Дорогой читатель, я собрала для тебя удивительные донецкие истории о зиме и о самом главном празднике детства — Новом годе. Главный герой в них — донецкий папа. Это его голосом на утренниках в саду разговаривает Дед Мороз. Это донецкий папа вкалывает на шахте (или где-то ещё), чтобы было чем кормить семью, это он любит так, как, кажется, не умеет любить никто. Я посвящаю этот рассказ своему папе — Николаю, но рассказываю я не только о нём. Я собрала целый калейдоскоп историй о любви и памяти. В них почти нет имён отцов и детей — это калейдоскоп! Встряхните его и окунитесь в мир ёлочных гирлянд, стеклянных игрушек, снежных игр и огромной любви.
И начать свои истории я хочу словами донецкого журналиста Рамиля Замдыханова: «Семь лет без отца. Кажется, за это время я сказал ему гораздо больше, чем за предыдущие сорок. И не могу сказать, что он не отвечал. Спасибо, папа».
Тормозок
У металлургов, как и шахтёров, есть такое понятие — «тормозок». Мой папа тоже брал его из дому, чтобы перекусить на работе. Я, когда была маленькой, всегда ждала папу с работы, скучала, а ещё ждала, что он мне вкусного принесёт от зайчика. Папа всегда в красках рассказывал мне, как он шёл с работы и встречал по дороге маленького зайчика со свёртком. Зайчик говорил так: «Добрый папа, я хочу передать тебе гостинец для самой послушной и хорошей девочки на свете!»
Я всегда с восторгом открывала этот свёрток и обнаруживала внутри или варёное яйцо, или булочку, или яблоко. И много лет я даже не догадывалась, что это папа специально не доедал свой тормозок, чтобы принести мне гостинец от косого. Конечно, гостинец был нехитрым, но радость от него была огромной.
Barbie
На дворе стояли лихие 90-е, 1995 год. Мой папа работал в тот период водителем у одного «нового русского», зарплату не видел месяцами. Жили очень бедно, хлеба вдоволь не наедались. О детских мечтах не могло идти и речи, хотя родители знали, что я очень хочу семью Барби. Такая яркая розовая коробка с Барби, Кеном и их дочкой. 31 декабря 1995 года, шесть вечера, стол пустой, не было даже хлеба. Но в семь вечера приезжает папа. Вносит продукты, там были даже деликатесы: махан (колбаса из конины) и красная икра. Мы смотрели на эти продукты с мамой и плакали — у нас будет еда в Новый год. Но папа вдруг ушёл опять к машине и принёс оттуда большую розовую коробку, в которой красовались Барби, Кен и их дочь.
Папа потратил последние деньги на тот подарок, только бы я ощутила всё волшебство Нового года. Это событие так ярко стоит перед глазами, что, вспоминая его, я всегда начинаю плакать.
Валенки
Это было в 1957 году, мне было 8 лет, мы жили на Горсаде в частном секторе. Зимы тогда стояли очень холодные, морозы — трескучие. Дело было 31 декабря днём. Родители ушли в гости к кому-то, а я отправилась играть на улице: горка, санки, снежки. Раньше как одевали детей? Гамаши, штаны, валенки, шубка. Я промокла до нитки, вернулась домой, а родителей дома ещё нет. Уже начало темнеть, включила свет, сняла с себя одним махом штаны и валенки, штаны из валенок не вытащила, так и повесила всю эту конструкцию сушиться на кухне.
А сама так устала, что решила прилечь.
На улице уже совсем темно стало, темнеет-то рано зимой, я и уснула. Дальше со слов родителей расскажу. Они подошли к дому, а окошки были так расположены в доме, что с улицы видна только часть убранства комнаты. Они и увидели: горит свет, висят чьи-то ноги. Даже не чьи-то, а мои ноги. Давай стучаться, никто не открывает! Я-то сплю. Мама упала в обморок, подумала, что или я повесилась, или меня повесили. Отец побежал к соседям, в итоге выломали дверь. Я не проснулась, когда дверь ломали. Мама ворвалась в комнату и давай на меня кричать, хотела отмутузить, а отец меня защищал, кричал: «Жива наша Лилька! Не бей! Жива. И слава Богу!»
Папе тогда было 53 года, маме 43. Я их единственный общий ребёнок.
Полынья
Дело было на зимних каникулах, мне на новый 1991 год подарили новенькие беленькие коньки, которые мы с отчимом решили опробовать на ставке (ставок — на донбасском региолекте пруд). Несколько дней назад была оттепель, но лёд был крепким, только кое-где у берега начал отходить тонкой коркой. На ставке полным-полно взрослых и детей, и первые, и вторые старательно объезжают две полыньи в центре. Рисковые раньше были и времена, и люди. Сейчас бы вовсе не катались. Отчим в обычных ботинках, я на коньках прямо от дома то шла, то катилась.
Я каталась час-полтора, щёки горят, нос хлюпает. Отчим всё время рядом, зорко следит, переживает. А я и ласточкой, и пистолетиком. Воображаю! Слышу его голос сквозь общий гвалт ставка: «Ань! Пойдём домой!» Поканючила немного, но убедила на компромисс. Уговорила его не по тверди домой идти, а по ставку. Как он тогда согласился?! И мы пошли по льду, припорошённому снегом. Там, где уже люди не катались. Шли, весело болтали, планы строили. И тут я как провалюсь правой ногой под лёд. Отчим меня подмышки схватил, держит крепко. Вытащил! А конёк в воде остался. Штанина мокрая, носок мокрый, сама я напуганная, отчим тоже.
