Родился мальчик, которого звали то Маркусом-Вольфом, то Владимиром, то Вальдемаром, то Мордехаем-Вольфом, в семье учителя одесского еврейского казенного училища Арона Хавкина. Там же преподавал иврит и его дед по матери — Давид-Ицхак Ландсберг. Вскоре после рождения его семья переехала в Бердянск, где Маркус-Вольф семи лет от роду лишился матери. Правда, это не помешало ему выучиться в гимназии. Когда же пришла пора сдавать экзамены в университет, то выбор был понятен — нужно ехать в Одессу.
В 1879 году он поступил на факультет естествознания Императорского Новороссийского университета. А как же с антисемитизмом, спросите вы. Да, были процентные нормы, но не было таких специальностей в университетах, куда бы евреев не принимали совсем. Это в разгар советской дружбы народов такое себе могли позволить в МГИМО и на некоторых специальностях Киевского госуниверситета им. Шевченко, а тогда ставили барьеры разной степени проходимости.
В Черте оседлости, куда входили Новороссийский, Варшавский и Виленский университеты — меньше препятствий, за ней в нестоличные Киевский, Харьковский и Казанский — больше, а уж в столичные Московский и Петербургский — почти нереально.
И время было тогда не самое располагающее молодые умы к учёбе. Ведь был иной путь, куда более короткий и рискованный — в революцию и терроризм.
Как раз в тот самый год, когда Хавкин стал студентом, в Харькове купеческий сын Гольденберг пристрелил губернатора кн. Д. Н. Кропоткина и во всю готовилось цареубийство.
Маркус-Вольф тоже увлёкся народничеством, дважды изгонялся из университета и арестовывался как неблагонадёжный, но когда речь пошла о его вовлечении в террор, то вообще отошел от всякой политической деятельности.
Соученики рассказывали, что однажды, когда он сидел за микроскопом, к нему ворвалась полиция, подозревавшая его в революционной деятельности. Хавкин не шевельнулся. «Ищите что хотите, — пробормотал он равнодушно, — только не мешайте мне работать». Три его ареста, последовавших один за другим, не закончились судом и каторгой: у охранки не было улик, доказывающих причастность беспокойного студента к террору, а подбрасывать оружие и взрывчатку, как ныне любят делать в СБУ, тогда еще не научились.
На факультете Хавкину несказанно повезло с научным руководителем. Возможно, попадись ему какой-либо «книжный червь» или кондовый юдофоб, то его ждала бы каторга, если не петля, но он учился у будущего нобелевского лауреата Ильи Ильича Мечникова.
Этот потомок харьковских помещиков уж никак не мог быть антисемитом. Его отец Илья Иванович в молодые годы жил в Петербурге, где поразил свет своим браком — женился не на ровне и даже не «по-соседски», как принято среди слобожанских дворян, а на дочери еврейского публициста из Варшавы, перешедшего в лютеранство, Эмилии Львовне Невахович.
Революция молодого профессора Мечникова также не привлекала. А вот его старший брат Лев Ильич повоевал за объединение Италии вместе с Гарибальди, а потом участвовал в работе Интернационала вместе с Марксом и Энгельсом.
Но Мечников не довёл своего студента Хавкина до диплома и уехал в Париж к Луи Пастеру. В 1884 году в родном университете он получил кандидатское звание, но — как «стороннее лицо», иными словами, экстерном. Университетское руководство, стремясь открыть талантливому студенту дорогу к научной карьере, предложило Хавкину стать выкрестом — перейти в христианское исповедание, что значительно бы облегчило жизнь молодого ученого.
Но он отказался, и, защитив диплом и поработав лаборантом в зоологическом музее Одессы, уехал за границу, сначала в Швейцарию, приват-доцентом в Лозанну и Женеву. Доктор Гилель Яфэ, знавший его тогда, писал: «В молодости он был совершенно нерелигиозен; в Женеве он не соблюдал и праздников».
