Формальным стартом процесса было принятие 16 июля 1990 года Декларации о государственном суверенитете Украины. Кстати, в 1991 году, ещё во время нахождения Украины в составе СССР, действовало (принятое 18 июня 1991 года) положение, назначавшее именно 16 июля Днём независимости. Другое дело, что тогда кроме пары десятков маргиналов «праздник» никто не заметил.
Акт провозглашения независимости Украины был подтверждён на всенародном референдуме 1 декабря 1991 года. Таким образом, до этой даты он был неполноценным, даже с точки зрения действовавшего в тот момент украинского законодательства. Тем более что сами же депутаты Верховного Совета УССР, проголосовавшие за этот акт, утверждали, что приняли его в условиях острой необходимости, опасаясь ГКЧП. Впрочем, учитывая, что ГКЧП слился 22 августа, а акт был принят 24 августа, боялись они, скорее всего, мести победителей, поскольку украинское руководство вполне лояльно встретило сообщение о ГКЧП, убедило генерала Варенникова, что войска в Киев вводить не надо, поскольку оно и так обеспечит спокойный транзит власти, и призвало народ заниматься уборкой урожая. Так что Актом провозглашения независимости украинские руководители прикрывались от возможного гнева Москвы. Они тогда ещё не знали, что Москве уже не до них.
Итак, три даты: 16 июля 1990 года, 24 августа 1991 года и 1 декабря 1991 года — три этапа юридического оформления коммунистическим руководством Украины своей самости. В качестве национального праздника выбрана средняя, но в реальности ни одна не может считаться точкой отсчёта реальной независимости. Даже после референдума 1991 года руководство УССР было уверенно, что просто выторгует себе у союзного центра побольше вкусных полномочий и забудет о независимости, как о страшном сне. Идея была традиционна для украинской ментальности: одновременно и масштабной по замыслу, и нереальной по исполнению. В Киеве желали, чтобы вся власть (включая военную группировку, размещённую на украинской территории) была у него (деньги, разумеется, тоже), а ответственность перед населением нёс бы союзный центр.
Хотеть, в принципе, не вредно. Хитрый Кравчук, после провала ГКЧП и запрета Компартии выбившийся на первую роль как Председатель Верховного Совета (президентом он избрался только 5 декабря 1991 года), даже после подписания беловежских документов готов был отыграть назад и, в случае, если бы, паче чаяния, Горбачёв решился оказать сопротивление заговору, выразить преданность и покорность союзному центру. Причём для сохранения своих позиций, если бы центр удержал власть, ему нужен был именно референдум (почему он и прошёл задолго до беловежского сговора, когда исход борьбы был ещё не ясен). Опираясь на его результаты, Кравчук мог бы ссылаться на необходимость манёвра в сложной ситуации, когда весь народ, «как один человек», «требовал» независимости, и опять-таки торговаться за полномочия. Чем больше союзных органов попало бы под республиканский контроль к началу торга, тем сильнее были бы позиции торгующегося. Именно поэтому киевская власть активно искала — и нашла генералов, готовых передать под её контроль и армию, и КГБ.
Но, повторяю, при всех видимых успехах «независимости», реальной самостоятельностью и не пахло. Население воспринимало себя частью СССР, а структуры государственного управления, хоть и впали в частичный ступор без партийного присмотра, не понимая, чьи приказы выполнять, всё же были в целом ориентированы, в случае расхождения позиций центральной и местной власти, принять сторону Москвы.
Так что в реальности независимость Украине предоставил один человек — первый и последний президент СССР Михаил Горбачёв. Вечером 25 декабря он зачитал по телевидению текст о своём отречении от должности президента СССР, констатировав при этом исчезновение Советского Союза, над Большим Кремлёвским дворцом спустили красный флаг — и украинское руководство внезапно с утра 26 декабря стало действительно независимым.
Вот тут-то всё и началось. Вдруг выяснилось, что страна-то есть, а управлять ей никто не умеет. Но зато украинские лидеры начали активную борьбу за бывшее общесоюзное имущество. Принятое явочным порядком положение «каждый владеет тем, что осталось на его территории» было, прежде всего, в интересах Украины — на её территории оставался самый крупный экономический комплекс (40% сельского хозяйства, 50% тяжёлой промышленности, 60% ВПК Союза), а также огромное количество вузов и НИИ, обеспечивавших эту экономику научными кадрами. На территории Украины также была размещена самая крупная и лучше всего оснащённая военная группировка. Только по размерам флота и количеству ядерных боеголовок Украина уступала России, по остальным показателям превосходила.
