичина. Не будет Галичины — не будет и национализма на Украине
Это, пожалуй, самый стойкий шаблон в восприятии украинского национализма. Отсюда и отождествление всех националистов с «западенцами», отсюда и популярные идеи о том, что если отделить или изолировать «этих бандер» за Збручем — то сразу «все наладится».
Насколько живуч, но при этом алогичен этот стереотип восприятия, я попробую показать на таком примере. В октябре 2009 года (десять с лишним лет назад), еще будучи внештатным автором газеты «НГ-Религия», я написал туда статью «Самостийнические симпатии митрополита Антония (Храповицкого)», посвященную тому, как митрополит Антоний, бывший при царе ярым русификатором, в 1918 году выступил ходатаем за снятие анафемы с гетмана Мазепы и за создание независимого украинского государства.
Притом, что никаких симпатий к Галичине митрополит Антоний не питал, да и Галичина до ноября 1918 года входила в состав Австро-Венгерской империи, не имея никакого отношения к державе гетмана Скоропадского. Но шаблон намертво засел у всех в голове.
В значительной степени этот стереотип восприятия основан на том, что из всей истории украинского национализма мы знаем исключительно бандеровцев, а петлюровцев воспринимаем просто как разбойничьи банды. Между тем, уроженец Полтавы Симон Петлюра был военным министром Украинской народной республики, существовавшего в 1917—1919 годах полноценного и признанного целым рядом зарубежных стран государства. Что же касается грабежей и насилия, то не меньше в этом отличились анархисты-махновцы, красные конники Котовского и Буденного или белогвардейцы.
На самом же деле, истоки украинского национализма заметны уже в начале XIX века, причем вдали от Галичины, — на территории исторической Гетманщины, как с 1654 по 1782 год именовалась автономная Левобережная Украина с Киевом, управляемая гетманом Войска Запорожского, имевшая свой бюджет, деньги и органы управления.
Январь 1811 года, русско-турецкая война. Военный инженер Алексей Мартос в составе российской армии вступил в дунайский город Галац, где находится могила умершего в эмиграции гетмана Ивана Мазепы. Сохранился его дневник, опубликованный в 1893 году в авторитетном историческом журнале «Русский архив»: «В Греческом монастыре в городе похоронен Малороссийский гетман Мазепа, после Полтавской баталии принятый в покровительство Турецкого двора. Мазепа умер в отдаленности от отечества своего, коего он защищал независимость; он был друг свободы и за сие стоит уважения потомства. После его удаления из Малороссии, жители ее потеряли свои права, столь священные, которые Мазепа долго защищал с свойственною каждому патриоту любовью и горячностью. Его не стало, и имя Малороссии и ее храбрых казаков изгладилось из списка народов, хотя не великих числом, но известных своим существованием и конституцией… Мазепа — просвещеннейший, человеколюбивейший человек, искусный полководец и повелитель вольного, следовательно, счастливого народа».
Родился Алексей Мартос в Петербурге, был сыном знаменитого скульптора Ивана Мартоса, родившегося в семье представителя казацкой старшины в городе Ичня (ныне Черниговская область). Никакого отношения к Галичине не имел. Но украинским националистом — был.
После ухода в 1821 году с военной службы Мартос написал «Историю Малороссии», которую цензура не пропустила в печать. О ее идейной направленности можно судить по письмам автора, опубликованным в 1895 году в журнале «Киевская старина».
«По плану моей истории, она составится из пяти томов, т.е. до уничтожения гетманства; пятая часть со всеми подробностями революции Мазепиной, извлеченная из источников верных, равномерно давно кончена», — писал он в 1822 году своему родственнику, писателю Ивану Мартосу. Судя по эпитету «революция», деятельность Мазепы Алексей Мартос излагал в своей книге скорее как одобряемое им освободительное восстание.
