Национальный суверенитет в очередной раз оказался прозрачным. Единственное, что легитимирует насилие против протестующих и голосующих, — это наличие внешнего врага.
Многочисленные заголовки новостей «В Каталонии отложили объявление независимости» не совсем верно отражают суть произошедшего. Каталонский президент Пучдемон объявил в своей речи, а парламент его поддержал independencia en suspenso, независимость с отсрочкой исполнения. С их точки зрения, Каталония теперь независимое государство с республиканской формой правления, но реализация независимости Каталонской республики на местности приостановлена на время диалога с центральными властями и Европейским союзом, куда Каталония хочет вступить. Выйдя из зала парламента, Пучдемон подписал сразу два документа — декларацию независимости и приостановку начала ее действия. Как пишут в Испании, «независимость в рассрочку».
«Приостановить» и «объявить, но приостановить реализацию» — это совершенно разные модальности. Первое — капитуляция, второе — претензия на победу, плодами которой по доброй воле решено воспользоваться максимально неконфликтным образом.
Такое решение избавляет центральные власти Испании от печальной необходимости вновь применять силу, оцеплять здания и немедленно вводить в действие 155-ю статью Конституции, чтобы приостанавливать автономию Каталонии. А власти самой автономии избавлены от того, чтобы наблюдать общественный раскол, сторонников и противников независимости, конфликтующих на улицах, бегство бизнеса, которое бурно происходило сразу после референдума. Им теперь не нужно оправдываться перед европейскими властями, чтобы не прослыть провокаторами, поставившими без крайней необходимости под удар родину ради своих политических карьер, эти самые европейские власти приглашены в качестве посредников.
Судя по тому, что здание каталонского парламента не блокировали, Пучдемона не задерживали и депутатам дали собраться, в Мадриде знали о компромиссной форме провозглашения независимости, которую можно будет потом замотать в переговорах. Каталонские же сепаратисты, кроме собственно независимости, могут думать об апгрейде автономии вплоть до суверенной Каталонской республики в составе Испанской федерации.
Идеи и люди
Никакой политический кризис не является борьбой идей самих по себе — независимость не борется против федерации, а республика против монархии. Они борются через людей. Нынешнее каталонское правительство и парламентское большинство оказались у власти в автономии благодаря обещаниям независимости. Теперь, дойдя до края, они вынуждены были ее провозгласить, иначе их политическая жизнь должна была закончиться.
Им надо было что-то предъявить: собственно независимость, на худой конец, этот самый решительный бой — одностороннее провозглашение независимости, после которой пусть будет насильственный роспуск местного парламента и даже аресты каталонских политических деятелей. Тут раздраженная общественность будет спрашивать уже не с них, а с центральных испанских властей, которым бы не поздоровилось.
Нынешний вариант предоставляет удобный выход из этой ситуации. Пучдемон и соратники становятся теми людьми, кто вынудил Мадрид к переговорам, зачем таких менять. Центральной власти начать переговоры тоже выгодно. Они уже получили выговор за применение силы против голосующих из некоторых столиц ЕС: такие картинки не должны выходить из свободного мира на радость несвободному.
Испанская Конституция унитарна, автономные полномочия регионов добровольно переданы регионам в порядке деволюции центральной власти (процесс, противоположный заученному в школе созданию централизованных государств) и могут быть в трудную минуту взяты назад. Но подарок, взятый назад, — насилие, оскорбительное для получателя больше, чем злоупотребление подарком для дарителя. Так что само ограничение автономии стало бы еще одним аргументом сторонников полной независимости, при которой никто ничего уже не сможет отобрать.
Легитимация насилием
Референдум 1 октября о независимости был и нелегитимным, и нерепрезентативным: 90% за в стране, где голосуют не боясь и считают не обманывая, бывает только в том случае, когда приходят голосовать только те, кто за, и не приходят те, кто против. Их «против» выражается как раз в том, что они не пришли (в Каталонии противников независимости тоже около двух миллионов, как и пришедших). Объявленные каталонскими властями 90% как раз показывают, что никакого настоящего референдума не было.
Испанцы и каталонцы, которые, несомненно, считают свою политическую культуру более высокой, чем у восточных европейцев, удивились бы, узнав, что за две недели исчерпали один за другим весь набор аргументов, которые звучали в Югославии, в СССР, на Украине. Отделение незаконно, потому что за него должна проголосовать вся Испания, Конституция не предусматривает выхода регионов, мы свободолюбивая Европа, не то что эта Кастилия со своими королями и церковью, братья, которые живут в одном доме, могут быть разными и даже ссориться, но они одна семья; так и народы Испании, никогда мы не будем братьями, хотят отделяться — пусть вернут то, что в них вложила Испания, каждый каталонец дарит Испании 1000 евро год, хватит кормить Мадрид.
