Ну, казалось бы, врач и врач, мало ли медицинских работников разной степени квалификации в стране? А дело в том, что в ее поступках, в ее жизни обрел плоть и кровь тот самый христианский идеал о помощи страждущим, и служении, служении настолько высоком, что в нем оказалась реализована евангельская формула о замене первых последними.
Клиентами доктора Лизы были именно последние, каковыми считают бездомных. Эти люди по большей части лишены не только медицинской помощи, но и всякого участия вообще. И здесь снова появляется евангельский мотив — мне кажется, что известное фото, на котором Елизавета Глинка осматривает изуродованную, гниющую ступню какого-то бедолаги, удивительным образом рифмуется со сценой из Евангелия от Луки исцеления Христом десяти прокаженных. И именно соотнесенность служения доктора Лизы с христианским духом делает ее нашей неканонизированной святой, человеком, воплотившим проповедь любви и смирения.
И не количеством атеистов и верующих измеряется христианская глубина русской цивилизации (многие христианские по складу души люди уверенно бродят в потемках безбожия), а тем, на каких соотечественников мы возлагаем свои надежды, кого считаем лучшими и достойными поддержки и подражания. Образ доктора Лизы кристаллизовал в себе общее упование на милосердие, пушкинскую чистоту призыва милости к падшим, хотя поэт и имел в виду несколько иное.
А дети войны — это вообще запредельный по своей трагической сущности сюжет. Доктор Лиза — до этого икона либерального сообщества, оказывавшая помощь митинговавшим на Болотной площади — поехала в Донбасс, чтобы вывезти детей из-под обстрела, поехала не через Киев, не с разрешения киевских властей, а из России, и детей она увезла именно в Россию. После этого те, кто еще вчера молились на нее, дружно предали ее анафеме. Она, конечно, знала, на что идет, ибо к этому моменту украинский вопрос окончательно развел патриотический и либеральный лагеря по разные стороны баррикад.
Но судьба детей оказалась важнее политических симпатий. Так доктор Лиза вынужденно поменяла место политической прописки, оказавшись на стороне русского мира. Ей, участнице, хотя и пассивной, протестного движения, видимо, были достаточно близки взгляды либеральной общественности, но когда выяснилось, что эта общественность поддерживает киевских карателей, а представители чудовищной путинской России, напротив, стоят за жителей расстреливаемого Донбасса, она выбрала сторону детей. А значит, перешла — наверно, не без внутреннего сопротивления и сомнений — из одного лагеря в другой.
Ей, человеку, никогда не видевшему войны, уверен, далось не очень просто решение приехать в расстреливаемый из украинской артиллерии Донецк. Со стороны война всегда кажется страшнее, чем она есть на самом деле. Она взяла и приехала. И здесь появляется еще одна рифма — линия, соединяющая настоящее с прошлым, вызывающая в памяти образ медсестричек, которые во время Великой Отечественной выносили раненных с поля боя, и сестер милосердия Первой мировой. В случае с Глинкой само словосочетание сестра милосердия можно прочесть не в традиционном смысле, а в том, что у нее с милосердием были близкие родственнее отношения, она была ему родной сестрой.
Теперь ее не стало. Мало кому дарована смерть, что называется, на боевом посту, во время служения. В этом случае гибель человека начинает восприниматься как цена этого служения. Великая миссия доктора Лизы, как выяснилось, должна была быть оплачена ценой ее жизни для того, чтобы все наносное — связанное с эмиграцией, с протестным движением — ушло и осталось только милосердие, только то, что было ее верой и делом.
Она ушла в хорошей компании, она летела в верном направлении. Пусть это останется ее последним важным заветом живущим.
