Так уж получилось, что к 1918 году митрополит Киевский и Галицкий Владимир (в миру Василий) Богоявленский (единственный иерарх русской церкви, последовательно занимавший все три существовавшие тогда митрополичьи кафедры — Московскую, Петербургскую и Киевскую) был неугоден практически всем.
Притом что всю жизнь старался работать не для себя, а для людей, не портить никому ни биографию, ни карьеру, но, несмотря на врожденную застенчивость, все-таки никогда не поступался принципами.
Провинциальный златоуст, борец с пьянством и марксизмом
Изначально Василий отношения к Киеву и Малороссии не имел, родившись в Тамбовской губернии в семье сельского священника. Отца, впрочем, он толком не видел — тот умер, когда он был очень мал, и мальчика воспитывала мама. Вероятно, отсюда и свойственная ему застенчивость, которая, по свидетельству очевидцев, принимала порой крайние формы.
В Киев же — в местную духовную академию — Богоявленский попал только после семинарии, да и то, выпустившись оттуда, он сразу вернулся в родные края, уже в семинарию Тамбовскую, куда устроился преподавать. Стал священником, говорил проникновенные проповеди, женился и стал отцом, но туберкулез не пощадил никого, жену его тоже.
После смерти жены Василий решил принять постриг — так на свет появился Владимир Богоявленский. Карьера новоявленного монаха пошла в гору: его последовательно назначают настоятелем двух монастырей, а затем епископом Старой Руссы. На этой должности Богоявленский добивается того, чтобы общение священника и паствы перестало носить характер простой условности: он начал требовать, чтобы батюшки встречались с прихожанами на регулярной основе вне служб, больше внимания уделяли просветительской работе и проповеди.
Затем Богоявленского назначают епископом Самарским и Ставропольским (Ставрополь-на-Волге, предшественник нынешнего Тольятти), на новом посту он сталкивается с эпидемией холеры, от которой не прячется, а проводит молебны в городах и селах края, лично отпевает усопших, навещает больных в холерных бараках.
Далее — он уже экзарх Грузии и член Святейшего синода, строит более сотни храмов и три сотни церковно-приходских школ, активно проповедует и заставляет заниматься тем же подведомственных ему священников. «Благодарные» грузинские националисты, ревновавшие к популярности русского священнослужителя у соплеменников, в ответ даже пытались его убить, но запугать не смогли.
В феврале 1898 года Владимир становится митрополитом Московским и Коломенским и архимандритом Троице-Сергиевой лавры, во время событий 1905-1907 годов активно полемизирует с марксистами, обходит рабочие окраины, пробуя уберечь пролетариат от новомодных и разрушающих государство и общество идей:
«Монарх посвящается на власть Богом — президент получает власть от гордыни народной; монарх силен исполнением заповедей Божиих — президент держится у власти угождением толпе; монарх ведет верноподданных к Богу — президент отводит избравших его от Бога», — говорил Богоявленский.
Также он активно включается в борьбу против пьянства, по его инициативе в 1911 году проводится первый Российский противоалкогольный съезд, он пишет статьи и книги по теме, проводит мероприятия.
Не жаль империи, но жаль церковь
И вот прекрасного проповедника и активного духовного деятеля замечают в столице и ставят митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, соответственно архимандритом Троицкой Алексадро-Невской лавры и первенствующим членом Святейшего синода.
Невероятный взлет карьеры, о котором представитель русского православного духовенства может только мечтать! Но Владимир Богоявленский не был карьеристом, во всяком случае точно уж не в первую очередь. Да, его упрекали в том, что в столице он окружил себя своими людьми, что был деспотичен, и, скорее всего, верно упрекали, но новый статус владыка в первую очередь видел как пространство для реализации собственных идей.
Так, он ходатайствовал о канонизации преподобного Серафима Саровского и патриарха Гермогена.
В день празднования трехсотлетия дома Романовых в 1913 году он был удостоен небывалой чести — крестом для предношения, то есть получил право несения креста перед торжественными шествиями с участием государя, который в те годы формально считался главой церкви. Также митрополит Владимир стал духовным отцом вдовствующей великой княгини Елизаветы Федоровны и дал ей идею и благословение основать Марфо-Мариинскую обитель.
Получив возможность бывать в высшем свете, Богоявленский оставался по натуре своей простым человеком и чувствовал себя при дворе довольно скованно:
«Я привык бывать там в качестве гостя, но я человек не этикетный, могу не прийтись там «ко двору», — делился владыка с одним из коллег. — Там разные течения, а я не смогу следовать за ними, у меня нет характера приспособляемости».