В 1889 году он по рекомендации Мечникова стал сотрудником Пастеровского института в Париже. Там он был принят на вакантное место помощника библиотекаря. А уж потом главным направлением работ Хавкина являлась защита человеческого организма от инфекционных болезней с помощью сывороток и вакцин. «
У Мечникова, у Пастера я согласен работать просто лаборантом», — говорил Владимир Хавкин. И там он пошел на прорыв. 9 июля 1892 года он презентовал испытанную на себе сыворотку против холеры и заявил, что она безопасна для человека. Когда эта болезнь снова пришла с эпидемией в Европу, правительства России, Испании и Франции отказались от предложения Хавкина воспользоваться его изобретением.
Государственные мужи рассудили так: население плодится бешеными темпами, а если будет убыль, то оно быстро восстановится, как писал священник Томас Мальтус еще в 1798 году.
Однако на родине Мальтуса, в Великобритании, трудами Хавкина заинтересовались и предложили ему неограниченное поле для клинических испытаний. Нет, не на самих Британских островах, а в колониях, вернее, в Индии. Там населения много, и его не жалко — пусть доктор Вальдемар Хавкин пользует на опыты в любых количествах. Если поможет — прекрасно, меньше представителей имперской администрации подхватят заразу от туземцев.
В начале 1893 года Хавкин отправился в Калькутту в качестве государственного бактериолога и немногим более чем за два года, наладив там производство вакцины, лично поучаствовал в вакцинации свыше 42 тысяч человек. Прививки вакцины Хавкина стали после этого массовыми и применяются в улучшенном виде до сих пор.
С помощниками, преимущественно туземными, он, кочуя от одной деревни к другой, месяцами не вылезал из джунглей. Сам вид медицинского шприца с длинной стальной иглой вызывал у местного населения смертельный ужас. У доктора Хавкина было лишь одно наглядное средство уговора, и он прибегал к нему раз за разом: снимал сюртук и на всю длину иглы всаживал шприц себе в живот. Это действовало. После двух лет каторжного труда смертность в охваченных эпидемией районах снизилась на три четверти.
В 1896 году Бомбей и его окрестности поразила Эпидемия чумы. Там Хавкин в кратчайшие сроки создал первую эффективную противочумную вакцину, снова доказал её безопасность вначале на себе, а затем в течение нескольких лет лично участвовал в вакцинации населения.
Отчеты представителей ряда стран (в том числе России, Германии, Франции и Италии), направленных их правительствами в Индию наблюдать за эпидемией чумы, о поразительных результатах использования вакцины Хавкина способствовали её всеобщему признанию. Созданная Хавкиным в Бомбее противочумная лаборатория стала впоследствии крупнейшим в Южной и Юго-Восточной Азии исследовательским центром по бактериологии и эпидемиологии и с 1925 года носит его имя — «махатмы Хапкина», как говорят местные жители.
Первый президент Индии Раджендра Прасад, хорошо знавший его лично, отметил: «… мы в Индии премного обязаны доктору Хавкину. Он помог Индии избавиться от основных эпидемий — чумы и холеры».
В 1897 году королева Виктория как императрица Индии наградила Хавкина Выдающимся орденом Индийской империи. В честь него в Лондоне был дан приём, на котором присутствовали крупнейшие английские медики. С приветственным словом выступил знаменитый хирург Джозеф Листер. Поблагодарив Хавкина за все то доброе, что тот сделал для Индии и тем самым и для Великобритании, он заметил, что из всего гнусного, что есть в мире, самое отвратительное — антисемитизм. Антон Павлович Чехов тогда же сказал о докторе Хавкине: «Это самый неизвестный человек».
В 1915 году он окончательно уехал из Индии и в английском военном министерстве руководил прививками для английских солдат, которые отправлялись на Первую мировую войну. Британские войска, участвовавшие в боевых действиях на фронтах Первой мировой войны, впервые получили прививку тройной вакцины (против брюшного тифа и двух основных разновидностей паратифа).
Последние годы Хавкин прожил в Париже и Лозанне, посвятив себя, подобно деду по матери, соблюдению заповедей иудаизма. Тогда он написал свою статью «Апология ортодоксального иудаизма», в которой он подчёркивает, например, полезность кашрута:
«Есть немало ценных обычаев и законов, которые выполнимы в любой современной ситуации. Выполнимы и полезны. К примеру, последние микробиологические исследования показали, что туши животных, предназначенные в пищу человека, следует обескровить. Именно кровь после убоя становится рассадником микробов, которые вызывают гниение мяса. То же относится к запрету употреблять в пишу мясо, на котором появились пятна. Эти пятна, как засвидетельствовал микроскоп, скопления личинок паразитов».