Сравнительно умеренное насилие, примененное в день референдума, символически стерло последнее отличие и дало в руки сепаратистам тот главный довод, который может перевесить разговоры о незаконности и недостаточной явке: посмотрите, как они с нами.
Применив законное насилие против незаконного голосования, испанский премьер Рахой легитимировал это голосование. Именно этого, а вовсе не победы на участках, куда второй раз приходят только сторонники независимости, добивались организаторы референдума. Теперь у них есть наглядная причина нарушать закон.
Является ли сепаратизм превышением допустимой меры самообороны, это уже количественный вопрос о том, когда насилия будет меньше, — если дать независимость или если не давать. До того как насилия не было, не было и вопроса.
Именно насилием и угрозой насилия со стороны центра западноевропейские правительства оправдывали признание некоторых сепаратизмов на востоке Европы. Если невозможно доказать желание большинства жителей региона отделиться, нужно доказать невозможность для меньшинства жить с большинством, и насилие тут очень кстати. Аргументом должно быть не число сторонников отделения, а неумение центральных властей управлять кризисом.
Жертвенность добра
Единая и неделимая Испания стала жертвой той картины мира, созданию которой сама способствовала, а именно виктимизации добра. Те образы насилия, которые мы увидели в день каталонского голосования, — на радость пропагандистов релятивизации демократических и авторитарных систем, — ничем не отличаются от тех, которые производят автократии, не умеющие справляться с сепаратистскими кризисами мирно.
Как когда-то фейсбук и твиттер считались оружием борьбы против авторитаризма за демократию, а потом выяснилось, что они с тем же успехом могут стать оружием антидемократической пропаганды, так же образы людей, противостоящих полиции за право голосовать, были привычной иллюстрацией сюжета борьбы за свободу в чужих краях, а оказались частью сепаратистской кампании, подрывающей единство Запада.
Западное общественное мнение годами приучали единообразно толковать такие изображения, сочувствовать мирным людям, раздающим гвоздики полицейским и осуждать спецназ в скафандрах и тех, кто их послал. Обучение происходило на примерах далеких стран ради назидания и для самоутверждения жителей Запада. И вот теперь здесь, в собственном мире, впервые, вероятно, с 1970-х полицейские шлемы и безоружные гвоздики встали друг против друга, и изображение сбилось.
Выяснилось, что правота и неправота переплетены сложнее, но привычное толкование картинки требует ясности. Испания для европейских соседей сама выступила в роли далекой, недостаточно развитой страны, и, поддержав правительство страны-партнера, они потребовали от него же избавить их от неприятного зрелища. Национальный суверенитет в очередной раз оказался прозрачен.
Рахой был уверен, что демократическое государство имеет право защищаться силой, и не мог представить себе, что ситуация, знакомая западным политикам по опыту менее развитых стран, может быть перенесена в Испанию. Однако выяснилось, что в современном мире прозрачен не только суверенитет развивающихся стран перед развитыми (на что первые постоянно жалуются), но и сами развитые страны не имеют иммунитета от внезапных внешних аудиторских проверок. Причем не только со стороны Америки, которую постоянно подозревают в намерении влезть в чужие дела и которая мало участвует в нынешнем испанском кризисе, а со стороны равных — других таких же европейцев.
Изображения даже легитимного насилия, использованного в ситуации голосования, стали восприниматься как признак авторитаризма. Демократический лидер, применивший силу против попытки регионального переворота, более или менее подражающего демократическим процедурам, рискует быть перетолкованным в недемократического. Ведь он применил силу против голосования, а право голосовать — основа демократии.
Внешний враг
Единственное, что легитимирует насилие против протестующих и голосующих, — это наличие внешнего врага, общего для всего мира демократии. Именно поэтому часть испанских авторов попытались наложить на испанское голосование ту же схему, которой годами пользуется Восточная Европа и которую недавно импортировали США.
До референдума столичная испанская пресса сообщала, что наблюдается интернет-активность из России в пользу референдума, намекая, что кто за независимость — тот Путин. После того как в Барселоне появились сотни пострадавших от действий полиции, ничто не мешало каталонской прессе сообщать, что премьер-министр Рахой заимствует авторитарные кремлевские методы ради сохранения вышедших из моды империй.