Современник протопресвитер Георгий Шавельский дал митрополиту следующую характеристику:
«Благочестивый и скромный, добрый, простой, честный и прямой, он, однако, совсем не подходил для своего поста. Ему не доставало нужного ума и широты взгляда, быстрой сообразительности и необходимой деловитости. Для какой-либо провинциальной кафедры он оказался бы весьма достойным архипастырем, но в вожди Русской Церкви, да ещё в столь бурное время, он совершенно не годился: для этого ему не хватало и авторитета, и кругозора, и такта, и даже ловкости… В царской семье, как и в высших кругах, он не пользовался почётом; не сумел он стяжать и любви народной. Руководить синодальной работой он не мог: заседания Синода под его председательством проходили запутанно и нудно. Нужен был совсем иной кормчий для Церкви и Синода».
Как бы то ни было, когда при дворе появился «старец» Григорий Распутин, Богоявленский сформировал об этом человеке довольно четкое мнение — самосвят, смутьян, шарлатан, развратник, пьяница и скорее всего немецкий шпион. Этой своей позицией он снискал если не общенародную славу, так признание тех, кто отнесся к новому фавориту царской семьи аналогичным образом, став своего рода духовным лидером антираспутинского кружка. И, как всегда, митрополит, невзирая ни на что, был прямолинеен: выступал с обличениями Распутина во время проповедей и в собраниях, писал письма ко двору. В итоге был переведен в Киев….
Так Владимир Богоявленский стал митрополитом Киевским и Галицким.
Трудно сказать, повлияло ли все произошедшее и эта по сути ссылка на его монархические убеждения, но, согласно воспоминаниям товарища обер-прокурора Святейшего синода Николая Раева — князя Николая Жевахова, владыка отверг его предложение 26 февраля обратиться к бастующему и бунтующему Петрограду, встав в позу:
«Когда мы не нужны, тогда нас не замечают: а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью».
Февральскую революцию киевский митрополит, как и в целом верхушка русской церкви, принял. И вместе с другими членами Святейшего Синода также принял решение прекратить поминать «царствовавший дом». В том числе и за его подписью по всем церквям было разослано определение молиться за Временное правительство. После чего по собственной воле оставил Синод, но в качестве почетного председателя участвовал в работе Поместного Собора и интронизации патриарха Тихона.
Когда же над страной занялся революционный пожар и сама она затрещала по швам, митрополит Владимир со свойственной ему прямотой отверг предложение украинских самостийников возглавить «поместную» Украинскую церковь. Решительно отверг.
Как и в наши дни, воспользовавшись смутой в государстве, украинствующая часть малороссийского политикума и интеллектуалов настроилась как на политический, так и на духовный разрыв с Москвой.
Руководство новоиспеченной Украинской Народной Республики в начале ноября 1917 года (т.е. еще до событий в Петрограде) через Третий Всеукраинский войсковой съезд инициировала Всеукраинский собор духовенства и мирян. Был создан комитет по подготовке к этому «судьбоносному» событию, в состав которого вошли и будущий лидер автокефалии Василий Липковский, и его приятель, на деле никакого отношения к Малороссии не имевший, но сосланный в Киев из Владимирской епархии за «тесные связи с Распутиным» — архиепископ Алексий Дородницын. Последний и стал во главе комитета.
В декабре эта компания самопереименовывается во Всеукраинскую православную церковную Раду и, заручившись поддержкой министра исповеданий Николая Бессонова и премьер-министра УНР Всеволода Голубовича, начинает рассылать по епархиям собственных комиссаров, а также распоряжения по приходам.
В ответ на это 17 декабря верные чада русской церкви, противящиеся ее переделке на украинский лад, собирают Союз приходских советов. И председательствует на нем митрополит Киевский и Галицкий.
«Для нас страшно даже слышать, когда говорят об отделении южнорусской Церкви от единой Православной Российской Церкви, — обращается он к собравшимся. — Не из Киева ли шли проповедники Православия по всей России? Среди угодников Киево-Печерской лавры разве мы не видим пришедших сюда из различных мест Святой Руси? Не совместно ли те и другие созидали единую великую Православную Российскую Церковь? К чему же стремление к отделению? К чему оно приведет? Конечно, только порадует внутренних и внешних врагов. Любовь к своему родному краю не должна в нас заглушать и побеждать любови… к единой Православной Русской Церкви».
Его смерти могли желать многие
Таким словам митрополита враги единства русской церкви и в целом русской земли, безусловно, не обрадовались. В ответ на бескомпромиссное выступление Рада присылала целую делегацию, которая даже не попросила, а просто потребовала от митрополита Владимира «немедленно убраться» из Киева.
«Я никого и ничего не боюсь, — ответил на это Богоявленский. — И во всякое время готов отдать свою жизнь за Церковь Христову и за веру православную, чтобы только не дать врагам её посмеяться над нею. Я до конца буду страдать, чтобы сохранилось Православие в Руси там, где оно началось…»
Жить ему оставалось совсем немного.