Вообще, украинский национализм на Левобережной Украине был в то время вполне распространен в кругах дворянства, являвшегося потомками казацкой старшины XVII—XVIII веков. В октябре 1900 года в журнале «Русская старина» были опубликованы путевые заметки известного военного историка Александра Михайлова-Данилевского. О пребывании в 1824 году в городе Лубны (современная Полтавская область) он пишет: «Частые разъезды мои ознакомили меня со многими помещиками, между прочим и с фамилией Родзянок, просвещеннейшей во всей Малороссии, но это семейство напитано было, как и все прочие, ненавистью к России».
Далее Михайлов-Данилевский в целом отмечает: «Я не находил в Малороссии ни одного человека, с которым мне удавалось поговорить, выгодно к России расположенным; во всех господствовал явный дух оппозиции. У них есть пословица «Он во всем хорош, да москаль», то есть русский и следственно есть злой и опасный человек. Такая ненависть происходила от нарушения прав Малороссии, от упадка кредита и промышленности, от возвышения налогов, которые в Малороссии произвели повсеместную бедность, и от дурного устройства судебных мест, где совесть была продажная».
В 1846 году в Киеве возникает подпольное Кирилло-Мефодиевское братство, в которое входили и поэт Тарас Шевченко, и будущий знаменитый историк Николай Костомаров. Цель братства — создание федерации независимых славянских народов, включая и украинский. В 1847 году братство было разоблачено жандармами, его участники отправлены в тюрьму и в ссылку. Опять-таки — все это без всякой связи с Галичиной.
Как, кстати, и все творчество Тараса Шевченко, где центральное место отведено Днепру.
Определенное значение Львов приобрел только в 1880—1890-е годы, когда на фоне запрета украиноязычной литературы в Российской империи здесь начали печатать книги на мове, рукописи которых присылали из Киева, Харькова и других городов.
В той же Полтавской губернии в 1873 году родился идеолог украинского национализма Николай Михновский, позже живший и работавший в Харькове. Да, книги его, включая программную «Самостийную Украину» (1900 год) с впервые сформулированным лозунгом «Украина для украинцев» выходили во Львове, но банально потому, что в Российской империи их просто никто бы не пропустил в печать.
«Ницше украинского национализма», впервые внесший в него культ силы и агрессии, Дмитрий Донцов родился в 1883 году в Мелитополе, тоже на востоке Украины.
Можно вспомнить и Владимира Винниченко, тоже наряду с Петлюрой одного из лидеров украинских националистов-революционеров и затем вождя УНР, и он тоже уроженец не Галичины, а Елисаветграда (позже Кировограда, ныне Кропивницкого).
И те десятки тысяч человек, которые воевали в армии УНР, в том числе так выразительно описанные Булгаковым в «Белой гвардии», — отнюдь не выходцы из Галичины.
Повстанческая Холодноярская республика, существовавшая в 1919—1921 годах в на Черкасщине, — один из ориентиров современных украинских националистов, в частности, в 1990-е годы именно ее подняли на щит в ультраправой партии «Державная самостийность Украины» (ДСУ), по крайней мере в той ее фракции, которую возглавлял Роман Коваль. Мероприятия в честь холодноярских повстанцев в последние годы проводят вместе с возглавляемым ныне Ковалем украинским историческим клубом «Холодный Яр» и «Правый сектор»*, и «Свобода», и «азовцы» (причем с баннером «Азов» — наследники Холодного Яра»).
В честь Холодного Яра сейчас называют подразделения, учебные центры националистов. Так что считать их кумирами исключительно бандеровцев в корне неверно.
Другое дело, что после поражения в Гражданской войне (на Украине события 1917—1921 годов называют иначе — «визвольні змагання», то есть «освободительные выступления») националисты оказались в эмиграции и были вынуждены ограничиться действиями на украинских землях, принадлежавших тогда Польше. Здесь пустила корни Организация украинских националистов, да и многие другие партии разной степени радикальности.
Опять-таки, и география деятельности Украинской повстанческой армии* была в эпоху апогея 1943—1944 годов гораздо шире Галичины, охватывая и район Перемышля, и Холмщину, и Буковину (территориальная структура «УПА-Запад»), и Волынь, и Ровненскую и Житомирскую область до севера Киевщины («УПА-Север»), и Хмельницкую и Винницкую области («УПА-Юг»). Другое дело, что по мере «сжимания» вокруг них кольца окружения бандеровцы в итоге отошли в Карпатские горы и были уже там разгромлены.