Он критикует моду на пренебрежение религией и традиционной одеждой. Хавкин противопоставляет строгих и успешных сикхов европейским евреям, которые «охотно потакают юным ниспровергателям религиозных законов и традиций, хотя ясно, что этот процесс проник уже в самую сердцевину национального организма. Дети отрицают веру и ломают скрепы, а отцы видят в этом всего лишь проявление свободы «эмансипированного» поколения и поощряют подражание гойской суете, которая неопытным юным глазам представляется вершиной культуры».
При этом он подчёркивает, что религия и наукой не находятся в антагонизме друг к другу:
«Из всех религиозных и философских представлений лишь иудаизму — вере, объединяющей евреев, — не нанесен ущерб в результате прогресса научных исследований. Скорее наоборот — она укрепила себя и подтвердилась вплоть до самого своего базиса. Наука совершает свое движение по бесчисленным тропам медленно и постепенно, — но чем дальше она продвигается в исследовании флоры и фауны, в анализе фундаментальных явлений тепла, света, магнетизма, электричества, химии, механики, геологии и астрономии, тем основательнее она подходит к выводу о существовании во вселенной силы без начала и без предела. Силы, которая предшествовала всему сотворенному и пребудет после его исчезновения».
Образ жизни, который вёл Владимир Хавкин, был предельно скромен, даже аскетичен. Свои средства, благодаря высокому жалованию ставшие состоянием, он тратил на филантропические цели, анонимно помогая благотворительным обществам и просто нуждающимся.
Долго прожив в Индии и испытав на себе, как когда-то сыворотки, британские колониальные порядки, он не верил, что мандат на Палестину даст евреям улучшения по сравнению с османским владычеством на этих землях. Поддерживая идею воссоздания еврейского государства в Земле Израиля, Хавкин утверждал, что еврейским оно окажется лишь в том случае, если будет основано на религиозных принципах. Он открыто говорил о разочаровании, которое ждёт евреев, и многие его печальные предсказания со временем оправдались.
В 1920 году он становится членом центрального комитета Всемирного еврейского союза — первой международной еврейской организации, основанной в 1860 году и преследовавшей филантропические и просветительские цели. На этом посту Хавкин боролся с ассимиляторскими тенденциями, защищал гражданские права евреев в странах Восточной Европы, где новые националистические власти не стеснялись своего антисемитизма. По его поручению Хавкин едет в Советскую Россию, Польшу и Литву.
По возвращении из поездки он охотно рассказывал следующую историю.
«В России меня сопровождали Реувен Брайнин с женой. Приехав в одну из еврейских сельскохозяйственных колоний, я, к великому моему сожалению, обнаружил, что основной источник ее доходов — разведение скота, мясо которого запрещено к употреблению еврейской религией… На проводы пришло много колонистов, окруживших наш автомобиль. Смотрю — Брайнин, во исполнение местного обычая, начал лобызаться с председателем колонии. Облобызавшись с Брайниным, этот молодой крестьянин хотел поцеловаться и со мной. Но я ограничился рукопожатием, заметив: "От губ, запачканных свининой, поцелуя не желаю"». В 1926 году он в последний раз побывал в Одессе.
Опубликованная в 1930 году британским правительством «Белая книга», резко ограничивавшая въезд евреев в подмандатную Палестину, совершенно его ошеломила, хотя сам он давно предсказал примерно такой оборот событий.
Владимир Хавкин умер в Лозанне 28 октября 1930 года. После его смерти банк сообщил, что фонд вспомоществования ешивам (духовным училищам) имеет на своем счету 1 568 852 швейцарских франка (около 300 тысяч долларов). «… Я поместил в банк деньги в форме ценных бумаг. Проценты от этих средств следует отчислять в фонд помощи изучению иудаизма. Помощь должна оказываться в виде субсидий ешивам и начальным религиозным школам (талмуд-тора) в Польше, Галиции, Румынии, Литве, Венгрии и других странах Восточной Европы», — писал он в своём завещании.