При таком богатстве, внезапно свалившемся на голову, украинские лидеры начали крохоборствовать, пытаясь приватизировать Черноморский флот. После того как Ельцин, от широты душевной, подарил Украине не только формально ей принадлежавший Крым, но и город союзного подчинения Севастополь — главную базу Черноморского флота, оказалось, что флот в основном базируется на украинской территории. Этим украинское руководство обосновывало свои претензии на него. И обосновало бы. Ельцин готов был принять украинскую версию раздела флота. Если бы не жёсткая позиция адмирала Касатонова и его офицеров и не откровенный страх российского руководства, что крупнейшая группировка войск, размещённая по всему побережью Черного моря, может отказаться выполнить приказ о переподчинении Украине, создав опасный прецедент пересмотра военными решений политиков, Кравчук получил бы флот и давно бы его пустил «на иголки» (как это произошло с доставшейся Украине частью ЧФ, где адмиралов давно больше, чем кораблей).
При этом, пока киевское руководство вело борьбу за ненужный ему флот, на Украине останавливались предприятия, а те, которые не прекращали работу, теряли рынки сбыта своей продукции, начинали работать на склад, люди получали зарплату продукцией (сервизами, чайниками, сахаром, даже рыболовными крючками). Экономика рушилась, народ нищал, закипало возмущение, но лидеры увлечённо делили собственность. Дело дошло до того, что Кравчук едва не начал горячую войну за флот. И только осознание того, что флот начнёт стрелять в ответ, остудило горячие головы руководителей отнюдь ещё не нацистской и не проамериканской, а вполне братской Украины.
С тех пор, по большому счёту, ничего не изменилось. Экономика благополучно умерла, а украинская власть увлечённо делит уцелевшую собственность, заодно, поскольку внутренний ресурс закончился, пытаясь получить иностранную финансовую поддержку не для того, чтобы заняться восстановлением «независимого» государства, которое они якобы так любят, а исключительно для того, чтобы праздник дележа не ими созданного ресурса мог продолжаться дальше. Воевать с Россией они всё так же боятся. Но с кем-то воевать надо, иначе обозлённый народ начнёт войну со своей властью, поэтому они развязали гражданскую войну. И эта война будет расширяться, что бы по этому поводу ни думали в Москве, Вашингтоне, Берлине, Париже и в самом Киеве.
Накопившуюся ненависть народа к власти, к собственному государству, к безнадёжно испорченной жизни необходимо куда-то канализировать. Нацистский режим Третьего рейха канализировал проблемы во внешние войны. Украина не может вести внешнюю войну. Она в таком состоянии, что её даже молдаване баклажанами забросают. Поэтому выручает война внутренняя. Часть наиболее активных граждан утилизируется на фронте, а против остальных власть получает возможность применять репрессии (вплоть до бессудных убийств), обвиняя опасных для них антисистемных активистов в «работе на агрессора» и натравливая на них неформальные «эскадроны смерти» (в тех случаях, когда даже СБУ не в состоянии найти повод, чтобы упаковать человека в одну из своих тайных тюрем).
Лишь одно изменение произошло на Украине за 28 лет её независимости. Если до 2014 года к власти рвались реальные хозяева страны (олигархат и высшая бюрократия, слившаяся с олигархатом), то в 2014 году реальные хозяева впервые провели эксперимент с передачей формальных властных полномочий в первом постмайданном правительстве своим марионеткам. В принципе получилось неплохо, но избравшийся президентом Порошенко частично вернул старую систему (когда президент — главный олигарх страны). В 2019 году система подмены хозяев страны марионетками в формальных органах власти достигла апогея. Марионетка — клоун-президент, марионетки-клоуны составляют большинство в Раде. Из них же составлен аппарат главы государства. Осталось только таких же назначить министрами, и украинское государство наконец примет форму, к которой стремится. На первом плане — шапито, в котором кривляющиеся уроды корчат из себя власть, на втором плане концлагерь, в котором держат всех, кому не посчастливилось заметить, что власть в стране представлена кривляющимися уродами. В промежутке скрытые от внимания народа полотнищами шатров шапито истинные хозяева страны занимаются переделом многократно поделенного ресурса. Они весело обирают, а при случае и убивают друг друга, но широким народным массам этого не видно. Для них на сцене шапито идёт бесконечная пьеса о злобном агрессоре, который съел их сало.
Те, кому не нравится пьеса, отправляются в концлагерь. Оставшиеся на свободе по мере сил бегут из этого кафкианского «рая». Те же, кто бежать не может, либо вымирают, под заботливым присмотром «доктора-смерть» Супрун, либо бодро убивают друг друга в борьбе за вольную «украинскую Украину».
Эта воля (не свобода, не независимость, а именно анархическая воля) всегда становилась доминирующей идеей украинства, как только данная территория оставалась без имперского присмотра. Так было в XVII веке, так было в начале ХХ века, так же происходит сейчас. И чем дольше «воля» гуляет по Украине, тем меньше в ней остаётся народа, но тем пышнее шатры шапито и тем выше заборы концлагеря.