Почему сейчас националисты ориентированы приоритетно на УПА? Скорее всего, потому что это наиболее «свежий» исторический пример, к тому же направленный именно против Москвы. Все-таки образ запорожцев (тоже регулярно упоминаемых современными националистами среди их предшественников — и в визуальной агитации, и в выступлениях лидеров, и через использование слова «Сичь» в названии организаций) со времен Николая Гоголя успешно адаптирован к идее приоритетной борьбы против Польши и Турции. То же самое можно сказать и про любимых националистами гайдамаков Гонту и Железняка, а весьма популярный в ультраправой среде князь Святослав Храбрый вообще воевал с несуществующими ныне Византией и Хазарией.
Безусловно, национализм на Галичине распространен сильнее, чем на востоке Украины, но он широко представлен и за ее пределами, например, в Ровненской области. К тому же галицийский национализм имеет сильный оттенок регионализма, выбиваясь вследствие отдельной исторической судьбы этой земли от общеукраинской. Вспомним, что в 1991 году лидер «Народного Руха Украины» Вячеслав Черновол продвигал идею федерализации Украины, при которой Галичина получила бы значительную автономию от Киева; аналогичную программу с 2015 года продвигает Украинская галицкая партия, чья популярность во Львове сейчас лишь вдвое уступает «Свободе».
Миф второй. Украинство — это бунт архаики против современности, села против города
Особую популярность этот миф набрал вскоре после победы Евромайдана благодаря следующему эпизоду. 26 марта 2014 года информагентство «Украинские национальные новости» (УНН) опубликовало небольшую заметку «На столичном Майдане посадили огород и строят свинарник», основанную на том, что у палаток у Дома профсоюзов активисты (как выяснилось на следующий день, из города Коломыи Ивано-Франковской области, не из села) разбили на грядке крохотный огород, посадив там лук и редиску. Никакого свинарника там никто не строил, просто якобы кто-то сказал журналисту (может, в шутку) что в будущем планируют привести туда кур и свиней.
Только на сайте УНН эта заметка на сегодняшний день собрала 1,37 млн просмотров, а сколько было перепечаток в других СМИ, на форумах, блогах и соцсетях с заголовками вроде «Майдан Независимости решили превратить в колхоз» — даже не пересчитать. Далее этот удачный инфоповод подхватили пафосные публицисты, всегда готовые сделать многозначительные выводы из самого малозначительного повода.
На самом деле, аргумент-то, мягко говоря, натянутый. Во время Великой Отечественной войны в российских городах-миллионниках тоже сажали овощи прямо на улицах. Вот запись в дневнике члена Союза советских писателей Николая Вержбицкого за 14 июня 1942 года: «Копают грядки, как попало и где попало. Видел три жалкие грядки у самого тротуара в Газетном переулке (практически у Кремля! — Авт.), у окон подвала, не огорожены». И какой из этого следует глубокий вывод? Победа архаики? Нет, просто, когда людям в кризис нечего есть, они начинают сажать огороды.
На самом же деле, этот миф гораздо более более старый. Есть очень интересная статья российских исследователей Виталия Киселева и Татьяны Васильевой «"Странное политическое сонмище" или "народ, поющий и пляшущий ": конструирование образа Украины в русской словесности конца XVIII — начала XIX века», выполненная на президентский грант и изданная в сборнике «Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России» (Москва, 2012). В этой статье на богатом фактическом материале показано, что образ малоросса исключительно как патриархального крестьянина целенаправленно внедрялся официальной пропагандой Российской империи конца XVIII — начала XIX века, то есть еще до начала индустриальной эпохи 1870—1890-х годов, связанной с массовым строительством железных дорог и заводов, разработками угольных шахт в Донбассе и т.д.