По благословению патриарха Тихона он в конце декабря 1917-го — январе 1918-го все-таки примет участие во Всеукраинском Церковном соборе, где даст решительный бой сторонникам автокефалии. После чего его выберут председателем Комиссии по созыву второй сессии этого Собора, назначенной на май 1918 года.
То есть уезжать он не собирался, а тем более «убираться». Поэтому у самостийников были все основания желать ему если не смерти, то хотя бы просто чего-то недоброго.
Впрочем, не только у них.
По горькой иронии судьбы довольно непростая обстановка вокруг митрополита сложилась и в Киево-Печерской лавре, где он на тот момент проживал. К началу революционного лихолетья наместником монастыря стал Климент Жеретиенко, по сути сместивший с этого поста предшественника — полуслепого Амвросия Булгакова. Смене настоятеля митрополит Владимир не противился, но и не шел навстречу, несмотря на просьбы активистов из братии, — знал, что Климент является скрытым автокефалистом, а также придерживается левых взглядов. Да, подобные идеи заразили и монашествующих, они даже митинговали.
С утверждением нового архимандрита политизированность монастыря только усилилась: монахи начали в открытую возмущаться склонностью митрополита к жесткому единовластию, требовать ставропигии (по сути автономии, когда главой самоуправляющейся обители является только патриарх, но патриарх на тот момент по факту находился в другом государстве), начали распространяться слухи, что Богоявленский присваивает себе все средства лавры. Руководство монастыря стало откровенно портить ему жизнь — например, соберется митрополит выехать куда-нибудь, и тут же окажется, что лошади для его экипажа используются для монастырских нужд….
Юрисконсульт лавры, профессор Иван Николаевич Никодимов, живший в те дни в обители, в своей книге воспоминаний рассказывает о следующем эпизоде:
«За несколько дней до убийства к Владыке пришла какая-то делегация монашествующих во главе с наместником Климентом и келарем Макарием, «все горлопаны и головорезы»; они о чем-то громко и горячо говорили, причем в тонах, далеких от пиетета по отношению к митрополиту. Они «наступали» на митрополита и чего-то настойчиво требовали. Когда Рыбкин (келейник Богоявленского. — Прим. авт.) вошел в залу, где митрополит принимал делегацию, то увидел, что «батюшку», то есть митрополита, «они хватают за горло».
Быть может, это преувеличение, но, бесспорно, какая-то делегация из монахов была и с какими-то весьма серьезными и настойчивыми требованиями, которые, возможно, перешли в вымогательство… Упомянутый разговор велся в таких тонах, что митрополит, после того как делегация удалилась, сказал: «Видишь, что они делают?», на что Рыбкин посоветовал: «Нечего здесь сидеть и ждать. Поедем отсюда».
Однако уехать митрополит с келейником не успели.
5 февраля (23 января по юлианскому календарю) к Киеву начали подступать подразделения красных. Согласно воспоминаниям гостившего тогда у митрополита Владимира епископа Прилукского Феодора Лебедева, они вместе с верхней террасы наблюдали за боями между большевиками и частями УНР в Заднепровье. А 6 февраля на территорию монастыря нагрянули гости.
По разным данным, их было то ли пятеро, то ли четверо, согласно некоторым воспоминаниям, с ними была женщина, одетая сестрой милосердия, другие источники о женщине не сообщают, но все сходятся на том, что предводителем этой компании был человек в матросской бескозырке и кожаной куртке.
Компания в довольно развязной манере потребовала их накормить, а насытившись, занялась привычным делом — обысками. По одной из версией искали припрятанное врагом оружие, по другой — без лишних рефлексий занялись «грабежом награбленного». По ходу процесса общались с монастырской братией, интересовались, почему те не заведут у себя комитеты, советы, чтобы, значит, «как у людей». На что монахи ответили, что хотели бы, да митрополит не дает. А еще богатств у того мироеда немеряно….
Слова о богатствах митрополита прозвучали словно приговор. Кстати, есть информация, что ранее аналогичные слухи распространял и главный неприятель Богоявленского — глава вышеупомянутой Всеукраинской церковной рады Алексий Дородницын, поэтому «искатели оружия» заглядывали в лавру периодически.
На следующий день, 7 февраля, после обеда гости нагрянули уже к самому митрополиту.
В его покоях они изорвали штыками портреты Александра Третьего и Марии Федоровны, каких-то особых богатств не нашли, забрали «большую золотую медаль» и убрались восвояси. Но, как выяснилось, не окончательно.