За каталонским референдумом была обнаружена пропагандистская и кибернетическая активность России, а некоторые ведущие издания ограничились простой дедукцией: раскол одной из западных стран ослабляет Запад, значит, радует Путина, значит, он не может быть к этому не причастен, хотя между радостью от события и причастностью к нему очевидно есть пропущенное звено. На моих глазах греческие анархисты радовались теракту 11 сентября, но к его организации они не имели отношения.
Каталонский сепаратизм, насчитывающий десятилетия и столетия, может радовать или не радовать те или иные страны, в зависимости от их самоидентификации и принадлежности к блокам и союзам, но существует независимо от испытываемых по его поводу внешних эмоций. Разумеется, носители сепаратизма, как и сторонники брекзита, могли пережить только дополнительное раздражение от попытки записать их в иностранные агенты, и она вряд ли стимулировала их желание остаться с записывающими в одном государстве.
На каталонском референдуме Россия, эта восточноевропейская Кастилия, должна была разрываться между двумя желаниями: поддержать сильное централизованное государство, бывшую империю, против всяких региональных сепаратистов, возомнивших себя нациями, и тем, чтобы в Европе было больше расколов и противоречий, на которых можно играть, подтверждая картину упадка западного мира, который всех учит, а у самого вон что. Между ними она и разрывалась.
В то время как присоединение Крыма и поддержка сепаратистов в Донбассе поставили государственных пропагандистов в основном на сторону каталонских сепаратистов, заставив их временно трактовать Испанию как Украину, общественное мнение, не связанное столь узкими рамками, сочувствовало единой Испании, справедливо подозревая, что Каталония как раз неблагодарная Украина или Прибалтика и есть. Однако если каталонский сепаратизм — продукт влияния России, почему в таком случае не следует приписывать ей же двусмысленный, но довольно изящный выход, предложенный Пучдемоном.
Каталонский референдум устраивает авторитарно мыслящую часть России по той причине, что находится в ряду событий, которые изменили стандарт восприятия мира вместе с брекзитом и избранием Трампа. Ни один испанец не скажет, но многие подумают: получается, старый диктатор был прав, когда говорил: дай им демократию с автономией, и они развалят страну. Провозглашение каталонской независимости — удар по той части испанцев, которые пропагандировали мысль, что демократия и федерализация решает, а не создает проблемы. Но в этом смысле он устраивает антилиберальные, государственнические силы в самой Европе или Америке, которые не поддаются толкованию исключительно в качестве зарубежных филиалов Кремля. Именно поэтому вмешательство России не стало главным сюжетом нынешней дискуссии вокруг Каталонии.
Развод ради брака
Выход с объявленной, но замороженной независимостью, судя по всему, обсуждался заранее с партнерами по Евросоюзу, которые оказались в сложном положении между мирным демократическим движением и сепаратистскими устремлениями законного регионального правительства, с одной стороны, и поддержкой центрального правительства страны-члена и ее единства — с другой.
Это очень много говорит о современном сепаратизме. Современные европейские сепаратисты вовсе не имеют в виду классический честный сепаратизм и строительство независимого национального государства, принимая на себя все риски, которые были связаны с таким шагом сто лет назад. Они знают, что войны в современной Европе запрещены. В программах шотландских, каталонских, баскских, паданских и прочих сепаратистов новая цель — независимое государство в составе ЕС.
Если угодно, они предполагают заменить зависимость от одного европейского государства — британского, испанского, итальянского, французского — на зависимость от всех европейских государств сразу, а национальную бюрократию нынешней столицы — на интернациональную брюссельскую. Они знают: раз воевать в современной Европе больше нельзя, если метрополия не сможет удержать их мирными средствами, военными это сделать никто не позволит.
Даже на другом, менее благополучном конце Европы происходит нечто похожее. Южная Осетия, Абхазия, Донбасс, Приднестровье не имели в виду быть настоящими независимыми странами, а хотели вернуться в уже переставшую существовать советскую общность. Советской общности они не нашли, а самым похожим, что обнаружилось на ее месте, была Россия.
Сепаратистские проекты не метят в независимые государства в том смысле, в каком это понимали сто лет назад. Это широкие культурные и бюрократические автономии внутри многонациональных образований. Так что современный сепаратизм является странной формой ирредентизма, где наднациональный центр привлекательнее национального. Евросоюз принимает это как должное со стороны внешних государств, но не может становиться источником разрушения для собственных членов и неизбежно оказывается в роли посредника в каталонском кризисе. А вот за целостность Великобритании он больше не отвечает.
Александр Баунов