Авторы показывают прямое заимствование этого образа из популярных в образованном российском обществе идей французского просветителя XVIII века Жан-Жака Руссо, воспевавшего естественность нравов и близость к природе. Но это еще не все.
«В подтексте работ первых украинских этнографов было противопоставление современных малороссов воинственным варварам-казакам, олицетворявшим прошлое Украины, — пишут авторы. — Подобное — очень устойчивое — расслоение образа получило санкцию свыше в апокрифическом высказывании Екатерины II, позднее использованном А.С. Пушкиным в рецензии на гоголевские «Вечера…»: «Народ, поющий и пляшущий, зла не мыслит». Всемерное подчеркивание миролюбивого характера украинцев, их довольства, лояльности, патриархальной преданности царствующей династии составляло непременную часть официальной идеологии».
В другой статье, вышедшей в 2013 году в научном журнале «Вестник Томского государственного университета. Филология», Киселев и Васильева уже более откровенно пишут о том, что «разделение казаков и украинцев… явилось чертой… имперских трудов, в которых… образ казачества с середины XVIII в. последовательно вытеснялся на периферию и заменялся образом идиллических малороссиян».
Зачем это делалось? Вспомним, что перед этим Екатерина II в 1764 году отменила пост гетмана Войска Запорожского, пусть и номинально числившегося главой автономной в управлении и налогообложении Левобережной Украины с Киевом, в 1775 году уничтожила Запорожскую Сечь, в 1781 году отменила административное деление Гетманщины, разделив ее территорию на Киевскую, Черниговскую и Новгород-Северскую губернии, а в 1783 году упразднила реестровые казачьи полки и ввела на территории бывшей Гетманщины и Слобожанщины крепостное право.
Казачество воспринималось монархией как нечто враждебное. В 1764 году, напутствуя князя при назначении главой Сената, Екатерина II писала ему: «Малая Россия, Лифляндия и Финляндия — это провинции, управляемые конфирмованными (дарованными. — Авт.) им привилегиями, нарушить оные вдруг весьма непристойно было бы, однако и… обходиться с ними на таком же основании есть больше, нежели ошибка… Сии провинции, также и Смоленскую, надлежит легчайшими способами привести к тому, чтобы они обрусели и перестали бы глядеть как волки к лесу».
А в 1794 году канцлер Александр Безбородко писал князю Григорию Потемкину по поводу идеи последнего о возрождении казачества на Левобережной Украине для участия в войне с Турцией: «Следовательно, было бы возмутить свой собственный народ, помнящий времена Хмельницкого и склонный к казачеству. Тут сделалася бы военная нация и тем опаснее, что и Малороссия заразилася бы тотчас тем же духом, а за нею и его губерния (Новороссийская. — Авт.), от чего и вышла бы нового рода революция, в которой, по крайней мере, принуждены будем восстановлять гетманство, дозволять многие нелепые свободы, и словом терять то, чем смирно и тихо навеки бы владели». Более того, несколько десятилетий после уничтожения Сечи запрещалось даже ее имя.
Касаясь облика тех самых «идиллических малороссийских поселян», в статье 2012 года Киселев и Васильева отмечают присутствующую у российских публицистов конца XVIII — начала XIX веков при описании Украины обязательную «декоративную экзотику», в которую входили простонародные костюмы и прически местных жителей, где «у девушек в косах были вплетены цветы», и то, что «мотив пения и пляски был постоянным в характеристике Украины, переходя от одного автора к другому».
Если задуматься, презентация всего украинского исключительного в формате песен и плясок в простонародных костюмах проходит красной нитью и через официальную позднесоветскую культуру — будь то панно с поселянками, украсившими волосы цветами и то и дело пускающимися в пляс, на станции «Киевская» Арбатско-Покровской ветки московского метрополитена (открыта в 1953 году), или масштабный фильм «Свадьба в Малиновке» (вышел в 1967 году), где регулярные сцены с танцами и пением напоминают продукцию современного Болливуда, разве что в некоей условной украинской глубинке.
