Но в 1941 году ее, как и множество еврейских детей, вывезли в эвакуацию в Алма-Ату, благодаря чему она и выжила. Чуть позже решила эвакуироваться и ее мама, а 38 человек из клана Бабицких остались дома, считая, что страшенные рассказы о практике повсеместного и тотального уничтожения евреев — это преувеличение. Тогда, кстати, очень многие не верили, что один из самых продвинутых и цивилизованных европейских народов действительно оказался в плену примитивной звериной людоедской идеологии нацизма.
Наивная вера в гуманизм многовековой германской культуры стоила жизни около полутора миллионам евреям, убитым на территории Украины. Невыехавшие Бабицкие, общим числом 38 человек, легли в Бабьем Яру вместе с еще 150 тысячами соплеменников. Эта история отравила жизнь моей мамы на десятилетия и испортила ее отношения с ее мамой. Бабушка, после того как немцев выбили из Киева, вернулась в родное местечко. Дочку она нашла через несколько лет после войны и потребовала, чтобы ее единственный ребенок жил с нею. Надо понимать, что еврейская мама, чтящая национальные традиции, не могла даже подумать о том, что дочь осмеет ее ослушаться.
Но моя мама к этому моменту уже отодвинулась от своих национальных корней и обычаев на расстояние их неразличения. Ей оказалась ближе советская интернациональная идентичность и потому, уже будучи взрослой девушкой, она чувствовала себя самостоятельным человеком, который вправе сам выбирать себе место жительства. Кроме того, Киев навсегда остался для нее братской могилой ее многочисленных племянников и племянниц, дядюшек и тетушек, шумного и суетливого еврейского гнезда, уничтоженного в одночасье украинскими коллаборационистами из ОУН. Она не то что не хотела жить в Киеве, она за всю жизнь так и не смогла себя заставить туда приехать.
Мама поступила во ВГИК на сценарный факультет, там же встретила отца, которой осваивал режиссуру, — в результате на свет появился я. После этого она не покидала Москву до самой своей смерти. Ее мама была у нас всего один раз. Мне было что-то около трех лет, и я помню, как мы поехали провожать ее на вокзал. Мама и бабушка в момент расставания даже не разговаривали друг с другом.
Эта семейная трагедия стала для меня вводным курсом в историю украинского национализма, да и любого другого национализма тоже. В нем, независимо от национальной принадлежности, всегда есть элемент антисемитизма. К концу войны ОУН-УПА, рассорившиеся с гитлеровцами, не желавшими поддерживать их проект строительства национального государства, из чисто практических соображений приняли решение считать евреев такими же гражданами Украины, как и все остальные. Они отдавали себе отчет в том, каким влиянием еврейская община пользуется в США и вообще на международном уровне. Однако после совершенных злодеяний это не имело никакого значения.
Да, сегодня антисемитизм на Украине — удел самой радикальной и маргинализованной националистической периферии. Однако ничего похожего на нравственное отторжение от собственного прошлого, ужас, который должен испытывать любой нормальный человек, заглянувший туда, с Украиной не происходит. Имена Бандеры и Шухевича, которыми названы центральные улицы в Киеве, их чествование как национальных героев вызывает отвращение у очень немногих. Большинству все равно, для националистов же эти фигуры святы и искренне чтимы.
В России коллаборация — это дьявольская печать. Почитатели Андрея Власова постепенно сходят на нет, хотя в период перестройки их число было довольно значительным. Формула «Пили бы баварское» тоже давно воспринимается как знак глубочайшего нравственного опустошения. Русские сумели разобраться с собственным прошлым, украинцам этого сделать пока не удалось. Ребенок моей мамы мог бы быть киевлянином. Это значило бы, что полтора миллиона евреев, убитых на Украине, остались бы живы. Альтернативный вариант маминой жизни исключает из человеческой истории нацизм и Вторую мировую войну. Но и то, и другое было, и с этим ничего поделать нельзя.