В восемь вечера они пришли уже наводить классовую справедливость, спрашивать с Владимира Богоявленского, почему тот «обижает братию» и не дает той возможности завести собственный совет. Митрополит сразу спросил: «Хотите меня расстрелять? Расстреливайте!» Но, по словам очевидцев, человек в черной кожаной куртке ответил на это довольно грубо: «Да кто тебя будет расстреливать? Иди, слушай!» После чего разговор продолжился уже за закрытыми дверями, без свидетелей, а оставшийся часовой сказал иеродиакону и келейнику, что «проверяют важную информацию».
Через какое-то время митрополита вывели уже в шубе и клобуке, в руках у него был посох. Сказали, что он «большой преступник», а потому надо отвести его в штаб. Владыка, понимая к чему все идет, попрощался со своим келейником Филиппом Рыбкиным. Тот же со всех ног бросился бежать к наместнику Клименту, у которого имелась собственная милиция из послушников и просто набранных с улицы мужиков.
Однако Климент предпочел позвонить большевистскому коменданту Сергееву, телефон которого у него был (несмотря на отношение к ним со стороны красных как к классовым врагам, монахи, делая выбор между большевиками и украинцами, предпочитали сотрудничать с первыми, и на более чем 80-метровой колокольне лавры красные даже установили пулеметы, стрелявшие по частям УНР). Пока последний реагировал, злополучная пятерка вывела митрополита Владимира за стены монастыря…
По легенде, он попросил у своих убийц помолиться перед смертью и благословил их. Во всяком случае пальцы у трупа были сложены, как для благословения. Это, однако, не умягчило сердца экзекуторов: они выстрелили владыке в лицо, а после принялись колоть бездыханное тело штыками. На теле Богоявленского впоследствии были обнаружены десятки пулевых и колотых ран. Преступники сняли с трупа крест, панагию, золотые часы, сорвали с посоха серебряный набалдашник, сняли с ног сапоги, калоши и теплые носки.
Прибывшие в лавру по звонку красногвардейцы опоздали. Или хотели опоздать. Их отряд принялся за поиски, но вернулся, сообщив, что никого найти не удалось, поскольку темно.
— А не было среди них матроса?— поинтересовался старший.
— Был, — ответили монахи.
— Эх, если бы я его здесь застал, то прямо бы на месте уложил.
Впрочем, в тот же вечер в лавру пришли столоваться два десятка красных бойцов со словами: «Открывай, а то расстреляем, как вашего митрополита!»…
Тело Владимира Богоявленского было обнаружено братией на следующий день, к нему был приставлен часовой. Отпевание прошло в Великой Успенской церкви, захоронили владыку в каменном склепе. На месте убийства был поставлен крест, впоследствии убранный красными властями.
Следствие по делу об убийстве митрополита Владимира начинали три раза: при Центральной Раде, при гетмане Скоропадском, а также контрразведкой Деникина. Также свое собственное расследование проводила и специальная комиссия, присланная московским патриархом Тихоном, и известный политик-монархист, уроженец Киева Василий Шульгин.
И все с небольшими оговорками пришли к выводу, что большевистское командование к гибели владыки прямого отношения не имеет, и скорее всего убийство было осуществлено боевиками некоей «Свободной ассоциации анархистов», которая, впрочем, могла входить в состав воевавших с УНР красных войск. При этом некоторые следственные группы независимо друг от друга пришли к выводу, что убийцы действовали по сговору с распропагандированными автокефалистами-послушниками лавры.
Самое печальное, что через полгода после убийства владыки был арестован и его келейник Рыбкин, а также его сообщница, пытавшиеся сбыть личные вещи, награды и иконы митрополита, а вместе с ними и правоохранители, первые вышедшие на их след и вымогавшие у парочки крупные суммы…
По сути митрополит Киевский и Галицкий Владимир Богоявленский пал жертвой демонов преисподней, дверь в которую он сам же и открыл. Скорее невольно, чем вольно, пойдя на поводу у своей личной обиды. Конечно, не факт, что, обратись он 26 февраля 1917 года к бушующему в Петрограде людскому морю, то все бы в истории нашей страны пошло бы иначе. Но то время стало временем маленьких личных компромиссов, где-то с долгом, а где-то с совестью, в совокупности спровоцировавших лавину, уберечься от которой получилось далеко не у всех.
Повторное обретение тела владыки, прославленного как священномученик, произошло в 1990-е годы. А ближайшее к дате его гибели воскресенье объявлено Русской церковью как день поминовения всех новомученников и исповедников российских. Возможно, потому, что митрополит Владимир стал первым епископом, с кем расправились в лихие постреволюционные годы, хотя не первым священнослужителем — в ноябре 1917-го революционными матросами в Царицино уже был расстрелян «под горячую руку» протоиерей Иоанн Кочуров….