Это неудивительно. Заигрывания с местными национализмами в СССР уже в 1938 году сменились масштабной русификаторской политикой Центра. Последнюю попытку вернуть титульным нациям власть в союзных республиках предпринял в мае—июне 1953 года Лаврентий Берия и быстро поплатился в том числе за это не только карьерой, но и головой. Зато в компенсаторных целях бурно развивали этнографическую презентацию того, как каждый народ свободно развивается при советской власти.
В итоге, мы сами сконструировали для себя образ украинцев исключительно как наивных поселян, занятых плясками, пением песен и употреблением горилки под сало и вареники в хатах с белеными стенами (этот образ умело эксплуатирует в наши дни популярная в России — и вполне отечественная по происхождению — сеть ресторанов «Тарас Бульба»), а потом с удивлением вдруг обнаружили, что этот образ слабо связан с реальностью.
В этой связи красивый образ «раньше Украина имела наукоемкую промышленность и отправляла космонавтов на орбиту, а теперь тут только пляшут в вышиванках» неверен, потому что ансамбли в вышиванках плясали и в советское время. Потом наукоемкое производство разорилось и развалилось, но без всякой связи с вышиванками.
Стоит добавить, что уже накануне распада СССР жители крупных городов испытывали неприязнь к «пэтэушникам», «лимитчикам» и «колхозникам», выраженную в критериях вполне себе социального расизма — и описанный Киселевым и Васильевым старый романтический «образ мирной, патриархальной и декоративно-яркой крестьянской Малороссии» поменял знак с плюса на минус, превратившись в презираемых «селюков».
В какой-то степени этот стереотипный образ — уже поменявший знак с плюса на минус — подпитывался реалиями Восточной Украины, где город-миллионник Харьков с его прославленными университетами, НИИ и заводами, с интернациональным, но при этом русскоговорящим и русскокультурным населением действительно был окружен украинским селом исторической Слобожанщины. Но и там, если посмотреть по конкретным примерам, националисты, как правило, — выходцы не из села, а из небольших городов с населением 30—50 тысяч человек.
Например, один из создателей харьковского «Патриота Украины» и «Азова», а ныне заместитель вождя «Национального корпуса» Николай Кравченко — уроженец города Люботин Харьковской области с населением около 20 тыс. человек. Бывший командир «Азова» в 2016—2017 годах, ныне глава харьковского отделения «Нацкорпуса» и «Терен Схид» (объединения отделений партии в восточных областях) Максим Жорин — уроженец города Рубежное Луганской области с населением около 60 тыс. человек, и т.д.
То же самое в Киеве, который в 1990—2000-е годы пережил отток еврейского и приток провинциального украинского населения, но ехали туда опять-таки в основном из мелких или средних городов вроде Винницы. И откуда там националисты, хорошо показано в целом ряде их интервью (например, того же Жорина, опубликованное в прошлом году в журнале «TV парк») — в небольших городах молодежи особенно заняться нечем, на выбор только распивание пива на лавочках и драки, а тянущиеся к чему-то большему ребята шли в библиотеки или книжные магазины, где художественная и историческая литература романтической (не обязательно даже националистической, хотя хватало и такой) направленности уже тогда была богато представлена. Вот и плоды.
В завершение пройдемся по наиболее известным националистам. Вождь УНСО*, затем «Братства»* Дмитрий Корчинский — уроженец Киева. Вождь Социал-национальной партии Украины, ныне «Свободы»* Андрей Тягнибок - уроженец Львова. Вождь «Патриота Украины», затем командир «Азова», ныне вождь «Национального корпуса» Андрей Билецкий — уроженец Харькова. Вождь «Тризуба имени Степана Бандеры»* и «Правого сектора»* (в прошлом) Дмитрий Ярош — уроженец Днепродзержинска (ныне Каменское), города с населением в четверть миллиона человек. Лидер одесского «Братства», в 2014 году командир сотни «братчиков» в батальоне «Азов», затем в «Шахтерске» Дмитрий Линько — уроженец Кировограда (ныне Кропивницкого). И т.д.
Это отнюдь не селюки, так что пора перестать верить в мифы.
* Деятельность организаций запрещена в РФ