Пришли домой дрожащие от ужаса и холода. Мама кричит на меня: «Новые коньки! Ты знаешь, как я их тебе доставала? С каким усилием!» А отчим ногу мне растирает и маме говорит: «Меня ругай! Её не ругай! Это я виноват, что мы по ставку обратно решили пойти!» Хотя, конечно, виновата была целиком и полностью только я. Долго ещё потом левый уцелевший конёк перекладывали с места на место, пока однажды не выбросили.
Ёлка
К 7 января ёлка была уже такой сухой, что просто вынести её из квартиры не представлялось возможным. Любое узкое место, двери или коридор, сделали бы ёлку лысой полностью, а нас превратили бы в счастливых обладателей огромной кучи колючих иголок. И у папы созрел план! Мы решили дождаться, пока мама ляжет спать, быстро снять с ёлки игрушки и выбросить сухое дерево с балкона. До балконной двери от места, где стояла ёлка, было не более метра. Так мы и сделали. Это было очень красиво, при свете одинокого рыжего фонаря ёлка отправилась в свой первый и единственный полёт. Стойким солдатиком летела она с четвёртого этажа под мой восторженный «ах», а потом ударилась оземь и всё иголки с неё одним махом осыпались. Остался один лысый ствол с ветками. Папа быстро сбежал вниз, забрал остатки ёлки и выбросил их в мусорный бак. И наш план никогда не был бы раскрыт, если бы не сосед с верхнего этажа, который вышел покурить как раз во время нашей спецоперации «Ёлка».
Утром следующего дня сосед-шпион встретил маму, всё ей рассказал, а мама целый год выговаривала папе, что он её вечно позорит перед людьми. А иголки мы, кстати, находили ещё долго, до мая, не меньше.
Мандарюнчик
Папа родился в 1948 году, это были сложные времена, жили очень бедно, ели картошку, хлеб, мяса почти не видели. Папа родился на летнего Николая, но бабушка об этом не знала, назвала его Колей интуитивно. Много для него шила, любила наряжать, это благодаря бабушкиным стараньям в те страшные послевоенные годы папа вырос в очень элегантного мужчину, который умел одеваться. Папе было два с половиной года, приближался новый, 1951 год. Сами понимаете, каким мог быть в тот год праздничный стол — очень скудным. Дед откуда-то принёс один ярко-оранжевый мандарин, бабушка его спрятала и сказала, что это будет Колюнчику на Новый год. Наступило 1 января, маленький папа проснулся, бабушка ему тут же мандарин и вручила. Вначале не чистила, просто дала поиграть, приговаривала: «Колюнчик-мандарюнчик!» Потом очистила, а мандарин кислый-кислый, папа скривился и отказался от него, пришлось мандарин бабушке самой есть.
Сколько помню, бабушка всегда сохраняла кожуру от цитрусовых: мандаринов, апельсинов, лимонов. Потом молола и добавляла в выпечку. Сколько помню, бабушка в минуты особенной нежности называла папу Конюнчиком-мандарюнчиком. Папе уже 55 лет было, а она его всё мандарюнчиком называла, не на людях, конечно, только при родственниках. Бабушку звали Любовь. И это была, действительно, именно она.
Шапка
Это было в 90-е годы. Во время учёбы в Донецком национальном университете приехал я к родителям в Димитров на какие-то зимние выходные после сессии. Мама меня увидела и начала возмущаться, что я шапку не ношу. Я ей тогда довольно резко ответил, что мне так удобно. Молодая кровь и всё такое. Мама расстроилась, а отчим отозвал меня в сторону и сказал: «Серёж, ты приезжаешь всегда всего на один день, тебе ничего не стоит показаться в шапке перед матерью. А после выходи за угол и снимай себе на здоровье. Подумай об этом!» С тех пор зимой всегда показываюсь в шапке себе и матери на здоровье. Отчим давно умер, но мать не обижаю.
Саламандра
Я бесконечно долго могу рассказывать о моём папе, как он учил меня читать, писать, кататься на велосипеде, коньках, плавать и играть в футбол. Как баловал меня, маленькую, и очень часто в ущерб скромному семейному бюджету покупал игрушки.
Как я любила ходить с ним в гараж, любила запах бензина, любила мыть с ним машину. Мы всегда по пути из гаража домой заходили в кулинарию, и он покупал мне моё любимое пирожное корзиночку. Как я, уже девятнадцатилетняя, в лихие 90-е уехала в Москву и на первые заработанные деньги купила ему тёплые ботинки «Саламандра», и как он плакал, меряя их.
Иногда он мне снится, и я просыпаюсь счастливая — хотя бы во сне была рядом. И во сне я постоянно говорю, как люблю его, ведь в жизни я так мало говорила эти слова. Молодая была, глупая, всё доказывала что-то. Мне было всего 23, когда его не стало. Ему всего 59.
Носки
Эта история совсем не удивительная, но дорога мне как предание. Когда мне было три года, папа пришёл в костюме Деда Мороза. Поначалу всё шло неплохо, но потом я его разоблачила по носкам.
Сама я этого не помню, это мне бабушка рассказывала. Мой папа работал на шахте «Моспинская» главным энергетиком. На новый, 2000 год на его шахте готовили бомбоубежище на случай, если будет всё же конец света. Ему было 41, а мне 18, когда его не стало. Я горжусь, что я дочь своего отца и шахтёрская дочь.
Халва
